Дружинин тоже улыбнулся.
— Мне всегда нравились строения из красного кирпича. Ваше, видимо, дореволюционной постройки?
— Слышала, при царе построили, — закивала Галя.
Сергей огляделся.
— А где же главный отдел?
— Главный, это какой?
— Винный.
Галя вдруг звонко рассмеялась:
— Если бы такой был, посетителей было бы в десять раз больше. Но без выпивох спокойнее. Правда, и выручка меньше.
Сергей понял, пора начинать разговор о главном.
— Скажите, Галя. Вы помните день пятнадцатое марта?
— А кто его знает, что было пятнадцатого марта?
— Взрыв был, взрыв трамвая! — вмешался в разговор Минин, делая допрос перекрестным.
Продавщица испуганно приложила ладонь к щеке, покачала головой.
— Вспомнила! Какой ужас …
— А раз вспомнили, посмотрите внимательно: вот этот человек, — Дружинин достал фото Крохмаля, — не заходил к вам в тот день?
Галя уставилась на фотографию:
— Нет, не заходил… но я его знаю. Он часто бывал у нас, продукты покупал. А пятнадцатого он только подошел к магазину, но не зашел.
— Почему не зашел?
— Потому что сел в машину, которая его ждала. Я из окна хорошо видела.
— Что за машина?
— Похожая на вашу.
— «Москвич‑408»?
— Ой, да не разбираюсь я в машинах. Похожая, и все…
— Цвета?
— Потемней немного.
Минин и Дружинин переглянулись.
— А кто был в машине? — спросил Дружинин.
— Да не разглядела я. У меня же покупатели…
— Хорошо. Сел этот человек в машину. И что дальше?
— Поехали…
— Куда? По улице Машинистов в сторону автобусной остановки?
— Нет, в другую.
— И больше вы их не видели?
Ответ продавщицы ошеломил Сергея.
— Как же не видела. Вечером поставили машину на том же месте.
— Вечером, это во сколько?
— В семь часов. Я как раз закрывала магазин.
— И пошли они…
— Вверх, по улице Машинистов.
— До какого дома?
— Откуда мне знать? Я в обратную сторону пошла. Дома меня ждали.
Поняв, что больше им ничего интересного не услышать, Дружинин поблагодарил продавщицу:
— Спасибо, Галя. Вы нам очень помогли.
Уже в машине Сергей спросил Евгения:
— Как тебе ее информация?
— Считаю ценной, — ответил Минин.
— И я того же мнения. Получается, примерно с девятнадцати пятнадцати Крохмаль был дома с этим неизвестным человеком.
— Получается так.
— Потом этот человек, именно он, больше некому, вышел из дома Крохмаля в девятнадцать сорок пять, погасив свет, что заметил Шустов… Какой вывод, Женя?
— Вывод такой: Крохмаль лег спать. Шучу… А если серьезно, Крохмаль написал покаянное письмо и принял яд вместе с коньяком.
Минин закурил, Сергей поморщился от табачного дыма и стал задавать напарнику вопросы:
— А ты не допускаешь, что покаянное письмо Крохмаль написал в другом месте?
— Вполне возможно. Письмо написано шариковой ручкой, паста синяя. Но, когда мы вошли в комнату, где был мертвый Крохмаль, рядом с листком ручки не было. Я хотел сказать об этом вашему… как его…
— Дедюхину.
— Да, Дедюхину. Но он быстро дал понять, что милиция в этом доме лишняя.
— Ты прав. Если Дедюха главный, то командует только он. Я ведь его знаю давно, еще с училища. — Сергей на миг погрузился в воспоминания, потом спросил: — Еще какой вывод можешь сделать?
— Человек, который был с Крохмалем последние минуты, пользовался его доверием.
— И кто это мог быть?
— Не знаю. Божко? Так он был уже к тому времени в Кемерово в кутузке. Кто-то из художников? Сомнительно… братские отношения между творческими работниками редкость, а Крохмаль был, как говорят боксеры, в состоянии «грогги».
Сергей приоткрыл дверь автомобиля, чтобы развеять табачный дым.
— А у меня есть предположение, кто это мог быть.
— Кто?
— К примеру, лечащий врач.
— Но ты говорил, что лечащий врач по фамилии Чеурин уволился еще до взрыва трамвая.
— Правильно, уволился седьмого марта, а взрыв трамвая был пятнадцатого. Но ведь, кроме Чеурина, есть и другие врачи того же профиля. Представь, некто, кого мы не знаем, говорит Крохмалю, что его методика лечения эффективнее. Зовет к себе. Тот соглашается.
— Но Крохмаль хотел излечиться от навязчивой мысли убить жену, а в итоге пошел на убийство с отягчающими обстоятельствами.
Дружинин сжал кулаки:
— Вот здесь мои познания заканчиваются. Я не врач-психиатр… Ладно, поехали.
Минин довез Сергея до гостиницы. Спросил:
— Может, тебя в аэропорт подбросить?
— Еще чего… давай лечись. До самолета доберусь своим ходом. Прошу только, помоги найти этого крохмалевского доброжелателя. Для меня это вопрос престижа.
Затем Сергей достал портсигар.
— Ты что, куришь? — удивился Минин.
— Ни в коем случае, — Сергей раскрыл портсигар. — Это тебе.
В новеньком, очевидно, недавно купленном портсигаре лежали крохотные кусочки тонколистового металла. Их поверхность имела следы оплавления.
— Это жесть из банки с порохом. Попроси эксперта установить относительно ее все, что возможно. С меня коньяк. И еще: надо бы выяснить биографию Крохмаля. Может, она многое прояснит.
