Печатание «Клариссы» еще не завершилось, когда случай свел на постоялом дворе в Хаунслоу[43] мистера Филдинга и мистера Ричардсона, и поскольку они были там единственными проезжающими, то автор «Джозефа Эндрюса» предложил творцу «Памелы» забыть о вражде и по-приятельски пообедать. Мистер Ричардсон ответил согласием; после бутылки вина, распитой с большим усердием, он слегка захмелел и стал похваляться успехом у читателей, своей неслыханной славой, а также письмами, которыми его засыпали представительницы прекрасного пола и даже иные вельможи, умоляя пощадить Клариссу.
— Видит Бог, я не желаю отставать от других! — вскричал мистер Филдинг. — И раз представилась такая возможность, позвольте и мне попросить вас как человека любезного: пощадите эту леди!
— Изволите смеяться, — ответил мистер Ричардсон, — а моим участливым корреспондентам отнюдь не до смеха. Уверяю вас, мою типографию осаждают просители, причем многие не в силах сдержать слезы; даже на чашку чая меня приглашают на том условии, что я пощажу Клариссу.
— Довольно скучная у вас жизнь, — заметил мистер Филдинг.
— Такова цена славы, — скромно обронил мистер Ричардсон. — Это бремя сладостно.
В этом духе разговор продолжался; если не считать недолгого отсутствия мистера Филдинга, бывшие враги пробыли в обществе друг друга почти до вечера. Потом был затребован счет, расходы поделены пополам. Мистеру Ричардсону полагалась небольшая сдача.
— Сэр, — напомнил он слуге, — я жду.
— При одном условии, — ответил тот. — Пощадите Клариссу.
— Мистер Филдинг, — объявил мистер Ричардсон, — это ваши проделки. Вы подучили молодчика выставить меня на посмешище.
— Пропади он пропадом, этот молодчик! Я знать его не знаю, — ответил мистер Филдинг.
— Он, точно, спросил у меня ваше имя — и я сказал, а что до остального, то он, должно быть, узнал все от герцога Камберлендского, тот час назад менял здесь лошадей.
Выйдя наружу, мистер Филдинг, будучи нетерпеливым всадником и сославшись на дела в городе, распрощался с мистером Ричардсоном и ускакал. Собеседник же его тронулся в путь степенным шагом и по дороге был принужден дважды вспомнить о своем остроумном противнике. Досмотрщик у заставы отказался его пропускать, если он не пощадит Клариссу; а чуть позже на пустыре к нему подскакал некто, приставил к его лбу пистолет — «Кошелек или жизнь!» — и обомлел: «Уж не мистер ли вы Ричардсон? — спросил он. — Если да, то не нужно мне никаких денег, только пощадите Клариссу».
На счастье, послышался топот приближавшегося военного отряда, спугнувший просвещенного разбойника; мистер Ричардсон перестал трепетать за свою жизнь, но душевного покоя не обрел. С тяжелым сердцем добрался он домой, рано лег спать, быстро заснул и около двух часов ночи был разбужен шумной компанией безголосых певцов, многие из которых были навеселе. Без малого два часа кряду эти меломаны истошными голосами кричали на мотив «Лиллибулеро»: «Пощади Клариссу, Ричардсон!» Возможно, их хватило бы и на всю ночь, не пугни их ружьем разъярившийся сосед. Наутро вся улица бурлила по поводу ночного бесчинства, и многие, в их числе благородный обладатель ружья, явились в типографию и высказали свои претензии, не слишком себя сдерживая. Мистер Ричардсон как раз увещевал последнего, когда кто-то из вчерашних певцов заорал под самым окном: «Пощади Клариссу, Ричардсон!» И мистер Ричардсон устремился на улицу и за некую мзду купил молчание наглеца. Через десять минут пришлось откупаться от второго; потом в течение получаса явились третий и четвертый; и наконец, после краткого затишья, опять появился первый, успевший пропить свою выручку. К этому времен хихиканье собственных подмастерьев и откровенные насмешки соседей так доняли мистера Ричардсона, что он выскочил и отвесил горластому вымогателю оплеуху, тот не замедлил ответить тем же — завязалась драка, и мистер Ричардсон не успел опомниться, как его взяли под стражу и без шляпы и парика, с разбитым в кровь носом доставили в Вестминстерский полицейский суд. В судейском кресле сидел мистер Филдинг; выслушав рассказ уличного певца, он не мог сдержать своего возмущения свирепостью учиненной расправы.
— Но вы еще меня не выслушали! — вскричал мистер Ричардсон. — Я требую, чтобы меня выслушали.
— С удовольствием выслушаю вас, мистер Ричардсон, — ответил автор «Тома Джонса», — но при одном условии: что вы — пощадите Клариссу.
Евридика,
Плутон.
Евридика.
Орфей.
Харон. Прозерпина. Духи и прочие.
Звонит колокольчик.В спешке выходит Автор, за ним Критик.Автор. Погодите, погодите, мистер Четвуд, задержите увертюру, дьявол еще не одет. Он только-только приладил раздвоенное копыто.
