— Нарочно, чтобы тебя не нашли.
— Хорошая погода. Прохладно.
— Зимой все гораздо элегантнее.
— Как Диккенс?
— Как всегда, элегантный.
— Но ведь его тебе мало.
— Я это уже говорила. И не раз.
— А всего этого тебе тоже мало?
— Чего?
— Всего. Дома, сада, этих людей.
— Мало. А если бы их не было, мне бы их не хватало.
— Но сейчас они тебе не нужны.
— Сейчас мне нужно только одно — чего-нибудь выпить.
Даскаль щелкает пальцами — точно стукнул дощечкой о дощечку. Тут же подскакивает официант, слушает четкое и мягкое приказание и удаляется.
— И мне это нужно, — говорит Даскаль.
— Что?
— Выпить. И все остальное.
— Значит, ты согласен?
— Не знаю, наверное.
— Надо торопиться, время идет.
— Мое — гораздо медленнее.
Кристина резко поворачивается, чтобы уйти, и натыкается на официанта. Поднос качнулся, но стаканы не надают…
— Прошу прощения, сеньора, — говорит официант.
— Ничего, ничего, — говорит Кристина.
Даскаль берет стаканы и один протягивает Кристине. Официант, смущенный, уходит.
— Прошу прощения, сеньора, — говорит Даскаль.
Кристина словно обволакивает его своей близостью.
— Прошу прощения, — повторяет Даскаль.
— Не знаю, как быть.
— Я же извинился перед тобой.
— Конечно, можно идти дальше. Я только не хочу страдать. От всех этих страданий я ужасно переживаю.
— Никаких страданий не будет.
— Только так. Об этом следует уговориться с самого начала.
— Ясно. — Даскаль пьет и упирается указательным пальцем в толстое стеклянное дно стакана Кристины, заставляя выпить и ее. — И ты пей.
Кристина пьет.
Тучный и неуклюжий, в пропотевшей куртке, пряди волос упали на лоб, в руке стакан виски с содовой — встает перед ними Артуро Мендес Сарриа.
— Тетя, по-моему, кое-кто собирается в «Тропикану».
— Не знаю, как захочет Алехандро.
— Скажи дяде, чтобы он не разбивал компании.
— А ты пойдешь, Луис? — спрашивает Кристина.
— У меня нет спутницы.
— Я могла бы достать.
— И потом, я немного устал.
Кристина уходит, стараясь, чтобы каблучки-шпильки не вязли в траве.
— Сегодня у нас в клубе будет дым коромыслом. Постарайся увильнуть от «Тропиканы».
— Я не собираюсь туда.
— Тогда пойдем с нами.
— С кем с вами?
— С Карлосом, со мной и не знаю, кто там еще.
Перед молом Артуро сбавил скорость. Потом проехали по Аламеда-де-Паула; на повороте у церкви шины взвизгнули. Морской бар, конец железнодорожной линии…
Даскаль откинулся головой на спинку сиденья, пахнущего новой кожей. Мимо, за окошечком, с головокружительной скоростью проносятся светящиеся точки. Часы, на них — двенадцать. Воздух пахнет ракушками.
БЕЛОЕ ЗОЛОТО
Сам Каетано Сарриа не знал, что такое война. Его дед был солдатом в войске Фердинанда VII, а отец участвовал во второй карлистской войне на стороне карлистов. Дома, зимними вечерами у очага, Каетано слушал страшные истории.
Но теперь война шла на Кубе. По одну сторону — мамби, с которыми он не имел ничего общего: это были кубинцы и они хотели освободить остров. По другую сторону — испанцы, свои, они хотели сохранить колонию.
Каетано Сарриа пересек океан, чтобы на этой благодатной солнечной земле сколотить состояние. Смерть дяди принесла ему деньги раньше, чем он ожидал. Теперь он должен был умножать их. И ничего больше. Да постараться, чтобы война не нанесла ущерба его капиталам.
Не желая вызвать нареканий, он записался в Добровольческие войска[24], но, поклявшись в верности знамени, договорился, однако, с командиром батальона, чтобы его освободили от военных обязанностей.
По ночам он торговал с повстанцами, продавая им соль, вяленое мясо, специи, канат, мачете, сбрую и скот. Вот тогда и произошел случай у Ла-Кумбре, показавший, что Каетано Сарриа способен на многое.
Шло вторжение[25]. Масео со своими людьми жег асьенды вокруг Гаваны. Отряды Максимо Гомеса приводили в ужас испанцев. Колонна Освободительной армии вступила в окрестности Матансас. Пройдя форсированным маршем через центральный департамент, они вошли сюда голодные и усталые. Лагерь разбили неподалеку от Ла-Кумбре, и полковник Альварес отдал приказ конфисковать скот, чтобы накормить людей.
Перед рассветом передовой отряд вышел на пастбища Каетано и начал сгонять скот. А когда рассвело, мамби уже поили стадо у своего лагеря. Каетано узнал об этом в полдень от старшего пастуха, который прискакал напуганный и весь в поту. Он тут же вскочил на коня и помчался галопом к Ла-Кумбре.
