Холмс вынул из кармана пальто потайной фонарь, и, следуя за его слабым светом, мы двигались на ощупь вдоль стены, пока не подошли к алькову, в котором стоял диван.
– Будем ждать здесь, – шепотом сказал мой друг. – Можно было бы смириться и с худшей постелью, к тому же диван стоит достаточно близко к камину.
Ночь была исключительно тихая. Наше бодрствование оказалось отчаянно скучным. Лишь однажды какие-то запоздалые гуляки проехали мимо в экипаже; звуки их пения и цоканье лошадиных копыт постепенно замерли, удаляясь к Гайд-парку. Примерно через час до нас долетел грохот, звон колоколов, сухие пистолетные хлопки кнута кучера пожарного выезда, который неистово промчался по Эджвер-род. Затем все затихло. Тишину нарушало только тиканье старинных часов в дальнем конце комнаты.
Тяжелый, пропитанный ароматно-затхлым запахом восточного музея воздух комнаты все сильнее навевал сонливость, и вскоре мне пришлось напрячь все силы, чтобы не заснуть.
Я говорил о густой темноте, но, когда мои глаза привыкли к ней, я заметил слабый отблеск света далекого уличного фонаря, проникавшего сквозь незаколоченное окно. Бездумно провожая взглядом этот луч, я вдруг увидел нечто такое, что вселило холод в мою душу. Лицо, призрачное и туманное, но одновременно страшное, как бред кошмара, злобно глядело на меня из дальнего конца полоски сумрачного света, терявшейся в глубине комнаты. Я, должно быть, непроизвольно вздрогнул, так как почувствовал, что Холмс наклонился ко мне.
– Маска, – прошептал он. – Наш трофей, вероятно, будет менее впечатляющим, но гораздо более опасным.
Откинувшись на спинку дивана, я попытался прогнать чувство напряженности, но вид этой жуткой реликвии направил мои размышления в новое русло. Я вспомнил зловещую, одетую в белое фигуру индуса Чандра Лала, слуги полковника Ворбертона, и попробовал вспомнить те слова, которыми мисс Меррей описывала действие маски смерти на этого человека. Я знал достаточно об Индии, пожалуй, даже больше, чем Холмс, чтобы понять, что религиозный фанатизм и ненависть, вызванные кощунством, не только оправдали бы любое преступление, но могли бы вдохновить фанатика на такое хитроумие в исполнении замысла, которое поставило бы в тупик европейца, даже хорошо знающего обычаи и нравы индусов. Я размышлял, не следует ли мне поделиться этими соображениями с моими товарищами, когда мое внимание привлек тихий скрип дверной петли. Нужно было без промедления предупредить Холмса, что кто-то входит в комнату. Но когда я протянул руку, то обнаружил, что моего друга рядом уже нет.
В течение некоторого времени царила абсолютная тишина, а затем согнувшаяся фигура, шаги которой заглушал ковер, быстро пересекла слабый луч света, падавший из окна, и скрылась в темноте прямо передо мной.
На какую-то долю секунды я увидел пальто с поднятым капюшоном и тусклый блеск какого-то длинного тонкого предмета, зажатого в приподнятой руке. Мгновение спустя в камине блеснул свет, как если бы вдруг открыли дверцу потайного фонаря, а затем раздались тихий стук и звяканье.
Я тихо поднимался с дивана, когда в комнате раздался приглушенный вопль, сопровождаемый звуками ожесточенной борьбы.
«Устсон, Уотсон!» С ужасом я распознал в этом хриплом крике голос Холмса и в темноте бросился на клубок тел, внезапно возникший передо мной.
Железные пальцы сжимали мое горло, а когда я попытался оттолкнуть голову противника, он впился зубами в мою руку, как рассвирепевшая собака. Неизвестный обладал силой маньяка, и нам удалось совладать с ним лишь после того, как Макдоналд, зажигавший газовый рожок, ринулся на помощь.
Холмс с осунувшимся, побледневшим лицом прислонился к стене, сжимая рукой плечо, по которому пришелся удар тяжелой бронзовой кочерги. Кочерга валялась в камине среди осколков разбитого окна, которые он сложил туда во время первого осмотра комнаты.
– Вот ваш человек, Макдоналд! – задыхаясь, произнес он. – Вы можете арестовать его за убийство полковника Ворбертона и попытку убить его жену.
Макдоналд откинул капюшон убийцы. Несколько секунд я молча всматривался в нашего врага, прежде чем возглас изумления сорвался с моих губ. Я не смог сразу вспомнить загорелое красивое лицо капитана Джека Лэшера, глядя на эти искаженные черты и горящие злобой глаза.
За окном уже брезжил рассвет, когда мой друг и я снова оказались на Бейкер-стрит.
Я наполнил два стакана довольно крепкой смесью из бренди с содовой и подал один из них Холмсу, который откинулся на спинку кресла. Свет газового рожка падал на его тонкие черты, и я с удовлетворением заметил, что слабая краска вновь появилась на его лице.
– Честно говоря, Уотсон, я очень признателен вам. Капитан Лэшер был опасный человек. Как ваша рука, которую он укусил?
– Немного болит, – сознался я. – Но йод и повязка легко поправят дело. Я гораздо более озабочен вашим плечом, мой дорогой друг, ибо он очень сильно ударил вас той кочергой. Разрешите мне взглянуть на него.
– Позже, позже, Уотсон. Уверяю вас, ничего серьезного, всего лишь синяк, – ответил он с ноткой нетерпения в голосе. – Теперь я могу признаться: сегодня ночью были минуты, когда я серьезно сомневался в том, что наш человек попадется в ловушку.
