Мусатов мечтает стать одним из таких братьев-странников.
Новую работу Мусатова «Изумрудное ожерелье» не случайно называли «Русская Примавера», подчеркивая ее внутреннюю связь с «Весной» Боттичелли. Перед нами мифологическое пространство: зеленый, залитый светом луг, покрытый прозрачно-нежными белыми шарами одуванчиков. Темные, отливающие синевой гирлянды больших дубовых листьев, подобно навесу, обрамляют его сверху. Неторопливо шествуют дамы в старинных платьях. Движение это, словно музыка, имеет свой ритм. Неспешный и волнообразный, он подобен ритму древних гимнов. Это движение находится в полной гармонии с окружающей природой, и каждый элемент пейзажа — кроны и стволы деревьев, архитектура, расположение в пространстве, цветовая гамма, — все несет в себе лейтмотив этой мелодии души.
«Живописную мистерию» «Изумрудного ожерелья» не распознали. Даже друзья-художники встретили картину неожиданно холодно. Мусатов пишет жене: «Говорят, что я потерял себя, что „Гобелен“ несравненно выше… Но я вижу, что такой вещи я еще не писал…»
Но были и те, кто понял Мусатова. Идеей Ренессанса русского искусства, необходимостью создания нового образного языка уже жила творческая молодежь. Работы Мусатова вдохновляли московских литераторов-символистов — Андрея Белого и Валерия Брюсова. Мусатов берет под свое покровительство молодых саратовских художников Петрова-Водкина, Кузнецова, Матвеева, организует выставки, защищает от нападок в прессе. Мусатов не просто мечтает о возрождении братства художников — он активно работает в Московском товариществе художников, общается с литераторами-символистами. Брюсов предлагает Мусатову оформление своего детища — журнала «Весы». Журнал стал главным печатным органом для тех, кто исповедовал «новое искусство». Все содержание журнала — напряженное отражение «брожения умов» и активного поиска нового. Здесь печатаются статьи Вяч. Иванова «Вагнер и Дионисово действо», В. Розанова «Зачарованный лес» — о будущем возрождении человеческой духовности, статья Рериха о Врубеле…
В конце 1903 года Борисов-Мусатов, желая быть ближе к центру художественной жизни, продает родительский дом в Саратове и перебирается в подмосковный Подольск. Он становится членом Союза русских художников. Ему приходит предложение приехать с персональной выставкой в Германию. Зовут выставлять работы в Париже. Выставки за границей Мусатов организует в первую очередь, чтобы иметь возможность проводить идею возрождения и братства художников не только в России. Его понимают и поддерживают друзья, с которыми он учился в Европе. В Москве Мусатов находит поддержку у Грабаря и Поленова. В Питере его энтузиазм в борьбе за новое искусство высоко ценит Дягилев.
С новой силой возрождаются мечты его юности, возникшие в Париже перед работами Пюви де Шаванна и Боттичелли. Он мечтает о фресках, о том, чтобы живописный мир его мечты обрел свое пространство.
Мусатов вдохновляется предложением Щусева о росписях особняка Шереметева и задумывает цикл фресок «Времена года». Художник мечтал связать в едином живописном пространстве времена дня и года, эпохи человеческого бытия, вехи жизни природы. Он записывал идеи, то, что подсказывало ему воображение. «Весна — радость — утро — стремление к красоте. Лето — наслаждение — день — музыкальная мелодия. Осень — вечер — тишина разлуки. Зима — покой — ночь — сон божества…»
Водоем
Изумрудное ожерелье
Эскизы и акварели к «Временам года» — лучшие работы художника. В них вполне проявляется результат поисков и труда, внутреннего опыта жизни.
Весной 1905 года Поленов помогает Мусатову с семьей перебраться в Тарусу на дачу Цветаевых.
Удивительная красота природы, приветливые друзья Цветаевых, сам усадебный дом вдохновляют художника. И еще вдохновляют радостные майские вести — часть эскизов ко «Временам года» куплены Третьяковской галереей. 28 мая приходит сообщение об избрании Мусатова членом французского Национального общества изящных искусств! Французские газеты благосклонно пишут о «Гобелене» и «Водоеме», из-за границы приходят письма от художников… Мечты начинают становиться реальностью.
Неожиданно все изменилось… Все летние творческие планы накрыла беда. Надежда Юрьевна, его Симонетта, в опасности, лежит в больнице… Срочно в Москву!
Муж Надежды Юрьевны в то время был на фронте. Два месяца мечется Мусатов по врачам, собирает консилиумы, добывает лекарства. «В жизни художника встречаются минуты, — пишет он в те дни, — когда искусство в загоне, когда им надо пожертвовать ради дружбы… Таких, как Станюковичи, мы больше не найдем».
