<…>Когда все прошения были уже поданы, мы вышли из правления, затем из стен Академии, и я почувствовал себя наконец на этой страшной свободе, к которой мы все так жадно стремились».
А свобода была по-настоящему страшна. Вместо поддержки государства несостоявшиеся выпускники лишились всего. У них забрали студии, предоставленные Академией. Им негде было жить и работать. Чтобы спастись от нищеты, они под руководством Крамского организовали Артель свободных художников.
Участники «бунта четырнадцати» арендовали небольшое здание, где у каждого из них была своя мастерская, а в общей зале проходили собрания. Хозяйство вела жена лидера движения Софья Крамская. «Стартап» оказался выгодным. В скором времени на общие средства артели был приобретен фотоаппарат, что позволило значительно ускорить работу мастеров. Для портретов больше не нужно было позировать часами. Они теперь писались по фотографиям. В результате соблюдался принцип реализма, производство ускорялось, а цены на работы можно было сделать ниже.
Благодаря искусству фотографии, которое Крамской начал постигать еще с юности, художнику удалось изменить не только свою жизнь, но и направление развития русского изобразительного искусства.
Также он преподавал в Обществе поощрения художников. Один из его учеников, Илья Ефимович Репин, впоследствии вспоминал: «Вот так учитель! Его приговоры и похвалы были очень вески и производили неотразимое действие на учеников».
Будучи самоучкой, Иван Крамской очень трепетно относился к образованию. Ему хотелось ослабить влияние Академии художеств на искусство. Для этого, по мнению живописца, нужно было создавать школы рисования и мастерские, где молодые художники могли бы учиться у более опытных, но при этом сохранять собственный уникальный стиль. Потому что цель искусства состояла в постоянном развитии, а не в неуклонном повторении сложившихся форм и правил.
Настоящее искусство не могло существовать без эксперимента.
Мастеру все время нужно пробовать новые формы и способы выражения. Крамской не просто настаивал на этом, но и постоянно использовал этот принцип в собственном творчестве.
В начале 1877 года меценат Павел Третьяков поручил Ивану Крамскому написать портрет Николая Некрасова, который в тот момент был уже неизлечимо болен. Художник сразу же принялся за заказ. Он завершил его за полторы недели, написав только голову поэта. Остальные детали картины появились позднее.
Картина «Н. А. Некрасов в период „Последних песен“», пожалуй, один из самых интересных портретов в истории русской живописи. Иван Крамской, который всегда был очень внимателен к деталям, в этом произведении достиг небывалого уровня мастерства. Но чтобы еще лучше прочувствовать полотно, снова необходимо обратиться к истории.
Тут нужно отметить, что Николай Некрасов был очень противоречивой фигурой. В Советском Союзе его превозносили как предвестника революции и певца народных страданий, а вот у современников было про него совсем другое мнение. Александр Герцен, например, называл поэта «гадким негодяем» и «стервятником». Иван Тургенев называл его литературным барышником, вспоминая, что Некрасов купил у него «Записки охотника» за тысячу рублей и почти сразу перепродал их другому издателю за две с половиной.
Николай Лесков, Лев Толстой, Петр Чайковский вообще утверждали, что поэт, на словах сражающийся за крестьянство, сам не верил в то, что писал. Ведь он говорил о тяжелой доле народа, а сам построил винокуренный завод. Клеймил «Обжорное общество» Петербурга, описывая его на контрасте с голодными бурлаками, но при этом сам был его членом и объедался наравне со всеми. Осуждал медвежью охоту, но сам увлекался ею. Поэт любил устраивать пышные выезды с лакеями и поварами. В его компании водились министры, князья и люди из высшего общества.
Афанасий Фет говорил, что Некрасов, выступавший против тех людей, которые приказывали вбивать на запятках своих карет гвозди острием вверх, чтобы отвадить от желания прокатиться на экипаже городских мальчишек, сам поступал точно так же. Проще говоря, певец народных страданий вел вполне барский образ жизни, и многие современники видели в этом лицемерие. Но были и другие, превозносившие поэта, обвинявшие критиков Некрасова в зависти и клевете.
В последние годы своей жизни Николай Некрасов стал по-настоящему культовой фигурой. С того момента, как в 1875 году ему поставили смертельный диагноз, а операция, на которую возлагалась последняя надежда, не принесла успеха, личность поэта постепенно превратилась в икону.
Павел Третьяков тоже хотел зафиксировать этот момент истории с помощью кисти настоящего мастера, которым он считал Ивана Крамского. И художник справился с задачей. Но он создал не икону, а жизненное полотно, запечатлевшее человека, столкнувшегося лицом к лицу со смертью.
