— С кем вы разговариваете, Дмитрий Алексеевич? Вы не один?
Старыгин обернулся и смущенно проговорил:
— Да нет, это я сам с собой…
— Вот к чему приводит одиночество! — с мягким укором произнес Александр Николаевич. — Разговаривать с собой — это последнее дело! Жениться вам нужно! Давно пора!
— Жениться? Мне? — фыркнул Старыгин. — Еще чего?
— Но я не для того пришел, чтобы цитировать Пушкина или обсуждать вашу личную жизнь! — спохватился Лютостанский. — Как, вам удалось что-нибудь узнать? Сколько времени вам понадобится на реставрацию картины? Дня за три управитесь?
— Вы понимаете, Александр Николаевич… — протянул Старыгин смущенно, — дело в том, что реставрировать здесь нечего.
— То есть как — нечего? — Лютостанский повернулся к злополучному портрету. — Нужно убрать эту чертову кровь… извините за грубость, нужно вернуть картине ее первозданный облик…
— А это и есть ее первозданный облик, — перебил Лютостанского Дмитрий Алексеевич.
— Что вы такое говорите? — Искусствовед захлопал глазами. — Но эта кровь…
— Эта кровь написана теми же самыми красками и тем же художником, что и вся остальная картина. И тогда же — в середине шестнадцатого века.
— Да бросьте, Дмитрий Алексеевич! Вы же сами понимаете — этого не может быть!
— Понимаю, — вздохнул Старыгин, — понимаю, но ничего не могу поделать. Об этом говорит и характер письма, и спектральный анализ материалов.
— Что, вы уже успели провести спектральный анализ? — недоверчиво переспросил Лютостанский.
— Да, вот, пожалуйста, результаты! — Старыгин показал искусствоведу компьютерную распечатку.
— Как это вам удалось уговорить Константина?.. — проворчал Лютостанский, разглядывая распечатку.
— Ну, есть у меня свои маленькие секреты! К любому человеку можно найти подход!
— Ну, надо же… — Александр Николаевич просмотрел распечатку и поднял на Старыгина изумленный взгляд. — Но этого же не может быть! Это невозможно!
— Невозможно. — Старыгин развел руками. — Невозможно, но факт! Как говорил Козьма Прутков, если на клетке слона ты видишь надпись «буйвол», не верь глазам своим!
— Вам бы все шутить… но как вы это можете объяснить?
— Пока никак… но поскольку в чудеса мы с вами не верим — ведь не верим же? — я могу предположить только одно разумное объяснение. Существует не один, а два портрета адмирала Морозини кисти Тинторетто, и кто-то заменил один портрет другим.
— Но это тоже невозможно! — воскликнул Лютостанский, взмахнув руками. — Для этого этот кто-то должен был пронести второй портрет в Эрмитаж и вынести из музея первый…
— Или спрятать его где-то внутри. Эрмитаж большой, в нем многое можно спрятать. Но, впрочем, я не настаиваю на своей версии. Я просто гадаю…
— Мы с вами здесь не для того, чтобы гадать! — строго проговорил Александр Николаевич. — И если честно, меня больше волнует даже не то, как подменили портрет, а что же нам теперь делать. Картина через три дня должна лететь в Венецию…
— И чего же вы от меня хотите? — спросил Старыгин, расслышав в голосе Лютостанского робкие, умоляющие нотки. — Я же не могу сотворить чудо!
— Дмитрий Алексеевич, голубчик, вы же талантливый человек, вы же можете как-нибудь записать эту кровь? Привести картину в первозданное состояние?
— Александр Николаевич! — возмутился Старыгин. — Что вы такое говорите? Я же только что показал вам результаты анализа! Это и есть первозданное состояние картины! Тинторетто именно так задумал и написал портрет адмирала Морозини! И я не могу, не имею морального права искажать его замысел! Я не могу портить картину великого художника! Я этого себе никогда не простил бы!
Лютостанский растерянно молчал, и тогда Старыгин добавил еще один аргумент:
— Вы же знаете, что перед отправкой картину обследуют независимые эксперты, назначенные страховой компанией. Они, несомненно, заметят мою самодеятельность и поймут, что картина переписана только что. Как мы это будем объяснять?
— Ох, Дмитрий Алексеевич! — Лютостанский покаянно опустил голову. — Простите старика! Сам не знаю, что на меня нашло. Как я мог вам такое предложить…
— От безысходности! — подсказал Старыгин.
— Вот именно, от безысходности! Я просто не представляю, что нам делать! Все документы уже подписаны, все договоренности достигнуты, причем на самом высоком уровне… нет, менять что-либо уже поздно! Невозможно!
Лютостанский принялся нервно ходить по кабинету, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Наконец он остановился и повернулся к Старыгину:
— Выхода нет. Придется отправлять картину в Венецию в таком виде. Но вот что, Дмитрий Алексеевич. Вы полетите с ней.
— В Венецию? — переспросил Старыгин.
— Ну да, в Венецию! Куда же еще? Между прочим, не самое худшее место на свете!
