Если сборщицы из монастырей Архангельской епархии занимались сбором пожертвований преимущественно на территории своей губернии, то их коллег-вологжанок с кружками для пожертвований можно было встретить в Москве, Санкт-Петербурге и даже в Новочеркасске. При этом для маленьких и бедных монастырей собранные таким образом средства могли быть основным источником их существования. Так, в мае 1910 года на приход Ямецкого монастыря поступило 203 рубля. При этом сумма в 201 рубль была собрана послушницей М. Ореховой. Аналогичным образом все доходы Ущельского монастыря за январь 1906 года состояли из пятидесяти рублей, посланных «от сборщицы Надежды из Архангельска через почту», а за февраль – из ста пятидесяти рублей, собранных послушницей Хионией. Это свидетельствует о том, что бедные северные женские монастыри, подобно другим нищим обителям Российской империи, «жили скудно, …пробавляясь подаянием» [41].
Следует отметить, что послушание сборщицы было весьма трудным и требовало не только практической сметливости, но и такта, умения общаться с людьми. А еще – смирения и терпения, поскольку любой человек мог безнаказанно оскорбить беззащитную сборщицу, как последнюю нищенку. «Сборщиц наших рвут собаки, а люди их ругают. У сборщиц из глаз не слезы текут, а кровь», – писали монахини Марие-Магдалинской пустыни Ставропольской епархии [11]. Поэтому монастырское начальство ценило труд сборщиц. Так, 7 марта 1895 года монахине-сборщице Шенкурского Свято-Троицкого монастыря Филарете (Постниковой), которая проходила послушание по сбору, было «за усердное исполнение его преподано благословение Епархиального начальства с выдачею грамоты».
Часто женским монастырям жертвовали колокола…
Надо сказать, что за период с конца XIX по начало ХХ вв. это – лишь одно из трех упоминаний о наградах, дарованных рядовым монахиням. К этому времени вышеупомянутой монахине, поступившей в монастырь после смерти мужа-чиновника, было уже 62 года – с учетом того, что последнее упоминание о матери Филарете в монастырском послужном списке датируется 1897 годом, когда она несла послушание при церкви. Впрочем, о ней мы еще непременно будем говорить – ведь она оставила в истории северных женских обителей ярчайший след: монахиня-фотограф, впоследствии первая игуменья Кылтовского монастыря… Поистине удивительная судьба! Впрочем, всему свое время. А пока что вернемся к рассказу о хозяйственной деятельности северных женских обителей.
Еще одним источником дохода некоторых женских монастырей – хотя, как уже успели убедиться читатели, источником далеко не главным, – являлось принятие в обители престарелых и больных женщин за денежные вклады. Так, в 1889 году в Горний Успенский монастырь поступили вологодская мещанская вдова Татьяна Стефанова, а также крестьянская вдова Кадниковского уезда Анна Стефанова – возможно, сестры. Каждая из них внесла за поступление в монастырь 250 рублей. В 1898 году в тот же монастырь за вклад в 450 рублей поступили крестьянская девица Грязовецкого уезда Татьяна Зарадская, а также крестьянская вдова Иулиания Зарадская с дочерью Анной. В 1917 году в него же поступила крестьянка Грязовецкого уезда деревни Белки Анастасия Смурова, внесшая вклад в размере 200 рублей.
Аналогичная практика имела место и в ряде монастырей Архангельской епархии. Так, в 1909 году в Шенкурский Свято-Троицкий монастырь поступила вдова шкипера Матрона Рубцова. 25 ноября 1909 года от нее был «игуменьей Рафаилою лично принят взнос в количестве 1 200 рублей». А 3 декабря того же года игуменья получила от Матроны Рубцовой еще 200 рублей «за место погребения на монастырском кладбище, на похороны и сорокоуст». Это позволяет предположить, что Матрона Рубцова была тяжелобольной женщиной, возможно, уже старушкой, желавшей, по благочестивой традиции русских людей, провести остаток жизни и умереть в святой обители.
Ранее, 25 августа того же года, в Шенкурский монастырь за вклад в 1 000 рублей поступила монахиня Артемия. Деньги за ее поступление в монастырь внес ее брат, архимандрит Соловецкого монастыря Иоанникий. В 1905 году в Сурский монастырь за вклад в 1 500 рублей поступила 75-летняя жительница Архангельска Анна Быкова, которая, несмотря на то что ее приглашала к себе игуменья Шенкурского монастыря, предпочла уехать в Суру, «подальше от родины».
Сумма вклада определялась финансовыми возможностями женщин, желавших поселиться в монастыре. Так, в 1913 году в Шенкурский монастырь поступила солдатская вдова Е. В. Домрович, внесшая при этом вклад в 500 рублей. Судя по низкому социальному статусу этой женщины, она отдала в монастырь все, что успела скопить за свою жизнь. Но иногда сумма вклада за поступление в монастырь была весьма значительной. Так, в 1919 году в Холмогорский монастырь поступила Руфина Богданова, внесшая вклад в 10 000 рублей. Как уже упоминалось, за вклады в монастыри поступали пожилые или больные женщины. При этом они получали жилье, питание и уход со стороны сестер до конца жизни – и посмертное поминовение. Возможно, именно поэтому прием в обитель за вклад осуществляли только крупные и хорошо обеспеченные монастыри.