Настало время прощаться. Пожали руки.
— Женя, дорогой, я рад знакомству. Мы очень хорошо поработали. Желаю тебе удачи и очень на тебя надеюсь.
— Я тоже рад. Сделаю все возможное, — заверил Минин.
Сергей прошел регистрацию, но рейс задержали. Он вышел из здания аэровокзала, вдохнул свежий морозный воздух. Днем снег таял, а к ночи подмораживало.
Не успел он сделать нескольких шагов, как его окликнули:
— Сергей Никитич …
Он обернулся. Перед ним стояла Юля. В скромном зимнем пальто, светлой вязаной шапочке она больше походила на студентку, чем на серьезного заведующего отделением больницы.
— Юлия Алексеевна? Какой сюрприз…
Юля раскрыла сумочку, что-то достала и протянула Сергею.
— Ваша записная книжка. Вы ее забыли у нас в палате 310.
Дружинин сразу вспомнил последнее посещение Татьяны и записную книжку Ивана Божко, в которой он нашел адрес Крохмаля. Видимо, там в палате и оставил.
— Спасибо. — Он взял не совсем опрятного вида записную книжку и положил ее во внутренний карман пиджака, где хранилась его собственная записная книжка.
— И вам спасибо за зефир в шоколаде, — улыбнулась Юля.
— Очень рад, если он вам понравился.
— Если честно, я большая сладкоежка.
Сергей рассмеялся.
— Желаю вам счастливого пути, — с оттенком грусти сказала Юля.
Сергей смотрел на ее русые волосы, выбивавшиеся из-под шапочки, и на миг забыл обо всем, что случилось недавно: о взрыве, о расследовании, о Татьяне и ее незадачливом муже. Перед ним была только Юля и ее светящееся добротой лицо.
— Прошу вас, не уходите. Вылет задержан на два часа, и вы обрекаете меня на одиночество, — решился он высказать то, что думал. — Я понимаю, поздно, девятый час. Вас ждут дома… вашей маме нельзя волноваться…
Юля загадочно посмотрела на него.
— Откуда вы знаете?
— Ваша соседка…
Юля подавила вздох.
— Что знает мадам Храбровицкая, знает половина города, и наоборот. Она, наверное, и о муже моем вам успела рассказать?
— Поведала вкратце… примите мои запоздалые соболезнования.
Они не спеша шли вдоль здания аэровокзала. Светились большие окна, сновали спешащие на рейсы пассажиры. То и дело из громкоговорителя доносились сообщения о регистрациях, о посадках и задержках рейсов.
— Я понимаю, вам тяжело об этом говорить, — тихо произнес Сергей. — Но что с ним случилось? Автокатастрофа?
— Не только… автокатастрофа явилась следствием, а не причиной.
Сергей понимал, что дальше расспрашивать неприлично, но Юля неожиданно сама стала вспоминать свою личную жизнь:
— Мы с Олегом были знакомы еще с детства, жили в одном дворе. Вместе поступили в медицинский институт. Потом свадьба, работа и… — Юля остановилась, повернулась к Сергею. — Не знаю, зачем я вам это рассказываю. Вам, наверное, неинтересно.
— Что вы, я внимательно слушаю.
Они снова пошли не торопясь:
— Мы вместе прожили восемь лет, — продолжала рассказывать Юля. — Со стороны, казалось, счастливая семья. Но это было не так.
— Я догадываюсь почему.
— Интересно, почему?
— Рискну предположить, потому, что у вас не было детей. Простите, что задел за живое.
— От вас ничего не скроешь, — грустно сказала Юля, но тут же голос ее стал более строгим. — Жить без детей плохо, но вполне возможно. Есть немало бездетных семей, которые живут счастливо, берут ребенка из детдома, усыновляют.
Юля на минуту прервала разговор, словно собиралась с мыслями:
— Нет, была другая причина, из-за которой я не походила на убитую горем вдову.
— Снова догадываюсь…
— Нет, Сережа, — она вдруг назвала его просто по имени. — Олег мне не изменял. По крайней мере, я об этом не знала. Дело в другом. Олег проявил себя как талантливый хирург. Но вступил в партию и пошел по административной линии вверх. Сначала стал замом главного врача, а потом… Представьте, в тридцать лет стал заместителем заведующего облздравотделом.
— Храбровицкого?
— Готова еще раз повторить: от вас ничего не скроешь. Да, Храбровицкого. Иначе кто бы нам, молодым врачам, дал двухкомнатную квартиру?
— Но ведь это хорошо!
Сергей вспомнил, как полгода назад сам получил ведомственную «однушку».
— Слушайте дальше, — продолжала Юля. — Помимо главных своих обязанностей, мы занимались научной работой. Но Олег, став большим начальником, науку бросил, посчитав, что с диссертацией рано или поздно ему помогут. А возможно, и полностью за него напишут. Я же не бросила, продолжала свои исследования, наблюдения. Появились первые публикации в научных журналах, появился научный руководитель. Олега это очень задело. Он стал настаивать, чтобы я бросила науку. «Зачем тебе ученая степень, мы и так хорошо живем», — повторял он. На что я отвечала: «Нет, не брошу. И диссертацию напишу сама, в отличие от тебя». У нас пошли раздоры. Олег стал выпивать, иногда возвращался поздно. Я его предупреждала: «Не смей садиться пьяным за руль!» Не слушал. А в декабре прошедшего года, возвращаясь поздно вечером из сауны, заснул за рулем и врезался в столб. Удар был настолько сильным, что он умер на месте.