И в ту же ночь, представ перед полковником Альваресом, предложил купить у него скот. Полковник улыбнулся. Скотоводы, у которых во время войны отбирают скот, приходят в отчаяние, а не вступают в переговоры. Он согласился, и Каетано заплатил ему золотом. Полковник выгадал, потому что вскорости они должны были свернуть лагерь и стада стали бы для них обузой. А Каетано вернул свой скот по цене гораздо ниже той, что он стоил.
Об этом очень скоро заговорили все, и люди обратили внимание на ловкость, которую проявил молодой Сарриа в торговых делах. А полковник Добровольческих войск Охеда пожурил Каетано за то, что тот не обратился за помощью к нему:
— Мы бы отняли у них скот огнем и мечом!
Каетано улыбнулся. В такой битве он потерял бы половину стада.
ОТЦЫ ОТЕЧЕСТВА
В Сагуа все было готово к празднованию годовщины Двадцатого мая. Вечером в клубе «Лисео» должен был состояться бал, куда следовало явиться при полном параде: в перчатках и белом галстуке. А днем устраивались конные состязания.
Габриэлито торопливо вошел в аптеку доктора Сендахо, что на улице Санта-Та. Купив пачули для матери, он пошел обратно по улице Королевы Изабеллы, чтобы пройти мимо дома Тэре.
В четыре часа пополудни всадники верхом на лошадях уже собрались на территории сахарного завода. Всадники натягивали поводья, и кони вставали на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами, а потом вдруг пускались мягкой, ровной рысью, которой славятся жеребцы креольской породы.
Какой-то мулат крикнул, ударив себя по ляжке пальмовым сомбреро, и все лошади тронулись разом. Каждый всадник держал под мышкой длинное копье. В самом конце улицы была протянута веревка, на которой висели толстые металлические кольца, украшенные лептами разного цвета.
Всадники кричали, а народ вокруг подбадривал их не в силах от возбуждения устоять на месте. Почти у самой веревки они еще раз пришпоривали коней, крепче ухватив копье, нацеливались в кольца — каждый своего цвета, — которые раскачивались на веревке. Потом подныривали под веревку, оглашая воздух гортанными криками. Шлемы, пики, кольца — все смешалось в облаке пыли. Победитель завязывал себе на шее желтую ленту и становился похожим на премированную корову — во всяком случае, так говорили зрители.
Габриэлито вернулся домой напевая — его развлекло увиденное. Полковник Седрон как раз возвратился из Санта-Клары, где в течение трех дней вел переговоры с генералом Хосе Мигелем Гомесом[26] — они создавали новую партию. Эухения, не слишком разбиравшаяся в этих делах, знай готовила им кофе, когда они засиживались до рассвета, между тем как кони били копытами у дверей.
Габриэлито открыл дверь — отец мылся в лохани, а Эухения в тугом корсете и легкой нижней юбке ловко помогала ему.
Габриэлито увидел острые колени полковника Седрона, вылезавшие из огромной лохани, а мать прикрикнула на него.
«Лисео» был весь разукрашен и сиял: специально для бала закупили вдвое против обычного свечей и карбида для ламп. Все члены клуба толпились у дверей — каждый хотел войти первым. Тут были и члены городского совета, и арендаторы, и землевладельцы, и служащие, и продавцы, и учителя. А конные состязания днем устраивались для крестьян и рабочих из литейных и кожевенных мастерских.
Бал начался ровно в половине восьмого. По обычаю, его открывал каледонией алькальд. Супруга алькальда старалась попасть в такт музыки, но толщина мешала ей, и на повороте она потеряла веер. Распорядитель бала поспешил поднять веер и подать ей. Выждав первые такты, к ним присоединились и другие пары. Эухения в ворохе развевающихся юбок и мантилье, шурша дорогим шелком, грациозно двигалась в объятиях полковника Седрона.
За каледонией танцевали вальс, а потом польку.
После кадрили стали разносить пунш, дабы разгоряченные танцем гости могли прохладиться. Для тех, кому хотелось чего-нибудь покрепче, были приготовлены бочонки с вином и водка. А сеньоры, подверженные головокружению, предпочитали сласти с обычной водой. Затем обнесли ликером в рюмках богемского стекла.
Бал был великолепным и чинным и продолжался до тех пор, пока в люстре, висевшей в центре зала, не догорели под стеклянными колпаками цвета сапфира все сто свечей.
Именно в ту ночь и произошло событие, впоследствии широко обсуждавшееся: сеньорита Антунес отказала в танце директору налогового управления, и тот, позвав распорядителя, попросил проверить ее бальную книжечку.
Расследование показало, что директор налогового управления был записан на вальс. Пришлось выполнять правила, и сеньорита Антунес не смогла — как ей того хотелось — танцевать все время с лейтенантом Керехетой, который за нею ухаживал. И так велико было ее горе, что, в отчаянии взмахнув кружевными рукавами, она покинула бал.
Директор налогового управления принес извинения, сказав, однако, что правила есть правила и что бы стало с республикой, если бы, не успев установить порядки, вздумали бы с ними не считаться. Впоследствии поговаривали, будто между Антунес и лейтенантом что-то было.
Много шло разговоров и об очередной шутке Ребольяра, который вымазал медом седло дону Криспуло. И к случаю вспоминали, как на одном из предыдущих балов он по всему залу «Лисео» разбросал пика-пику