Несчастная Илона, тем временем, не могла прийти в себя от охватившего её ужаса и отчаяния. Она с несколькими девушками вышла из замка к реке, чтобы немного прогуляться, как вдруг на них налетели несколько дикого вида всадников. Они быстро разогнали визжащих девушек, а её перекинули поперёк седла, как мешок с мукой, и увезли. Хорошо хоть дорога была недолгой, а то она чуть жизни не лишилась от такого положения тела, когда голова болтается где-то внизу. Сбросив её с коня на землю, всадник выхватил из рук ожидающего их монаха оговоренный мешочек с монетами и был таков. Благочестивые монахи, как видно, привлекли к выполнению задуманного ими плана бездомных разбойников, каких немало водилось в этой местности.
Увидев, что попала в монастырь, который многие годы поддерживала их семья, девушка немного приободрилась, хотя и не понимала, зачем было нужно её красть из дома. Однако слова монаха нисколько её не утешили.
— Ты несёшь наказание за грехи отца твоего, погрязшего в ереси, дочь моя, — строго сказал он, — и будешь заперта в подвале, пока отец твой не придёт сюда и не вымолит прощения за прегрешения свои.
— Нет, — взмолилась Илона, — нет, отче! Не надо в подвал. Я боюсь. Там крысы, и там мертвец. Мне страшно, отче. Пощадите!
Но пощады она не дождалась. Её действительно заперли в страшном огромном подземелье, где и днём было темно, как поздним вечером, холодно и сыро. Она сразу же забилась в угол, где была брошена под стену куча соломы, и только смотрела вокруг широко открытыми перепуганными глазами, боясь издать хоть звук. Находящийся где-то здесь неподалёку мертвец, о котором она несколько раз слышала от дворовых баб в замке, ужасно пугал её, и ей казалось, что он вот-вот придёт сюда, в этот угол, и протянет к ней холодные костлявые руки. Время тянулось медленно, но всё же шло, и наступила ночь. Как она пережила её, Илона не могла сказать. Она вообще к утру плохо понимала, где она, и что с ней происходит. Только чувствовала охвативший её всю холод — как будто тело её превратилось в лёд, который никогда уже не растает.
Когда отряд барона Перени подлетел к монастырю, время шло к полудню. Не замедляя хода и не ведя никаких переговоров, воины барона кинулись на штурм крепости. Не прошло и часа, как цитадель уже была в их руках. Барон велел никого не щадить, и выбегавших навстречу монахов рубили как капусту в огороде. Неустрашимый барон кинулся ко входу в подземелье донжона. Искать ключ было некогда, и один из воинов, огромный детина, просто срубил его ударом боевого топора. Барон устремился в холодный зев подземелья.
— Илона, малышка моя, — закричал он, — где ты? Ты меня слышишь? Откликнись!
Но ответом ему была мрачная давящая тишина.
— Огня! — прокричал он, и один из воинов сунул ему в руки факел.
Мрачное подземелье неохотно уступало свету, показывая то кусок стены, плотно затянутый паутиной, то пустые бочки по углам. Но, наконец, барон увидел то, что искал, — в углу на соломе скорчилась лёгкая фигурка в светлом одеянии. Он кинулся туда, передав факел одному из воинов.
— Илона, девочка моя… — начал он и осёкся.
Его дочь, сжавшаяся на грязной соломе, похоже, его не слышала. Её глаза были открыты, но смотрели в никуда, ничего не видя. Руки её были холодны, как лёд, и вся она напоминала мраморное изваяние.
Барон в отчаянии подхватил дочь на руки и быстро понёс из мрака подземелья к теплу и свету. Но это ничего не изменило. Его дочь, его весёлая и проказливая Илона была как неживая, она не узнавала родного отца, не слышала его слов и ни на что не реагировала.
Барон пришёл в неистовство. За что, за какие грехи пострадала его юная дочь, это невинное нежное создание, за всю свою жизнь не обидевшее и котёнка?!
— Бей их, ребята, бей всех, кто есть в этом гнезде злобы и мрака, — громко прорычал он, — ни один из этих святош не должен остаться в живых. Ни один!
Воины кинулись выполнять приказ, вытаскивая из тесных келий прятавшихся там монахов и быстро отправляя их в мир иной без напутственного слова. А к барону, широко раскинув руки, нёсся сам настоятель, потрясая жирными телесами. Его пухлые щёки побледнели от страха и обвисли жалкими брылями, губы тряслись.
— Что вы делаете, барон? — пролепетал он. — Побойтесь Бога. Ведь это же святое место.
— Святое? — рыкнул барон. — А ты, негодяй, подумал о Боге, когда кинул в своё мрачное подземелье это невинное дитя? Сейчас я здесь вершу правосудие, и ты умрёшь от моей руки.
Осторожно устроив недвижимое тело дочери на тёплой скамье, барон выхватил свой меч и двинулся на трясущегося от ужаса настоятеля. Он шёл медленно, и в его горящих яростью чёрных глазах отступающий к стене монах видел неумолимо надвигающуюся смерть.
— Пощади! — успел прошептать он непослушными губами.