– В ловушку?
– Да, в ловушку с приманкой, Уотсон. И если бы он не проглотил лакомый кусочек, который я заготовил для него, нам было бы трудно посадить капитана Лэшера на скамью подсудимых. Я делал ставку на то, что страх убийцы иногда берет верх над его рассудком. Так и получилось.
– Откровенно говоря, я и сейчас не понимаю, как вы раскрыли это дело.
Холмс вытянулся в кресле и сложил вместе кончики пальцев.
– Мой дорогой, большой трудности эта задача не представляла. Факты достаточно очевидны, но нужно было, чтобы убийца сам подтвердил их каким-нибудь неосторожным поступком. В этом и заключалась главная сложность. Косвенные доказательства – это прямо-таки несчастье для того, кто умеет логически мыслить.
– Я ничего и не заметил.
– Вы заметили все, но не сделали выводов. В своем рассказе мисс Меррей упомянула, что дверь комнаты-музея была заперта, но шторы на окнах не были задернуты, хотя комната расположена на первом этаже и выходит на шумную многолюдную улицу. Если вы помните, я прервал мисс Меррей, чтобы спросить о привычках полковника Ворбертона. Обстоятельства подсказывали мне, что полковник Ворбертон мог ожидать посетителя, причем характер этого визита был таков, что или он сам, или посетитель предпочитали сохранить визит в тайне. Для этого надо было войти в дом через французское окно, а не через парадный вход.
Этот старый солдат недавно женился на молодой и красивой женщине, и поэтому я отбросил предположение о вульгарном любовном свидании.
Если я был прав, то этим посетителем должен был быть человек, секретный разговор которого с полковником Ворбертоном вызвал бы возмущение у некоторых других членов семьи, и отсюда очевидное решение либо полковника, либо его гостя воспользоваться вместо двери французским окном.
– Но эти окна были заперты, – возразил я.
– Естественно. Мисс Меррей заявила, что миссис Ворбертон сразу же после обеда пошла вместе с мужем в комнату-музей и между ними, видимо, вспыхнула ссора. Мне пришло в голову, что если бы полковник ждал кого-нибудь, то он, конечно, должен был бы оставить шторы незадернутыми, чтобы посетитель увидел, что полковник не один. Конечно, вначале все это были простые догадки, которые в какой-то степени могли соответствовать фактам.
– А личность этого таинственного посетителя?
– Снова догадка, Уотсон. Мы знали, что миссис Ворбертон не нравился капитан Лэшер, племянник ее мужа. Я излагаю вам эти предположения в том виде, в каком они впервые возникли у меня в начале рассказа мисс Меррей. Я не смог бы сделать ни шага в этом деле, если бы в конце рассказа она не упомянула один примечательный факт, который превратил мое слабое подозрение в абсолютную уверенность, что мы имеем дело с хладнокровным и обдуманным убийством.
– Я должен сказать, что не могу припомнить…
– Однако вы сами подчеркнули тот факт, когда использовали слово «нетерпимо».
– Боже мой, Холмс! – воскликнул я. – Тогда, значит, это было замечание мисс Меррей о запахе дыма сигары полковника…
– В комнате, где только что было сделано два выстрела! Она была бы пропитана запахом пороха! Я понял тогда, что внутри комнаты-музея не было сделано ни одного выстрела.
– Но звуки выстрелов слышали все, кто был в доме.
– Стреляли снаружи через закрытое окно. Убийца был превосходным стрелком и, следовательно, по всей вероятности, военным лицом. В этом, наконец, было что-то определенное, над чем можно было работать, а позднее я получил подтверждение из ваших собственных уст, Уотсон, когда, закурив одну из сигар полковника, я ждал, пока не услышал вас внизу, а затем дважды выстрелил из револьвера одного калибра с тем, из которого был убит Ворбертон.
– Во всяком случае, должны были быть ожоги от пороха, – сказал я, размышляя.
– Необязательно. Патронный порох – вещь ненадежная, и отсутствие ожогов ничего не доказывало. Гораздо большее значение имел запах сигары. Я должен добавить, однако, что хотя ваше подтверждение и было полезным, но мне все было ясно сразу же после посещения дома.
– Вас поразила внешность слуги-индуса, – возразил я, несколько задетый ноткой самодовольства, которое послышалось в голосе Холмса.
– Нет, Уотсон, я был поражен, увидев разбитое окно, через которое он вышел.
– Но ведь мисс Меррей сказала, что капитан Лэшер разбил окно, чтобы попасть в комнату.
– Достойный сожаления факт, Уотсон: женщина неизменно опускает в своем рассказе точное описание деталей, которое так же необходимо опытному наблюдателю, как кирпичи и цемент строителю. Если вы помните, она заявила, что капитан Лэшер выбежал из дома, посмотрел в окно, а затем, подняв камень с газона, разбил стекло и вошел внутрь.
– Совершенно верно.
– Причина, по которой я вздрогнул при виде индуса, заключалась в том, что этот человек возвращался в дом через дальнее от нас выбитое окно. Окно, расположенное ближе к главному входу, осталось целым. Когда мы спешили к дому, я заметил на земле прямо перед первым окном вмятину, которая осталась от камня, поднятого Лэшером. Почему же тогда ему нужно было бежать ко второму окну и разбивать его? Только потому, что стекло этого окна могло многое рассказать. Поэтому-то я и сделал прозрачный намек Макдоналду на устрицу и ближайшую вилку. Фундамент моей теории был полностью готов, когда я понюхал содержимое сигарной коробки полковника Ворбертона. Это были голландские сигары, дым которых имеет очень слабый запах по сравнению с другими сортами сигар.