Расстояние от Семипалатинска до Омска по реке Иртыш – примерно триста километров. Старенький пароход шёл вниз по течению меньше двух суток.
Левобережье Иртыша в этом месте представляло собой бескрайнюю степь с казахскими аулами и маленькими русскими деревнями с убогими мазанками, вытянувшимися вдоль реки. Иногда попадались заброшенные православные церкви. Благодаря скучному пейзажу за бортом Адель практически не выходила из своей каюты. Она рассказывала сыну биографию Фёдора Михайловича, читала вслух книгу «Записки из Мёртвого дома», написанную в Семипалатинске, и неожиданно для себя открывала новые смыслы, талантливо спрятанные Достоевским под спудом выверенного текста. Прав был Чанышев: «Классику надо читать и перечитывать, чтобы не пропустить заложенный автором ценный подтекст».
В Омск пароход прибыл с небольшим опозданием. Их встретила Лена, дочь Людмилы Никандровны Яковлевой, когда-то работавшей в Санкт-Петербурге врачом Смольного института для благородных девиц. В столице Западной Сибири Адель и Аль-Бари сделали однодневную остановку. Лена показала им город, который был заложен более двухсот лет назад по приказу Петра Великого на стрелке впадения реки Омь в могучий Иртыш. Царь хотел иметь военное укрепление на этой стратегической транспортной развязке, а потому Омск стал быстро развиваться и даже после Октябрьской революции пару лет пребывал столицей России. Этот сибирский город произвёл на юного Аль-Бари незабываемое впечатление. Сын Адель с восхищением наблюдал, как по проложенному через Иртыш настоящему железнодорожному мосту на большой скорости «пролетел» грузовой состав с лесом. На улицах Омска было много автомобилей разных марок и даже пара грузовиков. К удивлению Аль-Бари, жители Омска говорили только по-русски, в том числе и казахи, которых здесь было немало, но всех их почему-то называли «кыргызами». Они зашли на базар, чтобы купить кое-что в дорогу. Здесь весь мясной ряд занимали продавцы-казахи. Адель пыталась заговорить с ними по-казахски, и было видно, что они понимали её, но отвечали только по-русски.
На другой день Адель и Аль-Бари, предвкушая новые впечатления от предстоящего путешествия, сели в купе спального вагона поезда Москва – Владивосток. Следующие четыре дня за окном они видели бескрайние леса и многочисленные реки Восточной Сибири, воспетое в песнях озеро Байкал и реку Амур, и в полночь на пятый день прибыли во Владивосток.
Валентин Шевелёв встретил их на вокзале и разместил в первоклассном номере 208 гостиницы «Золотой рог» на улице Ленинской, бывшей Светланской, в центре Владивостока. Шевелёв сказал, что в этом номере когда-то жил Чанышев и дважды останавливался адмирал Колчак. Попросил завтра в девять ноль-ноль быть готовыми к небольшой экскурсии по городу и, пожелав спокойной ночи, ушёл.
Шевелёв – хороший гид, знающий историю и традиции Владивостока. Он показал раскинувшийся на сопках город и бухту Золотой Рог с различных ракурсов и даже свозил в бухту Шамора, куда в своё время не смог попасть Чанышев. Аль-Бари, никогда ранее не видевший моря, был потрясён его величием и силой, исходящей от этой водной стихии. Адель разрешила сыну искупаться. «Мама, мама! Вода солёная», – восторгу ребёнка не было предела. День пролетел незаметно, и вечером, когда они ужинали в рыбном ресторане на улице Адмирала Фокина, Аль-Бари уснул прямо в кресле, его пришлось нести до гостиницы на руках.
Владивосток оставил у Адель прекрасные, ни с чем не сравнимые впечатления, а её сын долгое время пребывал в абсолютном восторге от всего увиденного. К полудню следующего дня Шевелёв привёз гостей из Семиречья в Кангауз, в дом Бориса Анатольевича и Галины Семёновны Догот. Они тепло обнялись, будто близкие родственники. Духовная общность нередко делает людей даже ближе, чем формальные родственные связи. Борис, зная что Адель с сыном будут в Кангаузе недолго, предложил следующий план: «Аль-Бари вместе с нашим сыном Евгением и опытным таёжником Валентином Шевелёвым уходят на гору Педан в познавательную экскурсию по приморской тайге, а мы готовим ужин». План был безоговорочно принят.
Галина Семёновна по-хозяйски распределила каждому зону его ответственности в приготовлении ужина, а Борис Анатольевич, помимо прочего, должен был рассказывать об особенностях жизни в Приморье. Кроме того, Борис готовил к печати свою книгу – хронику вхождения дальневосточных территорий в состав Российской империи – и сейчас делился некоторыми эпизодами этой правдивой истории. Галина, активно участвуя в разговоре, готовила на десерт расстегаи с творогом и пирожки с лесной ягодой. При этом она ловко манипулировала руками, даже не глядя на продукты. Это поразило Адель, и она спросила:
– Галина Семёновна, как это возможно?
Хозяйка дома слегка смутилась и ответила, что не знает, как это происходит:
– Я не делаю ничего особенного, просто мои руки сами помнят, что надо делать.
– Рука поставлена, как сказал бы Пилат, – заметил Борис.
– Какой Пилат? Понтий? – улыбнулась Адель.
– Да, наш деревенский Понтий Пилат, – без тени сарказма повторил Борис и, заметив недоумение Адель, негромко и с расстановкой, словно сельский учитель перед классом, начал своё повествование.
