частых повторений раздражений передает в мозг звуки — ребенок выучивается слышать. Постепенно рефлексы со слухового нерва переходят на мышцы груди, губ, щек — ребенок начинает воспроизводить слышимые звуки и выучивается говорить. Но он еще не осмысливает речь — это наступает тогда, когда у маленького человека развиваются многочисленные ассоциации, зрительно-осязательные и слуховые, тысячи раз повторенные на протяжении его короткой жизни. Так, путем заучивания последовательного ряда рефлексов возникает полное представление о предметах, даже когда предмет только назван. Из сочетания бесконечных рефлексов возникают бесчисленные представления — они-то и служат материалом для всей остальной психической деятельности.
Бог мой! Рефлексы движения… Рефлексы физические, рефлексы психические… И это — о самых возвышенных душевных порывах?! И — еще того чище! — значит все дальнейшие поступки человека заранее уготованы характером данного человека, могут быть совершены после любого толчка извне, а самый поступок неизбежен… Отсюда легко сделать вывод, что каждый преступник невиновен в совершенном злодеянии!..
Как раз за это начальник Главного управления по делам печати, некто сенатор М. Щербинин, и приказал «арестовать» сеченовский труд, когда он вышел-таки отдельной книгой.
Так что, не спешите с выводами — чем дальше, тем яснее станет неоценимость теории Сеченова.
Он тем временем осмелился вторгнуться и в анализ памяти — до того память, святая святых психологии, непробиваемой стеной была отгорожена от физиологической науки. Память, по Сеченову, — плод частого повторения одного и того же рефлекса, отчего ощущение становится яснее и в скрытом состоянии сохраняется нервным аппаратом; под действием длительных и частых впечатлений в нервных клетках происходит некое биохимическое изменение, и оно навсегда оставляет след в нервном аппарате.
…След в нервном аппарате. Напоминаю: это писалось в 1863 году. Никаких экспериментов, доказывающих существование следа на уровне механизмов мозговой деятельности, Сеченов не производил и не мог производить. Ни он и никто другой не мог изучать всех сложнейших составляющих мозга. Взаимоотношения память — мозг (по Сеченову, — след) никому не были известны, равно как и взаимоотношения нейронов, дендритов, аксонов, синапсов и любых мозговых структур, систем или клеток. Теория Сеченова — всего лишь логическое заключение, основанное на наблюдательности ученого и на доступных ему, очень примитивных с современной точки зрения, опытах. Догадка…
Но вот интересно — что оказалось на самом деле? Как выглядит механизм памяти в свете сегодняшних возможностей науки?
А это все еще догадки. Все еще предположения. До конца ничего не установлено. Хотя «след» — действительно след, только неизвестно где и как он хранится в мозге.
Вероятно, нет нужды останавливаться на проблемах памяти — я просто отошлю вас к недавно вышедшей интересной книге С. М. Иванова «Отпечаток перстня». Только два слова о содержании этой книги.
…От Аристотеля, который считал, что память локализуется в сердце, и Декарта, думавшего, что центр памяти — шишковидная железа мозга, до советского психолога А. Р. Лурия и многих психологов и физиологов современности, которые установили… не установили, где же именно в мозге находится «отпечаток перстня».
Известный английский электрофизиолог Грей Уолтер говорит, что след памяти «не вещь, а процесс». Ученый Чарльз Шеррингтон сравнивает мозг с ткацким станком, «на котором миллионы сверкающих челноков ткут мимолетный узор, непрестанно меняющийся, всегда полный значения». Лурия делит мозг как хранилище памяти на три главных блока.
С. М. Иванов рассказывает о многих гипотезах многих ученых мира. Общее в них: память — процесс, происходящий в головном мозге; память есть кратковременная и долговременная; в мозге хранятся отпечатки всего, что однажды туда попало; ничто не забывается, но не все можно вспомнить.
Но где, в каких клетках мозга «хранится» память, в клетках ли вообще или в их соотношении — в процессе — все еще остается тайной…
Ученые утверждают, что ассоциативное мышление свойственно только человеку и больше никому из живущих на земле существ. Сеченов и его свел к непрерывному ряду касаний конца предыдущего рефлекса с началом последующего. А «…конец рефлекса есть всегда движение: а необходимый спутник последнего есть мышечное ощущение». Ассоциации — непрерывное ощущение. Дробные ощущения, повторяясь часто, оставляют каждый раз след в форме ассоциации; сочетание их выливается в нечто целое. Вот почему малейший намек на часть влечет за собой цельное представление. Так что видеть перед собой живого человека или вспоминать о нем со стороны нервного аппарата — одно и то же.
«Все без исключения психические акты… развиваются путем рефлексов. Стало быть, и все сознательные движения, вытекающие из этих актов, движения, называемые обычно произвольными, суть в строгом смысле отраженные».
