Поиски Топаза в недрах штаб-квартиры НАТО продолжались несколько лет и на процессе были названы самой крупномасштабной розыскной акцией германских спецслужб за всю их послевоенную историю. И не только германских. Подразделение собственной безопасности штаб-квартиры альянса во главе с сотрудником ФБР сбилось с ног. Дело доходило до смешного: фэбээровец в случае, если подчиненных со знанием немецкого языка не оказывалось под рукой, нес бумаги БНД об очередных «успехах» в поиске Топаза своему знакомому... Руппу. Помимо прочего, в руки Райнера попадали списки всех подозреваемых лиц. Просто потому, что секретаршей у фэбээровца была жена Топаза — англичанка, которой в Восточном Берлине дали псевдоним Бирюза. Зная каждый шаг противника, Топаз понимал, что кольцо вокруг него сжимается. И ничего не предпринимал за исключением уничтожения всех улик. Почему? Об этом он расскажет сам. Добавлю только, что на задержание Топаза (который никуда не собирался бежать) в родительском доме в Саарбурге были брошены 70 агентов немецких спецслужб. (С большого перепуга, что ли?) Случилось это в 1993 году. Холодная война против Райнера Рутша продолжалась.
Рупгі, безусловно, одна из самых драматичных фигур в истории разведки вообще. Он десятилетиями служил стране, которой в один прекрасный день просто не стало. У любого другого разведчика в критической ситуации остается в принципе возможность вывода. Любой раскрытый и оказавшийся в тюрьме разведчик живет надеждой, что свои выручат, обменяют. Но выводить и менять было уже некому...
Бежать в Россию? В ельцинскую Россию, которая постыдным образом сдала смертельно больного Хонеккера, представив все дело так, будто старик чуть ли не пышет здоровьем? Бежать в Россию, где козыревский МИД совершил бессовестный предательский акт в отношении Маркуса Вольфа?
В далекое уже, к счастью, время, у нас в СМИ многие дремучие головы предпочитали клеймить преступления «пггази», на каждом шагу путая преследования инакомыслящих и внешнюю разведку ЩР. Потому-то мы по сей день практически ничего не знаем о Топазе, которого западная пресса назвала «последним топ-агентом». Последний—не последний... Этого не могут знать даже все разведки мира, вместе взятые. Но вот одним из первых в среде разведчиков, которые и «для матушки-России сделали немало», Руппа можно назвать точно.
Осенью 2001 года на первом канале немецкого телевидения АРД должна была состояться премьера документального фильма о Топазе. Насколько было известно автору этой публикации, о Руппе в отснятых кадрах должны были говорить экс-шеф КГБ В. Крючков, бывший руководитель советской разведки (ПГУ КГБ) Л. Шебаршин, бывший координатор германских спецслужб Шмидбауэр... Мне же представилась возможность поговорить с самим Топазом. И в этом мы опередили не только все российские издания, но и китов немецкого газетно-журнального бизнеса, крупнейшие из которых никак не могли к Руппу подобраться.
—Райнер (это был, пожалуй, первый случай в моей журналистской практике, когда едва ли не сразу после знакомства с собеседником мы перешли на «ты». —Примеч. авт.), когда ты проходишь мимо витрины ювелирного магазина и вдруг видишь камень винно-желтого, голубого, розового цвета — топаз, это не вызывает у тебя аллергии?
— Не-ет. С недавних пор я даже стал обладателем этого камня — друзья подарили. Они же привозили мне из Москвы водку «Топаз». А что? Неплохая водка, по-моему.
Хотя первоначально данный мне псевдоним Топаз мог вызвать и раздражение. По меньшей мере недоумение. Он, по сути, превращал меня в нечто вроде двойника советского шпиона из хичкоковского кинотриллера «Топаз» с Филиппом Нуаре в заглавной роли. А фильм был очень известен на Западе. И вот представьте: тот же псевдоним, практически то же положение в штаб-квартире НАТО... Аналогий было достаточно. «Топаз» мог стать словом-указателем, выводящим на прямую дорогу ко мне. Причем в том, что я стал «тезкой» персонажа Филиппа Нуаре, не было никакого умысла. Совершенно случайное совпадение. Мои товарищи в Берлине не знали творчество Хичкока настолько хорошо.
Но со временем я освоился со своим псевдонимом и даже обнаружил в нем положительные стороны. В критический момент им можно было даже воспользоваться как средством защиты. На такие крайние случаи у меня даже соответствующие фразы были заготовлены. Не имея улик, доказательств, исходя лишь из подозрений, меня трудно было застать врасплох. К примеру, кто-то мог сказать: «Господин Рупп, мы знаем, что Топаз — это вы». К таким психологическим трюкам я был готов и всегда мог ответить: «Вы, видимо, чересчур много смотрели Хичкока».
— Чем закончился тот фильм?
— Так же, как и я, кино-Топаз был раскрыт и, насколько мне не изменяет память, покончил жизнь самоубийством.
— А тебя не посещала мысль о том, чтобы свести счеты с жизнью?
— Нет. Жизнь прекрасна. И ее солнечные стороны можно отыскать всюду. Даже в тюрьме. Что я, собственно, и делал.
— А твоя собственная жизнь никогда не напоминала тебе триллер?
— В некоторых ситуациях да. Но жизнь разведчика не втиснешь в рамки жанра. В ней больше тяжелой повседневной работы, методичности в достижении цели, концентрации, бдительности, обдумывания каждого слова, каждого шага, которое порой может занять больше времени, чем любой двухчасовой киносюжет. Это жизнь, а не игра.
