Тайнопись искусства — страница 19 из 60


Церковь Знамения в Дубровицах


Купол «Павильона под гербом» в Петергофе


Храм Вознесения Христова в Кадашах


Петербуржцы-россияне середины века XVIII верили… Лучшее в Прошлом — та созидательная основа, на которой зиждется Настоящее, «счастливая пора», даруемая потомкам героикой свершений их отцов, и прежде всего деяниями Великого Петра. Будущее — продленное в бесконечность Настоящее, что не подлежит изменению, так как все Должное уже свершилось или вот-вот и свершится. То — удивительная модель Времени, редкая: абсолютно гармоничная, а потому — столь же утопичная. Невозможная в действительности, но… Сколько в ней, согласитесь, жизнеутверждающей силы! Хотите жить, веря в Прошлое, Настоящее и Будущее? Я хочу… Вы тоже? Извините, подобное время было, но… уже истекло.


В Большом зале Царскосельского дворца стен, что-то выгораживающих, что-то несущих, нет, как не было! Стены преображены, растворены, исчезли в огромностях оконных проемов, в иллюзорности зеркальных простенков. Потолка, над головой нависающего, от чего-то защищающего, тоже нет, как не было! Есть плафон, где в Небе, уходящем в вышину, парят на облаках Олимпийские боги и богини, на царствующих особ похожие. В фантастический зал вливаются золотые токи солнца закатного, световую феерию открывающего. В ответ оживает, колеблется, танцует пламя свечей. Пламени свечей отвечает мерцанием-сверканием цвета орнамент золотой, тоже движущийся — оживающий, живой, что прорастает дивными торсами дивных существ. Что это?! Эдем?! Парадиз?! Райский сад?!

Слушайте. Смотрите. Дыханье от восторга не прервите. Музыка изысканная звучать начинает. В зале появляются тени былого — тени галантных кавалеров и восхитительных дам. Дамы играют веерами! Все танцуют! Ах, как они ликуют! Пышные «юпки» и «камзолы» из дорогой парчи. Блеск драгоценностей спорит с сиянием глаз. Зеркала множат великолепие, что ослепляет и покоряет даже нынешний, привыкший к сдержанности взгляд! Это — не Парадиз, не Эдем, не Рай! Это — Вселенское празднество! Прочь, все заботы и печали! Прочь, все утраты и горести! Ах, веселитесь, танцуйте и вы, о господа! Иллюзорные зеркальные стены для того и созданы, чтобы сделать невидимой реальную жизнь! Она конечно же есть, но где-то не здесь: там, в зазеркалье, то есть в мире ином, то есть в мире не этом!


Уходим из зала. Шествуем по Золотой анфиладе. Остановиться заставляет украшение над дверным проемом, что десюдепортом по-французски называется. На облачных вихрях парит золотое божество. Кажется, вот-вот — и превратится облачный вихрь в ураган и в одно мгновение сметет вызолоченное великолепие дворца вместе с танцующими тенями. Но нет, вихревое движение в дверном украшении завершает театральный жест прелестных ручек золотого божества: «Ах, веселитесь, веселитесь, господа, пусть не страшат вас жизненные бури!» Будто золотые призраки былого, такого же золотого, и сегодня уговаривают-успокаивают себя…


За сто лет до «дщери Петровой» в Англии был казнен король. В том числе и за чрезмерное богатство чертогов. А в России все дозволено Властителям, вознесенным случаем в Небеса?! Объяснение нашей привязанности к Растреллиевым фантазиям есть… Оно принадлежит послевоенным годам, когда, в нищете без надежд пребывая, петербуржцы все это «царство золотое» из руин поднимали, отдавая ему сердец привязанность, талант, жизнь. За что? Не за плату. За красоту золотым свечением наполненного пространства, когда «не понимаешь, где находишься, на небе или на земле» — так описывается в русских летописях та «лепота», перед которой не в силах устоять сердца русичей-россиян.

В XX веке знатоки именитые начали определять Свод из тысячи памятников архитектуры, что составляют высшую ценность мировой культуры. Произведения петербургского архитектора, итальянца по происхождению графа Растрелли всегда в их число входят. Я одно могу в заключение сказать — то, что для меня несомненно… Франческо Бартоломео Растрелли был истинным петербуржцем — человеком, отдавшим жизнь служению Великой цели. И еще… В творческом плане Растрелли можно лишь позавидовать: он мог разговаривать с Богами… о будущем России. Без произведений Растрелли нет Петербурга, а значит, нет и Новой России… В том, что воплотилась столь дивная Красота, есть знак россиянам дарованного спасения…

Трагедия абсолютного совершенства. О творениях архитектора Карла Росси(Галина Зеленская, архитектор)

У города есть душа. Она может быть подобна живой воде, жизненной силой наполняющей. И напротив, может быть душа города, подобно мертвой воде, — души людей умертвляющей. Такой способностью наделены города «без архитектуры»: без памятников старины, без прорывов в будущее. И лишь в одном городе на Земле явлены совсем особые взаимоотношения с горожанами. Это — Санкт-Петербург: Град прекрасный на Неве, достигший всех мыслимых совершенств и… утрате их противостоящий.