…Она ушла в начале сентября. Ей он посвятил свой «Реквием». «Скорбная мелодия строгих линий и прозрачных акварельных тонов. На фоне парка и величественного дворца приостановилась на каменных плитах группа женщин в длинных светлых нарядах. Приостановилась и раздвинулась — посредине осталась одинокая, отделившаяся от всех фигурка дамы в самом светлом и как бы просиявшем платье. Беспомощно повисла правая рука ее, в левой хранится таинственный альбом…»
«Таинственная книжечка» в руках Надежды Юрьевны — непременная деталь во всех ее изображениях — символ всегда сопутствовавшей ей поэзии. «Ее душа всегда была вдохновлена… Она была истинный поэт». Надежда Юрьевна писала стихи — «гимны», о чем знали только самые близкие люди.
Владимир Станюкович через годы скажет о своем друге: «Я всегда думал, что „Реквием“ — одно из чудес, одна из вершин искусства. В этом создании Мусатов поднялся на недосягаемую ступень религиозного искусства. Что же это как не доведение собственной жизни до религии?..»
Этот шедевр, этот светлый образ «мусатовской Симонетты» — памятник дружбе и любви, воспевающий торжество духа в человеке вопреки трагедийности бытия.
Осенью Мусатов возвращается в Тарусу.
«Теперь я в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грез и фантазий среди береговых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Уже давно я слышал крик журавлей. Они пролетели куда-то на юг бесконечными рядами в виде треугольников… крик их замер, и только белка рыжая нарушает кружевные сновидения березовых рощ. Вы думаете, я скучаю? У меня времени не хватает каждый день. Я создал себе свою жизнь». Это строки из письма А. Н. Бенуа — осень 1905 г.
Акварели к «Временам года»
Реквием
Мусатов пишет осенние пейзажи и размышляет в письмах друзьям о поиске в живописи «бесконечной мелодии». Художник Михаил Нестеров, восхищенный «Осенней песнью» Мусатова, скажет: «Такая картина цены не знает. Это Божьей рукой написано!»
Прошло сто лет. Зал № 45 в «старой Третьяковке». Уже в самом начале анфилады залов, ведущей к нему, зеркальная гладь водоема зовет в «мусатовский мир». Художник по прежнему доверчиво приглашает нас: «Войди, убедись, что гармония есть, что природа божественна и что человек когда-то творил вместе с ней, а теперь забыл что-то главное, то, что сейчас ему открывается лишь во сне… Проснитесь, возродите былую гармонию и творите новый мир, новое искусство!»
Левитан(Анна Сейфулина)
Что может быть «проще» картин Левитана? Но как трудно о них говорить! Ими легче любоваться, отдаваясь их необъяснимому очарованию: большая дорога, лесок, весна, талый снег, прозрачные речки, березовые рощицы, монастыри при розовом утреннем или вечернем свете, летнее утро… Как все знакомо, как близко. Вот через эту «березовую рощу» я ходила от станции на дачу. А когда наступало время «золотой осени», мы с отцом собирали подосиновики в этом леске — слева, за которым проходит железная дорога, а за ней старое деревенское кладбище, а дальше соседняя деревня — там, в изумрудном поле, где земля сходится со студеным, лазурным осенним небом. Там, над полем, по утрам всходит солнце. Там из рассветного тумана мне навстречу вышли лосиха и лосенок… И меня совсем не смущает, что «Золотая осень» написана не в «моей» деревне. Левитан — это пронзительное чувство Родины, моей маленькой родины.
Картины Левитана — о давно знакомом. Разве не писалось все это и до него? И не будет ли писаться до бесконечности? Мало ли у нас было художников, правдиво писавших природу? Но так проникает в сердце, так пленяет меня только Левитан. Он заставляет вновь переживать, перечувствовать настроения, состояния, охватывавшие меня среди природы. Его картины не виды местностей, не география, но сама русская природа с ее неизъяснимо тонким очарованием, тихая, скромная, милая русская природа.
В. Серов. Портрет художника Исаака Левитана
И. Левитан. Весна. Большая вода. 1897
Сейчас трудно поверить, что появление русского лирического пейзажа, пейзажа «настроения» связано исключительно с именем Левитана. «Как бы в насмешку над национализмом именно еврейскому юноше открылась тайна самой сокровенной русской красоты» (А. А. Ростиславов). Левитан — художник русский, но не в том русский, что он из каких-либо патриотических принципов писал русские мотивы, а в том, что он понимал тайную прелесть русской природы, тайный ее смысл, понимал только это, зато так, как никто. Во всей русской живописи лишь три-четыре художника обладали этим даром. Левитан, Серов, Коровин и Нестеров — вот мастера, сумевшие передать истинную красоту русской природы; до них — одинокая картина Саврасова да некоторые «фоны» в картинах Венецианова.
Левитан любил природу как-то особенно, до слез. Это была даже и не любовь, а влюбленность… Влюбленность всегда идеализирует возлюбленное и видит в нем все самое прекрасное, совершенное. Его пейзажи — это идеализация, зачастую очень «придуманная», но как убедительна, как благородна она и естественна. Глядя на его картины, ощущаешь, что в природе все именн