Антону под стоны выпи вспомнился Пухов и его шнурок, которым он этой ночью будет чертей заарканивать. «Заарканил бы вот этого водяного, чтоб не буянил по ночам в болоте». А потом как-то неожиданно Антон предложил:
— Ребята, айда в Макарову балку, к Васькиному отцу. Махнем, а? Там у него теперь такое кино творится. Лишних брать не будем. Подадимся, а?
Яшка Курмык и Сережка согласились. Только Васька Пухов сказал:
— А если ругать станет?
— Чего там ругать? — возразил Яшка. — Думаешь, ему там одному легко? Двинули, братва! Тут не так уж и далеко.
И пошли. Под ногами лоснилась росистая трава. Жадно чавкало в мочажинах. Шлепались, брызгая, лягушки.
В получасе ходьбы обогнули на взгорье мрачные строения кирпичного завода, вышли на верховину, и вот уж каждый каким-то неведомым образом почуял близость Макаровой балки.
На густо-синем небе проступили контуры куреня, ограды, лошадиных голов. Над куренем что-то замаячило — труба не труба, столб не столб. Заколыхалось, стало расти. Подошли ближе, пригляделись — человек.
— Эй, кто бродит? Кому спать не охота? — раздался атаманский голос Пухова.
Ребята замерли — идти или нет? Посовещавшись, пошли.
Пухов немало удивился нашествию ребят. Увидев сына, попросил его найти в курене топор.
Васька повиновался. Открыл дверцу куреня и вдруг отпрянул, как ошпаренный: в курене что-то возилось и хрипело.
— Там, там… м-м-м… — мычал и заикался Васька.
— Ты что же, заячья твоя душа, — зычно закричал отец, — связанного беса испугался? Приду домой — кнутом бить буду!
Ребят как ветром сдуло. Сшибая друг друга, они в один миг взобрались на курень и сели у ног Пухова. Там, внизу, под ними, в курене, началась такая возня, такой визг, что хоть уши затыкай.
Пухов курил козью ножку и скалил зубы:
— Тише вы, хлопцы! Уймите дрожь — курень развалите. Как раз бесу на рога угодить можно.
Первым пришел в себя и подал голос Яшка Курмык:
— Дя, а, дя, правда, чего это там?
— Если кому интересно, могу спустить в курень.
За изгородью захрапела лошадь. Потом еще одна, еще…
Пухов присел, заплевал цыгарку, насторожился. В руках у него Антон увидел тот самый черный шнурок.
— Кто чует запах этих тварей? — шепотом спросил Пухов у ребят. — Ишь, кони забеспокоились. Похоже, что еще один налет будет.
Лошади шарахнулись. Жалобно и тонко заржал жеребенок. Послышался треск изгороди, через которую, захлебываясь ржанием, прыгнула кобылица. За ней сиганул жеребенок. Они скакали к шалашу. Сделали большой круг, затем поменьше.
— Вон он, глядите, на жеребчике верхом скачет! Отчего, ребятушки, притихли? Что, страшновато? Я из ваших душ начисто зайцев повыгоню! — гудел над ребятами Пухов.
Ребята подняли головы и увидели, как изогнувшись дугой, какая-то зверюшка скакала верхом на жеребенке. Глаза, как горящие угли. Истинно кошка, только звуки издает не кошачьи. Жеребенок мечется, неистовствует и не то ржет, не то плачет.
Пухов привстал, метнул аркан — мимо. Собрал, поправил петлю, метнул еще раз — поймал жеребенка, потянул к себе. И б тот же миг сидевший на спине зверь сиганул через курень с такой силой, что у ребят засвистело в ушах.
До самого утра Пухов разговаривал с жеребенком, обнимал его, заливал йодом следы, оставленные хищными зубами на загривке.
Перед восходом солнца ребята услышали:
— Эй, на курене! Сейчас будет казнь! Не прячьте очи!
Пухов держал в руках солдатский вещмешок, туго затянутый лямкой. В мешке что-то трепыхалось и шипело.
На глазах у ребят Пухов развязал мешок, встряхнул, держа его за нижние углы. На землю вывалился обыкновенный хорек.
У Пухова вытянулась физиономия, он воскликнул изумленно:
— Ах, шельма! Ах, бисова душа твоя — хорьком обернулся! Думаешь, спас тебе будет?
Хорек, схваченный тугим шнурком за четыре лапы и за шею, показывал желтые зубы, фыркал и кувыркался.
— С этого дня, — объявил Пухов, — к лошадям не сунут носа.
Над плоскогорьем поднялось щедрое солнце. По логу Макаровой балки паслись разбредшиеся кони. Вокруг было так тихо и безмятежно, как будто и не было ни безумной скачки жеребенка, ни «беса», оказавшегося, к изумлению пораженных ребят, обыкновенным хорьком.
— Шутник вы, — обратился Антон к Пухову, скатившись с шалаша. — И никакой это не оборотень, а хорек, как есть.
Пухова и Антона обступили ребята. Верх брало любопытство. С чего это хорьки на лошадях катаются, да еще по ночам? Какая им с этого польза? Зачем они кусаются?
— Разве хорек может одолеть лошадь? — поинтересовался Яшка.
— Пошли в сторонку, воняет здесь, — предложил Пухов и, отойдя немного, завалился не без удовольствия на траву. — У него, у хорька, такая вонючая жидкость выделяется. Если он в курятник заберется, куры в обморок падают. Вот он с ними и расправляется. А на лошади он верхом ездит тоже не ради удовольствия. Он ее бедную грызет до тех пор, пока она не упадет и ноги не вытянет. И тогда начинается пир у этой хищной твари. Если хорька с бесом не сравнить, так с кем же еще?