Чтобы понять, о чем речь идет, предлагаю отправиться в царство горгон. Есть такое место в Петербурге. На берегах реки Мойки, тянущихся от Фонтанки до Екатерининского канала, собралось более трехсот изображений Медузы змееголовой. Зачем так много? Меньше нельзя, потому что образ Медузы — главный символ Николаевской поры в жизни России, где отдельная личность — ничто, власть над толпой — всё. И кричит от боли Медуза, распятая на щитах с перекрещенными мечами, сердце себе надрывая. Горожане, привыкшие ко всему, проходят мимо, ничего не слышат, ничего не замечают. И кажется мне, прохожие слепы и глухи — мертвы, лишь Медуза — вечно в страдании своем живая.


К. И. Росси (1775–1849)


Медуза — древнейшая титанида Севера… «Горга» — вихрь северного ветра Борея, что над снежной равниной летит, стеная. «Горгалица» — птица перелетная, что, на Севере зазимовав, о Юге вспоминает и гогочет и горгочет, смириться с долей несчастной не хочет. Также Медуза горгона, судьбу предчувствуя, хоронится от беды, белым-белым снегом укрывается и… силы своей не сдержав, в северное сияние превращается, подобное прядям золотых волос, что во тьме свет излучают, всеми красками земными сверкая. Но…

То, что быть должно, непременно случается. Узнает Афина, что нет никого прекраснее и сильнее титаниды, и убьет ее, прибегнув к помощи героя Персея. И не только убьет, но и оговорит, превратив чудо в чудовище смертоносное. Не сердитесь на Афину, она мудра, она понимает… Олимпийские боги, приняв человеческий облик со всеми слабостями его, могут среди людей свободно гулять, в отличие от них Медуза горгона обречена претерпеть наказание, ибо… Абсолютная красота во Времени неизменна, как все совершенное, — значит, она с живой жизнью несовместима… Хотите увидеть первую красавицу Вселенной Медузу горгону? Придется за желание расплатиться, приняв смерть мгновенную. А ты, Медуза горгона, хочешь, конечно, хочешь, поговорить с человеком? Нельзя: он умрет, обратившись камнем холодным. Если так… Абсолютная красота обречена на одиночество, непризнание, поругание.

Медуза в Петербурге — знак беды, ибо город Николаевской поры буквально повторяет суть ее трагического существования: поднимается к вершинам Архитектурного совершенства и расплачивается за пребывание на высоте оборачиванием «холодным камнем», жизнь мертвящим.

Свидетельства тому… Главная героиня романа Лермонтова «Княгиня Лиговская» в светской беседе будто невзначай произносит суждение, что на долгие-долгие годы станет несмываемым с облика Петербурга. «А здесь, здесь все так холодно, так мертво… О, это не мое мнение; это мнение здешних жителей. Говорят, что, въехавши раз в петербургскую заставу, люди меняются совершенно». Печорин, «Герой нашего времени», следуя «на Большую Морскую туманным утром», развивает мысль княгини Веры…

«Многие жители Петербурга, проведшие детство в другом климате, подвержены странному влиянию здешнего неба. Какое-то печальное равнодушие, подобное тому, с каким наше северное солнце отворачивается от неблагодарной здешней земли, закрадывается в душу, приводит в оцепенение все жизненные органы. В эту минуту сердце неспособно к энтузиазму, ум к размышлению».

«Каков город, таковы горожане», — как-то сказал поэт Батюшков. Это радостно и грустно уже потому, что трагический разрыв во взаимоотношениях Петербурга и петербуржцев определило… творчество великого Карла Росси. Архитекторы-классицисты верили: «Благородная простота и спокойное величие» архитектуры способны воспитывать в человеке гражданские чувствования и умонастроения. В создании «воспитательной среды» видели они свою миссию. Росси по воле истории Петербургского бытия сказал Новое слово: стал творцом Абсолютной красоты, что горним мирам свойственна, к заботам дольнего мира, земного, безразлична, а тем самым не может не вызвать в душах горожан неприятия.

Хотите услышать, как прекрасные Россиевы здания от напряжения беззвучно гудят? Предлагаю долго-долго в небо смотреть — в надежде получить Божественный дар, потом, уверовав в благоволение, очнуться Карлом Росси, проектирующим «правильную площадь против Зимнего дворца». Первое решение — что откровение… В сравнении с величавым покоем любой, даже стройный ряд отдельных зданий — суета. Дворцовую площадь должно окаймлять здание-гряда: предельно простое и одновременно движения полное. Второе решение — тоже что откровение… Начало Главному штабу должна задать вертикаль надвратной башни Главного Адмиралтейства, от которой исходят и бегут в бесконечность три проспекта-луча. На одном луче — Невском проспекте, еще ничем себя не выдавая, уже должно появиться возводимое здание-гряда, чтобы вобрать в себя силу бесконечности главной «першпективы» Петербурга. Теперь следует нарисовать кривую линию, меняющую крутизну и скорость движения. Зачем такие сложности? Чтобы здание Главного штаба, уходя от предопределенности строевого фронта, счастье свободного скольжения по кривой могло испытать; затем медленно-медленно к фронту, параллельному Зимнему дворцу, вернуться, а потом… А потом, сделав резкий перелом, уйти на Мойку грядой здания Министерства дел иностранных. Есть еще одна задача: нужно под косым углом вывести на Дворцовую площадь Большую Морскую улицу. Косой угол — проблема. Только не для нас, превратившихся в Карла Росси. Ставим под углом друг к другу три арки! Семнадцатиметровые — проедет жилой дом пятиэтажный. Арки будут сжимать толпу громадой сводов, взмывающих в поднебесье, незаметно поворачивать идущих под нужным углом и выводить на Дворцовую площадь, предложив столь царственный вид, что возможен только в Петербурге, где с Петровых времен лишь «небываемое и бывает»!