Хотя и актерские качества разведчику требуются. Очень часто в сочетании с выдержкой. Потому, к примеру, что приходится смеяться за компанию, когда кто-то рядом отпускает тошнотворные шуточки о Советском Союзе, о русских варварах, о марксизме.
Я хотел бы вернуться к твоему первому вопросу. Знаешь, что вызывает у меня аллергию? Вот я сейчас получаю очень много предложений на всевозможные ток-шоу, в просьбах об интервью тоже нет недостатка. Но я почти всем отказываю. Почему? Потому что от меня ждут рассказов в духе историй о Джеймсе Бонде. Никто не хочет вспоминать холодную войну и думать о том, почему мы постоянно балансировали над пропастью военной катастрофы. Никто не хочет забивать себе голову проблемами.
Ну, а Джеймс Бонд... Кто он, в сущности? Убийца, пьяница, бабник.
— Я довольно часто пишу о разведчиках и постоянно спотыкаюсь о слово «вербовка». Не нравится оно мне. У слова, между прочим, немецкие корни.
— Ну, в немецком языке с этим словом все обстоит несколько проще. Жениху, к примеру, позволительно вербовать невесту, бороться за нее и благосклонность ее родителей. Вербовать—значит привлекать кого-то на свою сторону, завоевывать доверие человека. Не случайно одно из значений глагола «werben» — рекламировать.
Так что к слову «вербовка» в моей истории я отношусь довольно спокойно.
— В твоем случае она была закономерной или все произошло по воле случая?
— По сути, это было глубокой закономерностью, поскольку я был человеком левых взглядов. Но обстоятельства, при которых все произошло, — чистая случайность. Обстоятельства выглядели даже комичными.
Это был 1968 год. Памятный для всей Европы год студенческих волнений, которые кто-то называет бунтом, кто-то революцией. Во Франции, во всяком случае, дело дошло до того, что власть короткое время просто валялась на улице. Де Голль тогда в панике бежал сюда в Германию, в Баден-Баден, под защиту расквартированных здесь французских воинских частей. По Западной Германии тогда тоже прокатилась мощная волна студенческих протестов. Мы выступили против законов о чрезвычайном положении, которые готовилось принять правительство, возглавляемое в ту пору христианским демократом. Правительство готовилось к гражданской войне. Республиканцы, то есть неонацисты, тогда были на марше. С 11 процентами голосов они уже прорвались в ландтаг (земельный парламент. — Примеч. авт.) Баден-Вюртемберга. Общество бурлило.
И вот после одной из демонстраций в Майнце мы с товарищами по учебе заскочили в пивнушку. Мы целый день ничего не ели. Сделали по-студенчески скромный заказ: каждому по кружке пива и суп-гуляш. Когда же пришло время расплачиваться, обнаружилась наша неплатежеспособность. Было стыдно. Не хватало каких-нибудь 20—30 пфеннигов. Мелочь, но все же... И тогда сидевший за соседним столиком человек, который, наверное, в отцы бы мне сгодился, обратился к официантке: «Фройляйн, принесите господам студентам еще по кружке пива и запишите это, пожалуйста, на мой счет». Через минуту он уже сидел за нашим столиком, сразу же возникла дискуссия, говорили о политике. Наши мысли могли не всегда совпадать, но как-то сразу все почувствовали общую расположенность друг к другу. Кто ее разберет — эту химию человеческих отношений?
Тогда я еще не знал, что эта встреча за столиком в пивной была моим первым контактом с сотрудником разведки ГДР.
— Ну, положим, за 2—3 кружки пива человека не завербуешь...
—Потом мы не раз встречались с этим человеком, было много полемики. Я был привержен социалистической идее. Но к реально существующему социализму относился критически. Этот человек во многом способствовал тому, что мои взгляды изменились. Я понимал, что в социалистических странах масса проблем, там сделано много ошибок, но постепенно приходил к выводу, что там заложен фундамент для построения более человечного общества. Передо мной встал выбор: либо красивые социалистические фантазии где-то там в облаках, либо нечто реальное—пусть с ошибками, пусть с проблемами... Я принял решение. Через три месяца я впервые отправился в ГДР.
— Поколение 1968 года называют бунтарским. И в то же время говорят, что за прошедшие 30 с лишним лет оно очень сильно изменилось, обуржуазилось, отреклось от своих идеалов. В качестве примера приводят, в частности, нынешнего министра иностранных дел Германии Йошку Фишера. А как бы могла сложиться твоя жизнь, если бы не та случайная встреча?
— Я не знаю, что такое поколение 1968 года. Это были слишком разные люди. Кто-то из них действительно сделал неплохую карьеру, прорвался на самый верх. Тот же Йошка Фишер, к примеру. Взлет его выглядит невероятным. Ведь объективно у него для этого были слишком ограниченные возможности. Он ведь нигде не учился, и даже со школьным образованием у него были проблемы. Но он был честолюбив. Очень честолюбив. И без каких-либо зачатков совести. В своем довольно ограниченном мирке он с помощью интриг и насилия пробился в лидеры. Ради этого он также активно пользовался фразерством с идеологической окраской. Во Франкфурте он ведь буквально воевал с «зелеными». И только тогда, когда «зеленые» во Франкфурте преодолели пятипроцентный барьер на очередных выборах, он смекнул: в этих «зеленых» есть нечто, что следовало бы заключить в объятия и оседлать. И всего лишь через год Йошка Фишер оказывается во главе «зеленого» движения во Франкфурте. Как это ему удалось? Он просто сменил один набор фраз на другой, вступил со своими людьми в ряды «зеленых» и опять с интригами пробился наверх. Потом он стал министром по вопросам окружающей среды в земле