Контрольный анализ оказался благополучным, еще благополучнее, чем ожидалось, а Шуня с вещами задерживалась. Денисов ждал ее час, другой, потом позвонил домой. Телефон не отвечал. Он решил, что она в дороге. Но прошло еще два часа – Шуня не появилась.
Денисов не стал больше ждать. Ему уже опостылела больница и было непонятно, как он мог провести в этих стенах почти полгода, с осени до весны. Больше его не хватало ни на минуту.
Денисов взял все документы, которые ему причитались, и ушел из больницы в тапках и тренировочном костюме. В кармане случайно оказалась трешка, и Денисов доехал до дома на такси. Двадцати копеек не хватило, но шофер не обиделся.
Квартира была прибрана. В холодильнике стоял обед. На столе под пепельницей – деньги. В шкафу только вещи Денисова и пустые вешалки. Значит, Шуня забрала свою дочь, свои вещи и ушла. Но куда? Почему? Денисов был настолько удивлен, что удивление забило все остальные эмоции, как то: обиду, испуг, ревность. В нем остались только КУДА и ПОЧЕМУ.
Денисов взял телефонную книгу и стал ее листать, определяя, у кого можно выяснить «куда». В телефонной книге по алфавиту были расставлены люди. Некоторые уже умерли. Их не было вообще. Другие были живы, но тоже как бы умерли, потому что ушли из их жизни по разным причинам. Было несколько новых фамилий, новых привязанностей. Телефонная книга – это своего рода биограф. Она может рассказать историю твоей жизни: твои интересы и душевные пристанища.
Денисов стал звонить сначала выборочно, потом подряд, рассчитывая на случай. У него устал палец, цепляющий диск, и устала надежда.
Денисов пошел в ванную комнату, чтобы принять душ, смыть с себя больницу. И там, под душем, жмурясь и успокаиваясь от воды, Денисов понял: Шуня уехала в дедовский дом, который он ей завещал.
Денисов вышел из ванной комнаты, оделся тепло и спортивно, взял деньги и поехал на вокзал.
Он ехал ночь на поезде. Потом сошел на нужной станции и потратил день на бездорожье. Восемьдесят километров он преодолевал по времени столько же, сколько пятьсот. Денисов ехал на грузовике, потом – на молоковозе, на вездеходе. Наконец его высадили возле леса и сказали, что дальше – только ноги: пять километров лесом и три полем.
Денисов пошел по лесной тропинке. Деревья и кусты росли густо и цвели буйно. Человеческая рука не вмешивалась в природу, здесь все было так же, как на заре человечества. Денисов не удивился бы, если бы ему навстречу вышел звероящер. Стоял конец мая, зелень была юная, еще не уставшая, воздух напоен такой молодостью, что у Денисова закружилась голова, как от первой сигареты.
Из леса Денисов вышел в поле и подумал, что у поля – своя красота, такая же неповторимая, как у моря и у гор.
Шуня находилась во дворе, в одном сарафане, и копала огород. Волосы ее были подняты, лицо раскраснелось, на нее жарко было смотреть.
Лена в купальнике носила воду из колодца. Денисов впервые видел свою дочь в купальнике. Она всегда ходила в чулках и не снимала их даже в самую сильную жару… Одна нога была тоньше другой. Это было заметно, но не зачеркивало ее молодости и очарования.
Увидев Денисова, обе прекратили свои занятия. Шуня разогнулась, а Лена поставила ведро на землю.
– Вы что, с ума сошли? – прямо спросил Денисов, ничего не объясняя. Они сами знали, о чем речь. Бросить больного отца и мужа и сбежать в неизвестном направлении могут только сошедшие с ума люди. Его, денисовское, появление как бы предлагало им вернуться на круги разума.
Шуня и Лена молчали, и было неясно: намерены они возвращаться на круги или нет.
Денисов смутился. Шуня была привязана к нему как к грудному ребенку. Денисов к этому привык и даже научился капризничать. Сейчас ему, как ребенку, казалось, что его бросили, даже не потрудились подбросить к чужому порогу, а просто бросили, и все.
– Как это понимать? – спросил он.
– Мне надоели люди и большие города, – спокойно ответила Шуня. – Там меня душат и унижают.