«Городские» монастыри – Шенкурский Свято-Троицкий и Горний Успенский – имели свои специфические источники дохода, связанные с продажей мирянам и послушницам мест на монастырских кладбищах.
Так, в 1889 году вологодская помещица Ольга Левашева заплатила 100 рублей за место на кладбище Успенского Горнего монастыря для своего умершего мужа. В 1917 году послушница того же монастыря Мария Реутова заплатила такую же сумму за место для погребения своей матери. В 1912 году крестьянская вдова А. Г. Поженская заплатила игуменье Шенкурского монастыря Рафаиле 1 000 рублей на поминовение себя и своего недавно умершего мужа, а также за «место погребения последнего в ограде монастыря». А годом раньше некая В. Г. Хвиюзова заплатила игуменье Рафаиле 200 рублей за место на монастырском кладбище для ее умершего сына, отрока Зосимы.
Следует отметить, что продажа мест на монастырских кладбищах имела место и в ряде других российских обителей. Так, «места для захоронений на кладбищах монастырей Александро-Невского в Санкт-Петербурге, Новодевичьего, Алексеевского, Донского в Москве и др. оценивались в начале ХХ в. в размере от 50 до 500 рублей…» [41].
Впрочем, стоит сказать, что продажа мирянам мест на кладбищах северных женских монастырей носила эпизодический характер, а цены были сопоставимы с ценами на места на кладбищах столичных монастырей.
Еще одним источником дохода ряда северных женских монастырей являлась продажа рукоделий. При этом в Архангельской епархии рукоделия были наиболее распространены в обителях с давней историей – Холмогорской и Шенкурской. Эти монастыри, можно сказать, соперничали между собой в искусстве шитья и вышивки, а также в древности и громогласности преданий о славе монастырских рукодельниц. Так, Шенкурский Свято-Троицкий монастырь, согласно рапорту в консисторию его игуменьи Рафаилы (Вальневой) за 1906 год, главным занятием сестер, помимо хлебопашества, делал также и рукоделие. Согласно монастырским преданиям, традиции монахинь-рукодельниц восходили к XVIII столетию, когда Шенкурским монастырем управляла одна из наиболее известных его настоятельниц – игуменья Евфимия (Подосенова), которая «была отличной мастерицей вышивать на ткани золотом, серебром и шелками различные изображения». По преданию, игуменья Евфимия, посетив по делам монастыря императрицу Анну Иоанновну, подарила ей «превосходной работы воздухи и покровы» собственной работы. Императрица пожаловала ей за это икону Пресвятой Богородицы, хлеб и гарусные четки.
Успенский Горний монастырь. Успенская церковь с приделом Сергия Радонежского
Согласно послужным спискам за 1903 год, старшей по рукоделиям в Шенкурском монастыре была монахиня Илария (Боголепова), дочь причетника, в 1873 году – в возрасте 16 лет, – поступившая в монастырь по окончании Архангельского епархиального училища. В 1902 году ее постригли в монахини. Помимо работы в рукодельной она также несла послушание на клиросе.
Точное число сестер Шенкурского монастыря, занятых в рукодельных мастерских, за исключением двух монахинь неизвестно. А о том, что представляли собой их работы, можно составить некоторое представление из воспоминаний внучатой племянницы послушницы Шен курского монастыря Ирины (Опариной) В. П. Кумм, которой та рассказывала, что «там монахини вышивали золотом, пером, бисером…».
Помимо шитья и вышивания, сестры Шенкурского монастыря также писали иконы. Их работы шли как на украшение монастырских храмов, так и на продажу. Например, в 1913 году «от благочинного монастырей Сийского архимандрита за писанную икону» было «принято лично игуменью Рафаилою 15 рублей». Однако, поскольку в приходно-расходных книгах Шенкурского монастыря записей о продаже икон и вышитых изделий не так много, продажа рукоделий не носила массового характера.
Традиции сестер-рукодельниц Холмогорского монастыря были если не столь давними, как в Шенкурском монастыре, то куда более славными. Вероятно, они восходили к игумении Агнии (Архиповой), возродившей Холмогорский монастырь. Согласно жизнеописанию этой выдающейся церковной подвижницы, она сама вышивала ризы и даже подарила одну из своих работ в Соловецкий монастырь. В конце XIX – начале ХХ вв. изделия холмогорских монахинь-рукодельниц преподносились в дар членам царской фамилии. Так, 13 июня 1885 года при посещении Холмогорского монастыря великим князем Владимиром Александровичем игуменья подарила ему икону, шелковый пояс и вышитые золотом туфли, за что «была пожалована благодарностью и портретом великого князя» [43]. Мастерицы в черных рясах вышивали бисером, вязали шелком и гарусом и даже вышивали по бархату шелками, серебром и золотом иконы. Возможно, именно их руки сотворили еще сохранившиеся кое-где в архангельских храмах, обветшавшие от времени иконные ризы из цветного стекляруса с камешками, похожими на прозрачные леденцы, или трогательные безделушки вроде пасхального яичка, «наряженного» в расшитый бисером чехольчик… По данным на 1917 год, в Холмогорском монастыре было шесть сестер-рукодельниц (одна монахиня и пять послушниц). Среди них старшей была монахиня Сергия (Попова), несшая также послушание певчей. В северных женских монастырях почти все сестры-рукодельницы «по совместительству» были еще и клиросными.