Ни один человеческий детеныш не рождается героем, ни один не всасывает героизма с молоком матери. Его дальнейшее жизненное поведение, которым руководит воля, есть отражение всего огромного комплекса впечатлений от окружающего, которые «оседают» в его мозге. И если бы, скажем, Юлиус Фучик не получил определенного воспитания, в определенной среде, вряд ли он стал бы Фучиком…
«В неизмеримом большинстве случаев характер психического содержания на 999/1000 дается воспитанием в обширном смысле слова и только на 1/1000 зависит от индивидуальности. Этим я не хочу сказать, что из дурака можно сделать умного…»
С последним утверждением, пожалуй, сегодня можно поспорить! Теоретически вполне возможно в наше время из дурака сделать умного. Но опасно: коль скоро, путем различных манипуляций на мозге, можно из дурака сделать умника, то таким же способом, только с обратным знаком, можно из умного сделать придурка и… получить в свое полное распоряжение искусственно приготовленного раба. Так что все дело в том, кто и с какой целью будет эти манипуляции производить. Что, в свою очередь, определяется мировоззрением и социальной принадлежностью данного манипулятора и состоянием общества, во имя которого он действует.
Идея о материальности мышления оказалась не столь безобидной — все зависит от того, в чьи руки попадает ее использование, ради каких общественных целей она реализуется. Потому что человеческий мозг, создавший науку о себе, сам стал подвластен этой науке. И еще недавно абсолютно фантастические биологические роботы Карела Чапека — не такая уж немыслимая теперь фантастика; во всяком случае, Винер считал, что и они со временем могут быть созданы. Но пусть не биологические — пусть машинные работы — они ведь тоже палка о двух концах. Они могут служить человечеству, а могут быть враждебны ему. Весьма наглядное подтверждение тезиса: наука не может быть вне политики. Пожалуй, чем большими возможностями овладевает наука, тем явственнее проступает это подтверждение! Боюсь, не раз еще придется возвращаться к нему на протяжении книги, думается, что как раз успехи нейрофизиологии и нейрокибернетики и представляют наибольшую опасность в не тех руках…
Добавим ко всему приведенному выше еще несколько мыслей из «Рефлексов головного мозга», и станет ясным, почему из-за маленькой книжки Сеченов попал в большую немилость. Он утверждал, что путем соответствующего воспитания из «негра, лапландца, башкира» можно сделать такого же образованного человека, как и из любого «европейца». Что никакая мысль сама по себе не может быть побуждением к действию, поскольку без внешнего воздействия никакая мысль невозможна. Что «страсть с точки зрения своего развития принадлежит к отделу усиленных рефлексов». Что нет специально душевной деятельности, и «нравственные порывы» рождаются от внешних раздражителей и подчинены им. Он «попирал высокие принципы» и раскрывал несостоятельность религиозных воззрений. Жандармское управление до конца жизни Сеченова так и не вычеркнуло его из списка «неблагонадежных».
Надо признаться, что в дальнейшем Иван Михайлович не только на научном поприще подтверждал свою «неблагонадежность». Он делал это и на поприще общественном — принимал участие в студенческом движении, выступал против несправедливостей шовинистических партий и в Медико-хирургической академии, и в университетах — Одесском и Московском; затевал громогласные дискуссии на философско-политические темы и всегда был материалистом, никогда не скрывал, что стоит на стороне угнетенных.
Всей своей благородной жизнью, нелицеприятным поведением, передовыми взглядами он утвердил за собой почетное звание «неблагонадежного».
«Рефлексы головного мозга» навсегда прилепили Сеченову ярлык революционера в науке и множество других, не менее славных ярлыков.
По поводу «Рефлексов», как некогда по поводу «Антропологического принципа в философии» Чернышевского, началась жгучая полемика. Противники утверждали, что необязательно какой-либо поступок — психический акт — должен возникать только по внешнему толчку, что он может — и очень часто возникает — как раз по внутренним побуждениям. Противники просто ничего не поняли! Произошла путаница, что не раз бывало в истории наук: в спор вступили не подлинные противники, а сторонники, и воевать тут было не с кем — просто следовало разъяснить. Тем более, что «против» выступило «Русское слово», один из немногих на Руси прогрессивных журналов, редактируемый Д. И. Писаревым. Разъяснения же взял на себя «Современник», возглавляемый Антоновичем.
Спорить было не о чем… Сеченов и не отрицал «внутренних стимулов» — таких, как голод, жажда и другие. Но если страх ощущается в сердце, если оно замирает или, наоборот, начинает усиленно биться, это не значит, что страх вызван внутренним сердечным «возбуждением»; причина страха лежит вне сердца, он приходит извне и только ощущается внутри! Все очень просто — само возбуждение следует дифференцировать, смотря по тому, где помещается орган, который его испытывает: на наружной стороне тела или внутри его. Реакция может быть внутренней, но она не может не зависеть от внешнего побуждения. В противном случае, разъяснял Антонович, остается лазейка для признания возможности самопроизвольного возникновения психических актов в сознании, без всякого повода и вызова, то есть снова разделение живого организма на психическое и телесное, отрыв его от среды обитания, с которой он связан навеки короткой и толстой цепью.