Федор Достоевский, видевший Некрасова в последние дни его жизни, отметил в своем дневнике: «Я видел его в последний раз за месяц до его смерти. Он казался тогда почти уже трупом, так что странно было даже видеть, что такой труп говорит, шевелит губами. Но он не только говорил, но и сохранял всю ясность ума. Кажется, он все еще не верил в возможность близкой смерти». Иван Крамской в письме к Павлу Третьякову говорил о том, что в «Последних песнях» поэта его больше всего поразил стих «Баюшки-баю». Кажется, что именно момент создания этого произведения и изобразил на своей картине художник.
Непобедимое страданье,
Неутолимая тоска…
Влечет, как жертву на закланье,
Недуга черная рука.
Где ты, о муза! Пой, как прежде!
«Нет больше песен, мрак в очах;
Сказать: умрем! конец надежде! —
Я прибрела на костылях!»
Костыль ли, заступ ли могильный
Стучит… смолкает… и затих…
И нет ее, моей всесильной,
И изменил поэту стих.
Но перед ночью непробудной
Я не один… Чу! голос чудный!
То голос матери родной:
«Пора с полуденного зноя!
Пора, пора под сень покоя;
Усни, усни, касатик мой!
Прими трудов венец желанный,
Уж ты не раб — ты царь венчанный;
Ничто не властно над тобой!
Не страшен гроб, я с ним знакома;
Не бойся молнии и грома,
Не бойся цепи и бича,
Не бойся яда и меча,
Ни беззаконья, ни закона,
Ни урагана, ни грозы,
Ни человеческого стона,
Ни человеческой слезы!
Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Баю-баю-баю-баю!
Еще вчера людская злоба
Тебе обиду нанесла;
Всему конец, не бойся гроба!
Не будешь знать ты больше зла!
Не бойся клеветы, родимый,
Ты заплатил ей дань живой,
Не бойся стужи нестерпимой:
Я схороню тебя весной.
Не бойся горького забвенья:
Уж я держу в руке моей
Венец любви, венец прощенья,
Дар кроткой родины твоей…
Уступит свету мрак упрямый,
Услышишь песенку свою
Над Волгой, над Окой, над Камой,
Баю-баю-баю-баю!..»
Он мечтал умереть весной, но его не стало зимой. Во время похорон Николая Некрасова стоял сильный мороз.
На портрете поэта кисти Крамского одна деталь выделяется сразу, она заметна даже невооруженным глазом. Голова Некрасова как будто пришита к его телу. Это, к слову, так и есть. Художник успел запечатлеть только выражение лица литератора, а всю обстановку прорисовывал уже потом. Изображение головы же мастер просто «пришил» к холсту.
А детали на картине поразительные. Поэт уже на смертном одре. Чай, морфий, колокольчик, исписанные листы. Этикетка от лекарства на полу. Идеально белая простыня, которая так на погребальный саван похожа. И вот тут-то на контрасте бросается в глаза одна вещь. Та, которая формирует весь тон картины.
Помните легендарный печальный рассказ, который приписывают Хемингуэю? «Продаются детские ботиночки. Неношеные».
Вот и здесь черным пятном прямо в центре картины — новые ботинки. И уже ясно — в них никто никуда не пойдет.
Их наденут, точнее, в них обуют труп. Для дороги в церковь и последнего пути. Того пути, в котором уже не будет шагов. От белого савана и черных ботинок наш взгляд скользит выше, упирается в колокол. Он пока не звонит…
А потом мы снова смотрим на лицо поэта, вспоминаем впечатления Крамского от его стихотворения «Баюшки-баю». Муза на костылях, она безмолвна, с Некрасовым говорит его мать. И создается ощущение, что именно ее голос он слышит. Его взгляд не концентрируется ни на чем, он направлен в иной мир.
«Пора с полуденного зноя!
Пора, пора под сень покоя;
Усни, усни, касатик мой!
Прими трудов венец желанный,
Уж ты не раб — ты царь венчанный;
Ничто не властно над тобой!
Не страшен гроб, я с ним знакома…»
Крамскому удалось почти невозможное. Прочувствовать состояние человека на пороге смерти и с поразительной достоверностью передать его на своем полотне.
Кстати, тут нужно сделать еще одно замечание. По воспоминаниям художника, был и другой вариант картины. Там на заднем плане стоял шкаф с ружьями, а у постели поэта лежала охотничья собака. Но неношеные ботинки оказались куда более интересным символом. В нем не было мелодраматизма, прямого указания на утраченные радости жизни.
Художнику удалось с поразительным мастерством изобразить свидание со смертью. Его глаз был подобен объективу фотоаппарата, фиксирующему мельчайшие детали, а сознание творца позволяло расставить все по нужным местам.
Жизнь сама подбросила тему для главного шедевра, того самого, на который так тяжело смотреть, от которого хочется побыстрее скрыться.