— Надевай на себя фуражку. Буду стрелять.
Как только хлестнул выстрел мелкокалиберки, Борис рухнул. Николай метнулся к нему. Из головы товарища текла кровь, пуля помяла кокарду и прошила фуражку.
Потом в больнице выяснилось, что пуля вошла под кожу головы несчастного спорщика. Вы представляете? Это твой товарищ, с которым ты вместе работаешь, а ты стреляешь ему в голову. И, оказывается, что это свидетельство необыкновенной меткости будущего разведчика-киллера.
Я всегда поражаюсь, как составители мифов не видят противоречий в собственных писаниях. Ведь буквально через несколько страниц Куета приводит слова самого Кузнецова о том, что стреляет «уже сносно». То есть, вовсе не как Вильгельм Телль от лесосеки. А еще дальше сообщается, что он отлично стрелял из винтовки, но из пистолета ему еще надо бы потренироваться. Как-то это не вяжется с теми заданиями, которые будущий Пауль Зиберт получал в отряде Медведева, но об этом речь впереди. Там еще много интересного.
Что любопытно — никакого наказания за это, без преувеличения, покушение на убийство Кузнецов не понес.
Все обошлось благополучно, только Кузнецов долго не мог простить себе собственную глупость — стрелять в человека. …Странным образом несчастный случай остался вне внимания руководства управления, даже тогда, когда Кузнецов в очередной раз стал с ним скандалить.
Какая удивительная слепота и не менее поразительная снисходительность руководства! Один человек всадил пулю в голову другому человеку — и как будто так и надо, детские шалости. При том, что за другие проступки Кузнецов как раз поплатился. Но не за этот. Вновь звучит бетховенская тема: наносится второй удар судьбы, нашего героя ждет арест и суд, 4 июня 1932 года он задержан милицией.
Непосредственный начальник Кузнецова и еще несколько сослуживцев составляли подложные ведомости, присваивали незаработанные деньги и продукты. Николай, заметив неладное, решил объясниться с начальником. Тот на него сначала наорал, потом попытался подкупить.
Возмущенный Кузнецов, поняв, что явно совершается уголовное преступление, обратился в милицию. Местные следственные органы, не сразу разобрав, что к чему, поначалу арестовали всех работников лесоустроительной партии, в том числе и Николая.
Суд состоялся 17 ноября 1932 года. Руководитель лесоустроительной партии был осужден к 8 годам, еще трое подсудимых — к 4 годам лишения свободы. Поскольку с тех пор прошло много десятилетий и эти люди давно умерли, вряд ли уместно сегодня называть их фамилии. Нам важно знать одно: Николай Кузнецов ни к каким хищениям причастен не был. Но все же суд признал его виновным в халатности, за что наказал, но не лишением свободы, а годом исправительных работ по месту службы.[7]
Как тут не вспомнить цитату из «Калины красной»: «Начальство воровало, а он списывал!» Разве мог наш герой допустить халатность, или, страшно сказать, заниматься приписками? Ни в коем случае! Герой мифа смело и бескомпромиссно обличает жуликов, становясь жертвой несправедливого оговора. Только так.
Ну а пока Никанор Кузнецов отрабатывает «незаслуженное наказание», давайте поговорим о любви.
Разберемся, наконец, с Никанором и Николаем. Конечно, бывает, что человеку не нравится его имя, и он его меняет. Но тут уж как-то совсем странно.
В комсомольских документах, относящихся к началу 1930 года, он значится Никанором, а в 1931-м — уже Николаем, — пишет Гладков.
И тут же сообщает следующее:
Вскоре по приезде в Кудымкар Кузнецов познакомился с сестрой хирургического отделения окружной больницы Леной Чугаевой. Девушка закончила Пермский медицинский техникум в январе 1930 года и приехала по распределению в Кудымкар на несколько недель раньше Кузнецова.
Лена Чугаева была секретарем комсомольской ячейки больницы и приняла живое участие в хлопотах Ники по восстановлению в ВЛКСМ. Товарищеские отношения сами собой переросли в иные, более близкие. 2 декабря 1930 года в местном загсе был зарегистрирован брак Чугаевой Елены Петровны с Кузнецовым Николаем Ивановичем.
Да-да, не Никанором, а именно Николаем. Эта запись — первое официальное упоминание Кузнецова как Николая. К сожалению, записи о перемене имени в архивах Кудымкарского загса не обнаружено. Не исключено, что таковой никогда и не совершалось. В беспаспортные времена такого рода самодеятельные поправки в документах были делом несложным и достаточно распространенным.
Ну да, захотел — и человек, исключенный из комсомола взял, да и поменял имя, и никто на это внимания не обратил. Просто пожали плечами, да и записали, какая разница — Николай, Никанор? Главное, что женился. То, что при подобной, нигде не зафиксированной смене имени можно было опротестовать и само заключение брака — неужели ни одному делопроизводителю в голову не пришло? А членство в ВЛКСМ? А прочие официальные документы?
Сегодняшнему читателю, который верит печатному слову, легко сообщить, мол, не было тогда паспортов, так что менять имя было достаточно просто. Но ничего подобного: советская власть своих граждан без учета оставить не могла.