Было чему удивляться ребятам.
Слушали они Пухова и невольно раскрывали рты. Такое не часто услышишь. А чтоб увидеть своими глазами, так и вовсе редкость.
— Лошадей жалко, — признался Сережка. — Уж я бы этих хорьков…
— А я про себя так считаю, — поправил Пухов Сережку, — пусть живут, только лошадей колхозных не трогают. Вон, сусликов можно жрать, они не считанные.
По команде Пухова мальчишки кинулись врассыпную. Схватив на лету брошенные им недоуздки, они стали подзывать к себе лошадей, чтоб увести их в село к началу рабочего дня.
Улучив минутку, Антон подбежал к Яшке.
— Сегодня утро не хуже вчерашнего.
— А что? — спросил Яшка, набрасывая повод на загривок буланой кобылы, рядом с которой стоял жеребенок с забрызганными молоком губами.
— Вчера, как только ты убежал от нас, кто-то забрался в омут и унес сеть.
Яшка обернулся. Антону показалось, что Яшку это известие рассердило. А может и на самом деле рассердило. Он спросил Антона резко.
— На меня подумали? А?
Не кривя душой, Антон ответил:
— Нет. Ты что?
— Клянись!
— Клянусь!
— Смотрите у меня! — предостерег Яшка. — Я с сопливыми не знаюсь. Если верить друг дружке, так чтоб до конца.
У Яшки тяжелый подбородок на крупном не по-мальчишески лице. Когда Яшка злится, подбородок становится угловатым, разделенным на две равные части продолговатой ямочкой.
«Чего он злится? — подумал Антон. — Нечего злиться, если ты не причем».
Заметив смущение Антона, Яшка пояснил:
— Этого таинственного рыбака я беру на себя. Вы с Васькой не болтайте. Клянусь тайной «уркум-мукру» — мы его накроем. По коня-ям!
Яшка вскочил на буланую кобылу, давая понять Антону, что он сказал все. Призывно помахивая над головой серой кепочкой, он поскакал к большаку.
Глава третья
Кто в детстве не скакал верхом на коне, тот, будучи взрослым, на него не сядет. Верховая езда без седла — одно из самых притягательных занятий деревенских ребятишек.
Однажды дед Кравец, поглядев из-под ладошки на городского паренька, который никак не мог побороть своего деревенского сверстника, спросил:
— Ты босиком по парной земле ходил?
— Нет, — ответил горожанин.
— А без седла на лошади ездил?
— Нет…
— Тогда откуда же в тебе силе взяться? — закончил свою мысль дед.
Оказывается, чтобы стать сильным, нужно в детстве походить босиком по парной земле, по росным травам, по обожженному солнцем жнивью, поездить верхом на неоседланной лошади.
Светлое чувство окрыленности рождается в человеке, когда он в бешеной скачке осознает вдруг, что нет ничего радостнее, как слиться с конем в едином неудержимом порыве.
Утром ребята возвращались из ночного в село. У каждого в пристяжке скакала вторая лошадь. Пухов-старший поручил им отвести коней на бригадный двор. Он предупредил: «Чтоб в село пригнали лошадей без мыла, у них работы по горло».
Но шутка ли, удержаться от искушения, отпустив поводья, проскакать на одном дыхании километр-два. Несколько раз срывались кони под всадниками на галоп.
И тогда далеко окрест слышалось, как звонко бьют копыта летнюю наезженную дорогу.
Афонька вырос перед верховыми, как из-под земли. Схватив за гриву Сережкиного мерина, он захохотал:
— Ха-ха-ха! Кавалерия, слезай с коней, власть переменилась!
— Афонька, — крикнул Сергей, — брось коня! Держи лучше гривенник.
Он пошарил рукой в кармане.
— Гоните по гривеннику — отпущу! Проглочу все четыре сразу!
Сергей сделал вид, что выбирает из хлебных крошек монеты. Затем, взмахнув рукой, крикнул Афоньке:
— Лови!
Рыжий отпустил повод, поднял руки к небу. Ребята ударили босыми пятками коней, только пылью окутало оставшегося стоять посреди улицы Афоньку. Издали доносились выкрики, из которых всадники расслышали заклинание:
— Все равно бесплатного кина для вас не бу-удет! Не будет кина-а!
Яшка сказал, что Афоньку надо как следует вздуть. Но сделать это надо дружно.
На бригадном дворе друзья слезли с коней. Антон предложил устроить после обеда соревнование самодельных аэропланов. Чей дальше полетит, тот назначается атаманом. Предложение приняли единогласно. Сбор — у Васьки Пухова. Место соревнований — ветряк.
Когда собрались у Пухова, нагрянул отец. Он позвал Ваську и попросил его показать ладони.
— Где мозоли? — гневно спросил отец. — Ты, кажись, копнил сено?
— A-а, вот… водянка, — выпячивал Васька правую ладонь.
— Если ты и наперед будешь так работать, мы с матерью подохнем с голоду. Понял?
— Понял.
— Сегодня опять пойдешь на сенокос. Завтра покажешь ладони, — закончил разговор отец.
Аэропланы, сделанные из листков, вырванных из прошлогодних тетрадей, пометили и сложили в Васькин школьный ранец.
Через полчаса четверка поднялась по крутой лестнице на высокое крыльцо ветряка, к месту старта. Когда Васька начал возиться с пряжками ранца, чтоб расстегнуть их, у подножия ветряка появился маленький лохматый мельник.