Критик. И как вы, сударь? В каком настроении?
Автор. В наилучшем. Если публика хотя бы вполовину настроена так же, я ручаюсь за успех своего фарса.
Критик. Я желаю ему успеха, но, поскольку, вы говорите, он основан на древней легенде об Орфее и Евридике, боюсь, некоторая часть публики может быть незнакома с ней. Может, кому из друзей стоило написать страничку-другую для зрителей вашей «Евридики» и ввести их в курс дела?
Автор. Не надо, всякий узнает об этой легенде столько же, сколько знаю я, заглянув в конец словаря Литтлтона[44], я сам оттуда взял эту историю. И потом, сударь, это предание широко известно. Кто не слышал о том, что Орфей сошел в царство теней за умершей женой и так очаровал Прозерпину своим пением, что та позволила ему забрать ее обратно — при условии, что по пути он не оглянется на нее, а он не удержался и потерял ее навсегда? Дорогой, это знает любой школьник.
Критик. Но хоть просветить тех Щеголей[45], которые вообще не ходили в школу.
Автор. А пусть они узнают от тех, которые ходили. Вы, главное, защитите меня от критиков, а Щеголей я не боюсь.
Критик. Да ведь добрая половина Щеголей и есть критики, сударь.
Автор. Ей-богу, я бы скорее заподозрил, что каждый второй голландец — учитель танцев[46]. Знай я про это заранее, я бы немного пощадил Щеголей. Наверное, придется снять первую сцену.
Критик. А что так?
Автор. Да в этой сцене действуют духи двух Щеголей. А если Щеголь, как мы понимаем, по сути пустышка, то какая же от этого тень?
Критик. Ха-ха! Смешно.
Автор. Я тоже так думаю. Я думаю, у нас получится рассмешить нашим фарсом, а фарс и должен быть смешным — от начала до конца: ведь если эти Щеголи считают себя критиками, то критики фарсов пусть считаются Щеголями. Однако идемте, наверное, дьявол и духи уже готовы, так что, мистер Четвуд, звоните вовсю. Сударь, если вы соблаговолите высидеть со мной рядом все представление, я буду рад услышать ваше мнение о моей пьесе.
Оба усаживаются; играется увертюра.Критик. Простите, сударь, кто эти двое джентльменов, что рвутся на сцену? Не те ли духи, о ком вы говорили?
Автор. Да, сударь, они самые. Мистер Спиндл, придворный, и капитан Уизл, из военных, и каждый представительствует от своей касты. Также примите к сведению, что один умер некоторое время назад, а другой только что преставился. Но тише, они выходят.
Входят капитан Уизл и мистер Спиндл.Капитан Уизл. Ваш покорный слуга, мистер Спиндл. Добро пожаловать, сударь, на этот берег Стикса. От всего сердца рад видеть вас почившим.
Мистер Спиндл. Благодарствую, капитан Уизл. Надеюсь, вы в добром здравии?
Капитан Уизл. Насколько может быть покойник, мой милый.
Мистер Спиндл. Клянусь честью, лучшего не пожелаешь никому из живущих, во всяком случае, никому из живых Щеголей. Покойники, я слышал, не болеют, мы же, Щеголи, пока живы, не вылезаем из болезней; но, спасибо легкой лихорадке и знаменитому врачу, я стряхнул никчемную плоть и теперь намерен погулять на славу: ударюсь в пьянство и разврат, пущусь во все тяжкие, как бывало на том свете.
Капитан Уизл. То есть вы считаете этот свет точно таким, как тот, что покинули?
Мистер Спиндл. А как же, ведь тут есть шлюхи?
Капитан Уизл. В изобилии.
Мистер Спиндл. Ей-богу? А кто-нибудь нашего круга, светские дамы, есть?
Капитан Уизл. Да почитай, каждая вторая.
Мистер Спиндл. Прелесть моя, и как же вы проводите жизнь, то есть смерть, в таком окружении?
Капитан Уизл. Так же, приятель, как проводил ее при жизни, — карты, кости, музыка, кабаки, девки, маскарады.
Мистер Спиндл. Маскарады! Маскарады у вас тоже есть?
Капитан Уизл. «Тоже»! Отсюда они и пошли.
Мистер Спиндл. Замечательное место — этот ад!
Капитан Уизл. Единственное место, сударь, где пристало быть приличному человеку.
Мистер Спиндл. Как же нам его оболгали на том свете!
Капитан Уизл. Брось, тот ад не нашей веры; мы с тобой, дружище, и еще многие люди нашего круга всегда были язычниками.
Мистер Спиндл. Ну а сам старик, дьявол, что он собою представляет?
Капитан Уизл. Он-то? Милейший господин, настоящий джентльмен; да вы, дорогой мой, тысячу раз его видели. Встретив его здесь, я сразу вспомнил, что это он тасовал карты в «Уайте» и «Джордже», частенько околачивался на бирже и в меняльных конторах, захаживал в Вестминстер-Холл. Я вас представлю ему.