– Поищи нас…
– Хорошо, а где остановитесь?
Я отвечала, что хорошо не знаю, и просила его писать с Клашей.
– Ну, пора отправляться, мы уже одни здесь…
Я оглянулась: мы действительно были одни.
– Ну, прощай! Как ты изменилась, – сказал он, спускаясь с лестницы.
– И ты тоже…
– О нет, я такой же… – услышала я уже снизу.
Я поспешила на трап и долго еще разговаривала со всеми – и о деле, и о разных глупостях.
– Нинушка! – вдруг крикнул Володя. – Ты мне что-нибудь привези!..
И со всех сторон посыпались разные заказы. И многих они очень рассмешили, так как заказывали, например, рюмочку, стерлядочку – как будто их нет в Вятке.
Третий свисток. Пароход отошел, и тут и там замелькали платки и высоко поднялись шляпы. Пароход дал прощальный свисток и пошел полным ходом…
Одна за другой замелькали прекрасные картины.
Вот мы поедем мимо дачи Булычёва, огибаем Симоновский остров10, вот подъезжаем под Скопино – и что же?
На горе стоит несколько человек. Мне кажется, что я ясно вижу, кто это: вот – Леночка (Юдина)11в светлом платье, вот – Екатерина Александровна (Юдина), сам Юдин (Алексей Николаевич), он – в голубой рубашке, а вот и Соня (Юдина)12. Они машут чем-то большим и белым, и мы отвечаем им… Милые, милые, ведь это для меня они вышли на межу!..
Но быстро идет пароход. Сменяются виды. Вот едем мы мимо Филейки, вот подъезжаем под мост. Какой он большой! Мужичок в красной рубашке, стоящий наверху, кажется игрушкой…
Мы – в каюте. Проехали Медяны13, Гольцы14. Ложимся спать. Нет, не спится. Качает, трясет, стучит. Спать с непривычки невозможно. У меня заболела голова, захотелось встать, выйти на воздух, но… Долго еще лежали мы все трое, чтобы не разбудить друг друга…
Наконец встали и оделись. Пароход подходил к пристани. «Орлов…»15– послышались голоса. Мы выскочили: «Это Орлов?..» – ничего не видно, кроме служб. Постояли, посмотрели и отправились в каюту, но не легли, а открыли окно и стали смотреть.
Было тихо и сначала свежо. На реке горели огоньки бакенов и яркими точками отражались в воде, сосны и ели, казалось, спокойно спали. Постепенно предрассветный туман стал подниматься от воды: потускнели огни, побледнели очертания деревьев…
Пароход тихо-тихо шел всё дальше и дальше, «а туман, как витязя кольчуга, над рекою стлался, серебрясь»… Из мутно– белого, словно пустого пространства плыли навстречу нам береговые тени, чуть-чуть, едва заметно мелькали огоньки, а пароход всё шел и шел в эту пустую мглу.
Мы легли. И еще недолго слышала я шум волн, затем заснула.
«Вот и Котельнич!»16– услышала я и, прежде чем успела опомниться, пробормотала что-то бессвязное. Через пять минут у нас уже сидела Настасья Сидоровна с внучкой, но скоро ушла, и мы поплыли снова. И снова – чудные, невиданные картины. Густой сосновый лес точно взбирается на высокие берега, из-за деревьев выглядывают маленькие домики, сползшие ели купают свои темно-зеленые ветви в светлой, прозрачной воде…
После Кукарки17мы пообедали. Потом я читала около часа Лидии Георгиевне и Ан. Кап. книгу «Царь-работник». Устала и вышла на трап.
Я стояла на корме и смотрела, как волны от парохода пузырились в глубине и быстро вспенивались; ее (пены) мелкое причудливое кружево словно наливалось и таяло в густой студенистой массе, какою казалась темная вода реки; ярко белея на фоне темных облаков, реяла чайка.
Поднялся ветер, и белые гребешки побежали по волнам. Я поспешила на нос (парохода). Там были уже Аня К. и Маня К. и, смеясь, подставляли свои носы ветру.
Я встала к ним, и ветер обвеял меня, и мне стало весело-весело! Но пошел дождь, и мы убрались в каюту…
Вчерашнее утро было скучно. Зато вечер – веселый-превеселый. Нас пригласили в рубку 1-го класса – потанцевать. На рояле нам играла пианистка – Антонина Абрамовна Фоминых, едущая в Елабугу давать концерты.
Мы немного потанцевали, а потом она устроила нам игры. Например, мы все выходили из рубки, и в наше отсутствие она на виду «прятала» какую-нибудь известную нам вещь, а мы должны были, вернувшись, ее искать: кто находил, тот молча садился на место. Мы с Алей, как увидим, покажем друг другу – и расхохочемся. А Антонина Абрамовна смеется над нами:
– Они – как найдут и рассмеются – уже по глазам видно, что нашли. Уж вы не смейтесь…
А как не смеяться: спрятано на виду, а ищем пять минут…
Наконец наигрались и вышли на трап – говорят, въезжаем в Каму, но различия воды я не видела…
– Ну, скоро Соколки18, там я выйду. А пока – идемте гулять! – говорит Антонина Абрамовна.