Во-первых, у Ники Кузнецова должна была быть трудовая книжка. Именно она была главным документом, удостоверяющим личность. Он был исключен в 1929 из комсомола как сын кулака и белогвардейца Никанор, а восстановлен 19 ноября 1931 года, когда уже работал лесозаготовителем в Коми-Пермяцком округе. В промежутке успел жениться, как Николай, и восстановленный комсомольский билет получил уже, как Николай.
Стоп! Это что же, президиум Уральской областной конфликтной комиссии ВЛКСМ (протокол № 35), проявил близорукость? То есть, из комсомола исключили Никанора, а восстанавливали — Николая? Это как? При советской власти, которая всегда подозревала своих граждан во всех смертных грехах? Когда чиновник, увидев ошибку или просто кляксу на бланке, мог отправить гражданина восвояси? А тут — смена имени! Правда, Гладков специально оговаривает: записи не обнаружено. Не то, чтобы ее не было, просто не обнаружено может, все было официально. Но тоже странно: запись о женитьбе обнаружена, а о смене имени — нет. Удобно. Хотя Каета уверяет, что такой документ о смене имени существует и выдан в 1931 году. Вот иди и думай, кому из них верить. Думаю, никому.
Во-вторых, для городского населения в 1925 году были установлены правила прописки: в течение 48 часов с момента прибытия в тот или иной населенный пункт гражданин обязан был зарегистрироваться в домовой книге и в отделении милиции. В 1927 году было введено удостоверение личности нового образца, где кроме фамилии, имени, отчества, даты и места рождения указывались род занятий, отношение к военной службе и наличие иждивенцев. Практически — тот же паспорт.
Так какой документ предъявлял некто Кузнецов, заключая брак? На имя Николая или на имя Никанора? Или в те беспаспортные времена, какой документ захотел, такой и выправил? Верится слабо, особенно зная порядки советской системы.
Все становится гораздо менее странным, если предположить, что Никанор Кузнецов и Николай Кузнецов — два совершенно разных человека. Два очень распространенных имени при одной самой распространенной фамилии. Тем более, что ни о какой Елене Петровне Чугаевой мы больше никогда и ничего не услышим, как и не было активной комсомолки, пленившей сердце 19-летнего таксатора. Испарилась. Исчезла. И никаких прав на связь с Героем Советского Союза и легендой советской разведки ни она, ни ее родные никогда не предъявляли. Не странно? Тем более, что в Википедии в статье «Николай Кузнецов» написано, что «развод официально так и не был оформлен».
Нет, не странно, если принять версию, что Леночка Чугаева вышла замуж не за «легенду советской разведки», а за совершенно другого человека, которого восстановили в ВЛКСМ как по ошибке изгнанного:
«Исключен Талицким райкомом за сокрытие социального происхождения, как сын кулака, участника белой банды. Кузнецовым Н.И. представлены документы, опровергающие это обвинение… учитывая, что предъявленное Кузнецову Н.И. обвинение не доказано — отец был в Красной Армии, — решение об исключении отменено. В комсомоле Кузнецов Н.И. восстановлен».
Как вы думаете, сколько в 1931 году было Кузнецовых Эн-И, отцы которых были то ли кулаками, то ли середняками и служили то ли у белых, то ли у красных, а то и у тех, и у других? Для создания легенды о «Легенде», учитывая скудость имеющихся сведений, составителям биографии каждое лыко было в строку.
Любопытные сведения приводит все тот же Т. Гладков:
Молодые …прожили вместе всего несколько месяцев. В феврале 1931 года внезапно и необъяснимо для многих знакомых семья распалась, и 4 марта брак был расторгнут. Как водится, точным объяснением случившегося мы не располагаем…Вскоре Лена уехала из Кудымкара…
Кудымкарский краевед Г.К. Конин спустя несколько десятилетий разыскал Е.П. Чугаеву (ныне покойную) и встретился с ней. Выяснилось, что впоследствии она закончила медицинский институт в Перми, долгое время служила военным врачом на Дальнем Востоке. Последние годы жизни провела в Алма-Ате. И никогда никому не рассказывала, что в далекой молодости была женой легендарного разведчика. Заслуживает внимания, что Николай Кузнецов тоже никогда и никому не рассказывал, что был женат.
И далее Гладков проявляет несвойственную биографам (и совершенно ненужную) деликатность, пытаясь понять, в чем дело, или, наоборот, прекрасно зная, в чем дело:
Это обоюдное молчание может означать многое. А может — и не объяснять вовсе ничего. Что скрывается за ним, мы, скорее всего, так никогда и не узнаем. Да и не нужно узнавать. Пусть эта тайна и останется тайной двух уже давно ушедших из жизни людей…
Ну да, зачем объяснять, что может означать такое молчание, если речь идет о легенде разведки, Герое Советского Союза, человеке, которому поставлены памятники и именем которого названы улицы и школы? Про других людей такого уровня мы даже про цвет ботинок знаем — а тут: «да и не нужно узнавать…» Про его блестящее исполнение в «Любови Яровой» мы знаем, то, что он нырял с несуществующих высоких берегов Пышмы — знаем и умиляемся. Про его белую папаху, единственную на весь Кудымкар, узнавать нужно, а про его скоропалительную женитьбу и столь же скоропалительный развод — «не нужно узнавать». А разве не интересно глухое дальнейшее молчание обоих про этот факт биографии? Удивительно, правда? Такая небрежность по отношению к великому герою!