— Венеция прекрасна, — кивнул Старыгин, — но как же…
— И не возражайте! У вас ведь открыта шенгенская виза?
— Открыта, но…
— И итальянский язык вы знаете превосходно…
— Но у меня здесь много дел…
— А все остальные дела подождут! В общем, решено — вы едете с картиной в Венецию. Собирайтесь…
— Руки! — рявкнул мастер Якопо. — Сколько раз я тебе говорил, остолоп, — руки!
— Что не так с этими руками, учитель? — Джакомо, новый ученик, на Троицу пришедший из Падуи, смотрел исподлобья, дерзко смотрел, не так, как подобает ученику. Но мастер Якопо вдруг смягчился. Он сам был когда-то таким же — дерзил своему великому учителю Тициану, не слушал его советы.
— Они вялые! — Мастер Якопо отобрал у ученика кисть и двумя сильными мазками поправил руки святого Луки, над которым работал ученик. — Сколько раз я тебе говорил — руки передают характер человека даже больше, чем лицо! Поэтому уделяй им больше внимания. Видишь, что написано там? — он показал толстым пальцем, измазанным краской, на выписанный над камином девиз: «Рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана». — Это не пустые слова! Если ты хочешь работать в моей мастерской, старайся соответствовать этому девизу! Работай над рисунком, работай над колоритом!
— Я стараюсь, учитель!
В это время к мастеру Якопо подошла хромоногая служанка Лючия.
— Господин, там к вам пришел какой-то человек.
— Что еще за человек? — Мастер недовольно отвернулся от неоконченной картины. — Ты же знаешь, что меня нельзя беспокоить во время работы!
— Но он очень настаивает… он сказал, что его прислал господин граф Фоскари.
— Фоскари? — Мастер Якопо нахмурился. — Ладно, я поговорю с ним.
Он вышел из мастерской, остановился на пороге прихожей, увидел невысокого белобрысого слугу, который с любопытством оглядывался по сторонам.
— Тебя правда прислал граф Фоскари? — осведомился мастер.
— Он самый. — Посланец горделиво вскинул голову, как будто родовитость и влиятельность его господина перешли отчасти и на него. — Меня послал его сиятельство граф. Только об этом никому не следует говорить.
— Коли так, ты сам меньше об этом болтай.
— А я и не болтаю… я сказал только вашей служанке, а больше ни одной живой душе.
— С таким же успехом ты мог написать об этом на стене рыбного рынка. Ладно, говори, что угодно твоему господину.
Посланец снова приосанился и проговорил с самым важным видом:
— Его сиятельство граф просил вас незамедлительно прийти в его дворец.
— Так уж и незамедлительно!
— Так они велели передать вашей милости.
— Ладно, считай, что ты все мне передал.
Посланец явно не спешил уходить. Прочитав немудреное выражение его лица, мастер Якопо полез в кошель, выудил там мелкую монету и вложил в руку посыльного:
— Вот тебе за труды.
Тот потер монету между пальцами, скривил недовольную физиономию, однако не посмел громко выразить свое разочарование. Проговорив «премного благодарен», он покинул дом мастера.
Сам же господин Якопо, не слишком торопясь, но и не медля, умылся, надел свой самый приличный камзол и отправился во дворец графа Фоскари.
Граф этот принадлежал к самым сливкам венецианской аристократии. Многие поколения его предков были записаны в Золотую Книгу Светлейшей республики, многие из них заседали в Большом Совете Венеции. Не раз он заказывал мастеру Якопо работы — картины на темы Священного Писания для церкви, прихожанином которой был граф, и портреты членов своей семьи. Так что пренебрегать приглашением такого человека не следовало.
Мастер вышел на улицу и направился в сторону церкви Санта-Мария-Формоза, откуда было рукой подать до графского дворца. Однако, переходя по мостику через очередной канал, мастер Якопо заметил, что за ним едва ли не по пятам следует какой-то человек в зловещей маске Чумного Доктора.
Хотя до большого карнавала было еще далеко, вокруг было немало людей в масках. Законы республики этого не запрещали, и многие горожане не снимали масок целыми днями, что давало им ощущение свободы и независимости. Однако редко кто выбирал ту маску, которую избрал привязчивый незнакомец.
Это могло быть случайностью, и мастер Якопо, чтобы проверить свои подозрения, свернул после моста в узкий переулок, где едва могли разойтись двое прохожих. Пройдя по этому переулку пару кварталов, он как бы невзначай оглянулся.
Чумной Доктор следовал за ним на изрядном расстоянии.
Мастер вспомнил, что граф Фоскари просил сохранить его визит в тайне, и решил принять кое-какие меры. Выйдя на берег канала, он увидел свободную гондолу и помахал лодочнику. Тот пристал к берегу, мастер Якопо запрыгнул в лодку и велел править к Большому каналу.
Обернувшись, он увидел, что Чумной Доктор безуспешно высматривает другую гондолу. Мастер усмехнулся: пока этот соглядатай найдет гондолу, он будет уже далеко.
Когда гондола вышла в Большой канал, мастер велел лодочнику плыть к дворцу графа Фоскари.