Я, Аля, Аня и Манька М. идем им навстречу, не пускаем. Всё же они прорвались, так как Антонина Абрамовна стиснула меня в боках…
Потом она собралась, распростилась с нами и в Соколках вышла. Я с Лидией Георгиевной тоже сошла, и мы увиделись еще раз. Разговорились. Оказалось, что она знает моего дядю, живущего в Елабуге…
Простились и поднялись на пароход. Скоро он отошел от пристани…
Был чудный лунный вечер. Чуть-чуть волновалась река, и от почти полной луны ложилась на воду блестящая светлая полоса.
Я долго сидела на трапе с Лидией Георгиевной, вспоминая глаза Екатерины Георгиевны…19
Сегодня утром у Богородска20въехали в Волгу. Казалось, мы были вблизи берега, но люди, находившиеся на нем, казались нам тараканами. Вот как широка Волга!.. И берега ее высоки и круты. И в этой части они почти безлесны…
Вятка.
– Ниночка! Собирайся, уже второй час, пора идти!
– Я готова, тетя21, только возьму чистый платок.
– Ну, с Богом!..
И я пошла в гимназию.
– Вот и Ниночка! – встретили меня там.
– Посмотри, хорош букет?
– Хорош, но… неужели нас только четверо?
– Да, еще Лена, вот и всё, пойдемте, ждать не стоит…
Отправились. По дороге к нам примкнула Веруся, и такой небольшой компанией мы пошли на вокзал.
– А речь? Зинаида Ивановна, речь! Я не знаю, что говорить, скажите! – просила Наташа.
– По-моему, Наташа, вот что…
И посыпались «речи» самого шутливого содержания, но, наконец, составили и серьезную и пошли молча: каждая думала свою думу. А думы были невеселые: мы шли провожать нашу любимую учительницу словесности – Екатерину Георгиевну Гурьеву.
«И зачем она уезжает! Почему? Отчего именно она, а не другой кто, кого не жалко? Как пусто будет без нее в гимназии, она такая прелесть!» – думалось мне.
Я так привыкла видеть в учительской ее невысокую, стройную фигурку, так любила ее чудные темно-карие глаза, что мне казалось невероятным, проходя завтра мимо учительской, не увидать ни этих глаз, ни этой улыбки… Вероятно, у всех или, по крайней мере, у многих мелькнула такая же мысль.
Незаметно в мечтах и разговорах мы дошли до вокзала. Там сбрызнули начавший увядать букет и тревожно стали ждать. Вот кто-то едет: она? Нет.
Вот еще – тоже нет! Еще, еще… всё не она. А вот там – подальше – кто-то идет в большой шляпе… Это она! Где Наташа? Скорей!..
Это действительно она – такая хорошенькая, нежная, грациозная, в голубой кофточке и с розами в руках.
– Вы давно уже здесь? А меня задержали, – произносит приятный певучий голос. А чудные глаза сияют. – Ну а теперь пойдемте – где-нибудь посидим, времени еще не много…
Мы прошли в здание вокзала и сели на диванчик.
– Ниночка, я с тобой, – шепчет Владя Жарская22 и пролезает за мной поближе к Екатерине Георгиевне, так как я сижу с ней рядом. Я передала ей поклон от тети, она поблагодарила и, оглядев всех, сказала вполголоса:
– Отчего вы такая грустная?..
Не помню, что я ей ответила, сказала, кажется: «Так…» – по своей глупой привычке и поскорее уткнулась в ее букет…
Тут мы сидели недолго. Ей захотелось пойти в вагон. Но в купе было так тесно, что все мы не поместились. Поэтому мы все вышли на полотно дороги.
– Ну, вы мне будете писать, да? Напишете коллективное письмо?
– Да, и вы нам – тоже.
– Конечно… Затем пришлете карточку.
– Но она не будет скоро готова… Недели через две-три…
И вы нам – свою?
– Хорошо, а теперь – желаю вам всего хорошего, я пойду в вагон…
Она начала прощаться. Мы все перецеловались с ней, и она вошла в вагон, остановившись на площадке.
– Екатерина Георгиевна! Вы лучше смотрите в окошко!
Она быстро исчезла и через секунду уже садилась за столик перед окошком в вагоне. На глазах у меня навернулись слезы, я спряталась за Владиным зонтиком. Но это было бесполезно: быстро наклонив голову, Екатерина Георгиевна заглянула под зонт. Маня Слаутина23 не могла сдержаться – и убежала.
Еще несколько слов с той и другой стороны – и поезд покачнулся, тронулся… Я послала Екатерине Георгиевне воздушный поцелуй, она ответила, и на ее глаза – чудные, любимые глаза – тоже навернулись слезы. Она кивнула нам головой…
Поезд пошел скорее. Она высунулась в окно, замахала платком, а мы отвечали зонтиком. Поезд стал поворачиваться, Екатерина Георгиевна скрылась из глаз. Нежная залетная птичка улетела…
Как странно обращается со мной Лидия Георгиевна. Так осторожно, нежно, точно я теперь воздушное создание или фарфоровая безделушка и она боится, чтоб не задеть меня как-нибудь грубо. Но почему?..