— Мы много бегали с ним на лыжах и просто кроссы. Тянули друг друга на трассе — это когда по очереди шли друг за другом. Когда долго ходишь на лыжне или бежишь за кем-либо, то видишь характерные движения человека. Я ходил за ним десятки раз, а это значит — каждый раз тысячи движений совершенно однотипных. Это запоминается…
— И это все?
— Нет. Еще лицо. В суматохе вчерашнего дня я еще не осмыслил знакомые приметы лица.
— Приметы, когда по тебе стреляют? — недоверчиво качал головой Василий Иванович.
— Я «сфотографировал» его лицо, видимо от испуга. Оно и встало передо мной уже ночью, а утром до меня дошло: лицо Борькино. И походка, и фигура его…
— Ну про походку ты уже говорил, а фигура?
— Борис был худой, но жилистый, выносливый. И узкоплечий. Вот и Петр Первый тоже был худой и узкоплечий, резко это было видно.
— Эко хватил! Петр Первый — это всем известно, а тут совсем другое дело. И обстановка, сам понимаешь. Нужно разбираться…
— Когда я бежал, то видел его со спины, обтянутой тонко, курткой. Потом вспомнил, что такого узкоплечего человека мне приходилось встречать.
— Итак, фигура, походка, лицо… Так что — лицо?
— Узкое, темные глаза, сросшиеся брови, правда теперь еще и усы…
— Смотри на фото: лицо узкое? Да. Глаза как глаза, темноватые… Брови? Обычные, хотя и густые. Но, конечно, их не назовешь сросшимися. Верно? Усы? И на фото усы…
— Если все эти черты усилить: лицо удлинить, брови срастить, сделать усы чернее… Это будет ближе к фото Бориса.
— А у тебя его фото имеется?
— Да. На лыжне и в группе со школьными ребятами. Но это дома, в Москве, у родителей…
— Я сейчас свяжу тебя с Москвой, и ты скажешь родителям, чтобы они передали фотографии по твоему описанию нашему человеку в Москве.
— Я могу описать, тем более что мама знает Бориса в лицо, а какие искать фото — скажу ей.
— Хорошо. К утру фото будет у нас.
Звонок родителей не удивил. Удивила просьба, но мое короткое «так надо» поставило все на место, тем более отца не нужно было уговаривать. Утром, часов в десять, Василий Иванович привез фото, с некоторых уже были сделаны крупные снимки Бориса, только его. Но привезли не все. Всего два. «А остальные?» — спросил я у Василия Ивановича.
В пятьдесят третьем году, когда я уже был в училище в Ленинграде, мои родители переехали в Москву. Их довольно частенько навещали мои товарищи по быковской школе. Как я узнал позднее, бывал и Борис — один раз и с кем-то якобы из моих одноклассников. И другие, и Борис просматривали фотографии. Можно было сделать предположение, что Борис почему-то изъял свои фото из моей коллекции. Мои родители дали снимки оперативному сотруднику из другой пачки, в которой были собраны дубли фотографий или очень плохого качества.
А пока, в беседе с Василием Ивановичем, я сказал, что нескольких фотографий с Борисом нет. И он, и я гадали — почему?
Несколько встреч в «Большом доме» на Литейном — штаб-квартире ленинградского КГБ — продолжили беседы о случившемся. Из разговоров я понял, что задержанные, но не Борис, сознались в оказании помощи человеку, которого они не считали шпионом, но который хорошо платил.
Борис Гузкин, мой школьный товарищ, от наших чекистов ускользнул. Говоря языком криминалистов, в его идентификации я принял участие. Себе я задавал вопрос: кто же он, Борис? Мысль, что шпион, как-то не утверждалась в моей голове — его облик доброго парня не вязался с моим представлением о шпионах. Как показала жизнь, лучше бы он попался в сети контрразведчиков уже тогда, в далеком пятьдесят шестом году.
В Большом доме госбезопасности
Именно в это время мне впервые было сделано предложение перейти на работу в органы госбезопасности.
— У тебя есть хватка чекиста, — сказал мне «мой» контрразведчик. — Ты быстро среагировал на обстановку, пытался задержать шпионов, а главное — запомнил столь много примет, что их поиск и арест завершился весьма быстро.
Все сказанное я принимал за чистую монету и лишь с годами работы в органах понял, что небольшое преувеличение заслуг сотрудничающего с тобой человека всегда ему приятно и… полезно для дела, точнее создания атмосферы его заинтересованности в контактах с тобой.
— Но ведь у меня еще не один год учебы? — пытался я не торопиться с решением.
— Тебе до окончания учебы осталось года полтора. Станешь офицером и пойдешь к нам. Мы направим тебя в школу военной контрразведки. Будешь работать с техникой: на кораблях или других местах — выбор за тобой… В общем, поговорим ближе к окончанию училища. Согласен?
Месяцем позднее Василий Иванович свозил меня в Большой дом снова, где чекист в адмиральском звании вручил мне именные часы с надписью: «за бдительность». К великому моему сожалению, они пропали уже в ближайшее лето. Часы с массивным металлическим браслетом (в то время это была новинка) соскользнули с руки во время похода на парусных шлюпках в Азовском море. А жаль! Люблю предметы, связанные с событиями из моей жизни: книги, открытки, подарки, сувениры… Кто их не любит? Но этот именной, от контрразведки. Конечно, жаль, особенно теперь, ближе к концу службы, когда главная ее часть была связана с госбезопасностью.