– У нас по соседству жил старик-вдовец с библейским именем Пантелеймон, что с греческого языка, как известно, означает «Всемилостивый». Кстати сказать, некоторые черты его характера вполне соответствовали имени. Сельчане по простоте душевной, снижая греческий пафос, звали старика Пантелеем или Пантелеем Григорьевичем. В прошлом боцман рыболовецкого судна, он имел отменное здоровье, был человеком правильным, по-житейски мудрым и справедливым, хотя немного занудным. Однако последнее не мешало ему пользоваться непререкаемым авторитетом среди жителей деревни. Однажды во время нашей беседы я не со зла назвал его «Понтий Пилат». На мой взгляд, это прозвище очень точно подходило старику и мгновенно разнеслось по деревне. Поскольку людям было трудно выговорить Понтий Пилат, его прозвище сократили, и оно стало просто Пилат, как все считали – от слова «пилить». С тех пор старика в деревне стали звать Пилат. Сам старик этому не противился, так как я рассказал ему по секрету, что Понтий – не уменьшительное от слова «Пантелеймон». Понтий – это римское имя, которое означает «Морской», что, наверное, ему было небезразлично. Кроме того, поведал значение личности Понтия Пилата в мировой истории.
Корни рода старика – Хабарова Пантелеймона Григорьевича – произрастали из самых что ни на есть русских земель: Великого Устюга, находящегося в центральной части Вологодской губернии. Наш Понтий – прямой потомок Ерофея Павловича Хабарова, открывшего России страну Даурию – это теперешние земли Забайкальского края и Амурской области. Именно он обеспечил коренным жителям этих мест «добровольный» путь в российское подданство. Наверное, таким образом постепенно и образовался наш российский народ, состоящий из двухсот различных народностей.
Борис остановился и как-то с хитрецой посмотрел на Адель:
– Вы ничего не хотите мне сказать?
– Что я должна сказать?
– Чанышев на этом месте мне бы заметил, что Хабаров вёл себя как испанский конкистадор в Латинской Америке: «Любой, кто не хочет испанского подданства, заслуживает смерти». Ещё, может быть, добавил бы, что Эрнан Кортес уничтоживший государство ацтеков, кроме шпаги имел при себе католического миссионера, который был обязан привести покорённые народы в христианство, а Хабаров никого и ничего при себе не имел, кроме сабли, видимо не заботясь потерять души покорённых людей.
Адель могла бы рассказать о встрече с казахами на омском базаре, которые отказались разговаривать с ней на своём родном языке: вероятно, опасались если не прямой агрессии со стороны представителей титульной нации, то наверняка некой неприязни. Адель считала, что любой, кто делит россиян по национальным сортам, наносит многонациональной России-матушке непоправимый вред. Она не хотела ненароком обидеть хорошего друга Чанышева и потому сказала:
– Вот видите, Борис Анатольевич, вы сами всё рассказали.
Борис, Галина и Адель разом громко рассмеялись.
– Вместе с тем мне есть что добавить, – продолжила Адель. – Когда вы говорили о русских землях Великого Устюга, вы хотели подчеркнуть русское происхождение Хабарова?
– Да, именно так.
– Судя по фамилии, он вполне мог быть половцем или кыпчаком, как они назывались у себя дома, в Великой степи. У тюркоязычных народов слово «хабар» означает «известие» или реже «новость».
– Одну минуточку, – Борис подошёл к книжному шкафу. – Обратимся к авторитету.
Он достал словарь В. И. Даля и прочёл вслух:
– Хабар – старинное русское слово, означающее удачу, везение, счастье, прибыток, барыш, поживу. Вуаля!
– Извините, мне неловко, – смутилась Адель.
– Ну что ты, детка. Всё в порядке. – Борис отечески положил руку на плечо Адель. – Я не уверен, что кто-то точно знает, в чьём языке это слово появилось впервые. Русским был Хабаров или кыпчаком, для меня совершенно неважно, главное, что с честью служил России. Между прочим, за всю историю нашего государства правящая верхушка никогда не была стопроцентно русской. У нас даже цари, веками сидящие на российском троне, не русские. Сейчас царя нет, а ситуация не поменялась. Давай просто предположим, что Ерофей Павлович Хабаров – русский, тем более что выглядел он как стопроцентный славянин: высокий, статный, белокожий. Итак, когда он в одночасье попал в царскую немилость, что у нас в России не редкость, вся его родня от греха подальше, судьбу проклиная, потащилась с сумой на плечах на восток, в далёкий Приморский край.
Дед Пантелея Григорьевича Хабарова, кстати, будучи нашему соседу полным тёзкой, не дойдя до побережья Японского моря всего тридцать пять километров, обосновался в горной деревне Тетюхе, что с китайского языка означает «страна диких кабанов». Она расположена в восточных отрогах хребта Сихотэ-Алинь, на расстоянии полутысячи километров от Владивостока. В Тетюхе родился отец нашего деда – Григорий Пантелеевич, здесь же родился и сам Пантелей Григорьевич Хабаров. Вот у кого проявились кыпчакские гены. Он был широкой кости, крепко сбитый, коренастый, кривоногий. Уместно будет сказать, что народ в Тетюхе не был страстно верующим по многим причинам, в том числе той, что единственный храм был построен в 1916 году и серьёзно обветшал. При церкви была двухклассная церковно-приходская школа, в которую ходил Пантелеймон. В двадцать четвёртом из церкви сделали четырёхклассную школу. Алтарь убрали, крест спилили и на его месте водрузили красный флаг. То же самое произошло в душах здешних жителей.