Но разъярённый отец был неумолим. Его грозный меч вонзился в жирный живот монаха и сделал поворот. Настоятель рухнул у стены, к которой прижался в страхе, а барон уже спешил к своей дочери.
Тело Илоны на ярком солнышке потеплело и утратило свою каменную неподвижность. Но глаза по-прежнему смотрели в никуда, и было страшно видеть эти расширившиеся чёрные зрачки, почти поглотившие их прежнюю нежную голубизну. И она молчала.
Отец бережно усадил дочь в седло перед собой и осторожно двинулся к Налябу, оставив большую часть своих воинов завершить начатый разгром монастыря. В замке их с нетерпением ожидали почти потерявшая от волнения разум баронесса, и сын барона, оставшийся охранять крепость. Увидев неподвижную Илону, оба вскрикнули — мать жалобно, сын яростно. Но девушка оставалась безучастной. Призванный в замок лекарь ничем не смог унять горя родителей и брата. Он лишь констатировал факт, что на почве перенесенного потрясения девушка потеряла зрение и разум.
— Надейтесь на Бога, он один может свершить чудо, — сказал мужчина, уходя. — Я в данном случае бессилен.
Но чуда не произошло, и через три недели Илона тихо отошла во сне, так и не сказав своим близким ни единого слова.
Семья предалась отчаянию и горю, а истерзанный муками отец повелел воздвигнуть на богатом надгробии коленопреклонного мраморного ангела, сложившего крылья и проливающего слёзы над безвинно загубленной жизнью.
Замок Канков заняли люди барона, и он вновь вернул себе статус крепости. Но следом за этим несчастьем на земли барона Ференца Перени обрушилась кара императора Фердинанда — он послал против барона большой военный отряд под командованием полководца Телекеши, который взял штурмом замок Канков и полностью его разрушил в наказание за проявленное бароном самоволие.
Второй замок барона Перени, Нялаб, тоже не избежал столь же печальной участи, но это произошло позднее. Получив его в своё владение, барон не пожалел средств и дополнительно укрепил крепость, значительно её перестроив и добавив несколько оборонительных сооружений. На южной стороне скалы выросла грозная килеобразная башня, которая ещё больше усилила мощь замка. В начале ХУ1 века барон Габор Перени погиб в тяжёлой битке с турками под Могачем, а наследником замка остался ребёнок. Вдова барона приложила немало усилий к тому, чтобы достойно воспитать своего сына. Для обучения детей она пригласила монаха-лютеранина, известного просветителя своего времени Бенедека Комьяти. Живя в замке, трудолюбивый монах в свободное время неустанно трудился над переводом Библии на венгерский язык и преуспел в этом богоугодном деле, оставив своим соотечественникам не только слово Божие на родном языке, но и память о замке Нялаб.
Шло время. В Венгрии всё больше нарастали вольнолюбивые настроения — страна желала освободиться из-под тяжёлого гнёта Габсбургов. И когда в середине ХУ11 века вспыхнул очередной бунт, жестоко подавленный вскоре, австрийский император Леопольд повелел снести с лица земли замок Нялаб как гнездо заговорщиков. Участие семьи Перени в этом заговоре так и не смогли доказать, но замок разрушили до основания. Сохранилась лишь маленькая замковая часовенка, достроенная за сто лет до этих событий Яношем Перени, сыном погибшего в войне с турками барона Габора.
Спустя столетие, в середине ХУ111 века накал страстей в антигабрсбургском противостоянии достиг апогея. Во главе восстания встал князь Ференц 11 Ракоци. К восстанию примкнул и барон Жигмонд Перени, став видной фигурой в рядах мятежников. Но сила Габрсбургов была всё ещё велика, и восстание подавили. Князь Ракоци удалился в изгнание, а Жигмонда Перени казнили.
Оба замка баронов Перени были разрушены королевскими войсками. Но со временем они возвели себе красивый дворец у подножия горы, неподалёку от их первого владения. Дворец и поныне стоит в городке Виноградово, радуя глаз тех, кто приехал полюбоваться творением прошлых лет.
А на вершине горы Чёрной вот уже несколько веков виднеются только остатки крепостных сооружений, постепенно истаивающие, как снег на солнце, под воздействием времени и стихии. И только ветер гуляет теперь над тем, что осталось от некогда могучего замка. И время от времени, рыдая и стеная среди разрушенных стен, он напоминает людям о загубленной молодой жизни, принесенной в жертву непомерной человеческой алчности, гордыне и честолюбию.
Загадка Гольшанского замка
Великое княжество Литовское,
Село Гольшаны,
Весна 1618 года
Павел-Стефан Сапега, представитель известного литовского магнатского рода Сапег герба «Лис», был весьма доволен собой и своей жизнью. Будучи лишь вторым сыном Минского воеводы Богдана Сапеги, он сумел устроиться в этом мире достаточно комфортно и успешно продвигался на государственной службе. Пользуясь поддержкой своего родственника, великого канцлера литовского Льва Сапеги, он получил должность великого конюшего при княжеском дворе и уже трижды избирался послом на сейм. Да и в ратном деле успел достойно показать себя — лет десять назад активно участвовал в Смоленской кампании польского короля Сигизмунда 111 Вазы. Правда, тогда, при осаде Смоленска