В конце пятого курса нам, как выпускникам, присвоили звание «мичман» и отправили на корабли для прохождения летней, для нас последней, практики.
В пятьдесят седьмом году праздновалось сорокалетие Октябрьской революции, а летом — День Военно-Морского Флота. Я оказался на крейсере «Орджоникидзе», который сменил старый линкор «Октябрину» в качестве флагмана Балтики.
Согласно моему дипломному проекту я должен был бы стажироваться в башне противовоздушной и противоминной артиллерии на универсальных установках. Однако мое место оказалось на кормовом мостике группы артиллерийских зенитных автоматов крейсера. Как потом стало мне известно, я был назначен стажером командира группы АЗА не случайно и не по воле училища или командования кораблем.
Казалось бы, я уже начал забывать о моих встречах с представителями Большого дома. Но где-то дней за десять до убытия на крейсер я снова повстречался с «моим» особистом. Василий Иванович подошел ко мне в городе и даже не пытался изображать, что якобы встреча случайная. Был он в гражданском и сразу перешел к делу:
— Максим, есть серьезный разговор. Мужской и профессиональный… Время у тебя есть?
— Профессиональный? С вашей или моей стороны?
— Не язви. И с твоей и с моей. Так как?
— Что, прямо сейчас?
— А зачем откладывать? Ты же не рассуждал тогда, в деле со стрельбой? А сразу стал действовать…
Я действительно был свободен часа на три и ответил согласием, чем обрадовал старого чекиста.
— Тогда давай пройдемся на Литейный, в наш дом, пешочком… Погода под стать прогулке. А?
Ходьбы туда было минут десять-двенадцать, и по дороге было о чем поговорить. Уже позднее, анализируя ход этой беседы с особистом, я прояснил для себя, что разговор по дороге был частью общего плана вовлечения меня в щекотливое дело, в основе которого была острая ситуация в интересах госбезопасности.
Василий Иванович вначале вкратце рассказал мне о том, что мой школьный товарищ Борис находится в розыске. Его опознал по фотографии отравленный матрос, и кое-что рассказали арестованные девушка и парень. Все говорило о том, что и Борис, и его семья исчезли, буквально растворились в Союзе, а может быть уже убыли за рубеж.
— Судя по всему, — говорил Василий Иванович, — Борис может жить в Союзе, но на нелегальном положении, то есть по чужим документам.
— Значит, он — шпион? Чей?
— Мы думаем, что американский или другой страны НАТО. Его интерес к нашему, причем секретному, училищу — это задание одной из западных спецслужб. Не исключена его еще одна случайная встреча с тобой… В наших делах такое бывает.
— Еще раз? Но лучше без стрельбы…
— Как ты думаешь, он узнал тебя?
— Мне кажется, нет. Если бы тогда узнал, то это как-нибудь проявилось: его взгляд изменился бы, он замешкался перед стрельбой, оглянулся бы из автомашины… А может быть, он вспомнил меня позднее, как я его?
— Может быть, может быть… — в задумчивости произнес Василий Иванович. — Если все же увидишь, то проследи за ним и дай знать нам. Куда? Сегодня мы дадим тебе телефоны…
— Вы беседуете со мной, как со своим человеком из органов? С чего бы это?
— А ты, можно считать, уже частично наш, конечно по делам, а не по должности. Насчет должности — это дело поправимое. Только дай согласие, и… и сегодня может случиться так, что станешь совсем нашим.
— Сексот, что ли?
— Ну, не груби, пожалуйста! — насмешливо молвил «мой» особист. — Конечно нет. Помощник — это вернее, и то, если согласишься. А пока приготовься к очень серьезному разговору со знакомым тебе адмиралом…
Предложение адмирала-чекиста
Пройдя КПП, мы поднялись на пятый этаж, и я снова оказался в уже знакомом кабинете, большом и уютном. Адмирал при моем появлении закрыл шторкой огромную карту на стене с изображением Балтийского моря, двинулся мне навстречу и приветливо, крепко пожал руку. Все в нем говорило о расположении к гостю.
— Садитесь, мичман, — тепло сказал он, усаживаясь напротив меня за приставной столик. — Чаю, кофе?
Он протянул руку к звонку, и через несколько секунд появился дежурный офицер, которому адмирал сделал заказ.
— Как дела на последнем курсе? Что с дипломом?
— Тема утверждена, готовлюсь. Но главное будет осенью, после корабельной практики…
Адмирал явно привыкал ко мне, его собеседнику. С ответом не торопил ни взглядом, ни жестом. Прислушивался к голосу и манере моей речи. Сам помалкивал, хотя и добавил, видимо, для поддержания беседы:
— Я кончал военно-морское училище имени Фрунзе, еще до войны, дипломов тогда не писали. Да и сейчас — только в инженерных…
Чтобы поддержать беседу, я спросил:
— Какое ваше БЧ, боевая часть? Я — артиллерист, а вы?