– Но я же не город. И не люди. Я – твой муж.
– Ты выжил. Теперь живи дальше.
– А ты?
– Я не хочу с тобой жить.
– Как? – не понял Денисов.
– Я не хочу жить с человеком, которому не верю, – объяснила Шуня.
– Почему ты мне не веришь?
– А вдруг в тебе опять проснется цыган…
– Не проснется. Мой дед по матери был не цыган, а молдаванин, – вспомнил Денисов.
– Все равно. Если тебя занесло один раз, где гарантия, что не занесет во второй…
– Шуня… Что ты говоришь… Это случилось со мной однажды за двадцать лет. Посмотри, как люди живут. У моих знакомых в неделю больше приключений, чем у меня за всю жизнь.
– Я знаю, люди живут как получится. Я не слепая. Но мне всегда казалось, что у людей – это у людей. А у нас – это у нас. Мы должны пройти по жизни, честно взявшись за руки, и пронести нашу любовь чисто и высоко.
– А мы так и пройдем. Я люблю тебя так же, как раньше. И даже больше. – Денисов никогда не врал, и сейчас он говорил то, что думал и чувствовал.
– Плохо, – сказала Шуня.
– Почему?
– Потому что ты будешь переживать. А тебе это вредно.
Она уже не объединяла его с собой. Он был сам по себе, а она отдельно от него. Через забор.
– Ты идеалистка. Фанатичка. А всякий фанатизм – это ограниченность.
– Я не говорю, что я права. Я говорю только, что я не могу тебе больше верить. И не могу жить без доверия.
– Но ведь мы друзья, – уцепился Денисов.
– Предположим…
– А дружба превыше всего.
– Это слова из песни, – напомнила Шуня.
– Песни тоже отражают жизнь. – Денисов оглянулся на дочь, ища поддержки, и увидел: она больше не связана с ним одной нитью, она тоже сама по себе. И Шуня сама по себе. Автономные люди, живущие на солнечной энергии.
– А что ты будешь здесь делать? – спросил Денисов у жены.
– Работать в школе. Буду сельской учительницей. Я ведь практик, а не теоретик.
– Я тоже практик, – сказал Денисов. – Я должен строить дома. Я не могу без городов и без людей.
– Возвращайся. Я же тебе ничего не говорю…
– Ты приедешь к нам на лето. В отпуск, – пригласила дочь. – Здесь много земляники и грибов.
Денисов окинул взглядом отчий дом и кусок земли, к которому притулилась деревня, – такой прекрасный и такой заброшенный.
– Я вернусь сюда и построю здесь солнечные дома, – пообещал он.
– Это тоже слова из песни? – спросила Лена. Шуня в растерянности смотрела по сторонам.
– Ты не видела, куда я положила лопату? – спросила она у дочери.
Он понял: она слушает только себя, свое будущее, в котором его, Денисова, больше нет.
Он повернулся и пошел обратно, тем же самым маршрутом, только наоборот – сначала поле, а потом лес. Дорога была неблизкой. Денисов шел и думал о жене и о той плате, которую взяла с него Судьба за кратковременную Страсть. Сейчас эта цена показалась неоправданно завышенной. Просто чудовищной. Его знакомые в таких случаях не платили ничего. Либо ничтожно мало. И почему так получается, что одним все сходит с рук, а он должен теперь расплачиваться всей оставшейся жизнью?
Денисов остановился и заплакал. Поле вокруг него было равнодушно и необъятно, как море.
Навстречу по травам, как по волнам, шел человек в плоской кепочке и жарких суконных брюках. Он показался Денисову знакомым, но откуда мог здесь взяться знакомый человек? Они поравнялись, и Денисов узнал: это был инопланетянин из сна, но, одетый в сельмаговскую одежду, он выглядел вполне по-земному.
Денисов прошел мимо него и оглянулся. Инопланетянин тоже оглянулся, и они кивнули друг другу. Значит, он тоже вспомнил Денисова. Они постояли меньше минуты и разошлись. Денисов пошел к станции, а инопланетянин – в глубь нечерноземной полосы. Видимо, у него там были какие-то свои дела.
Кино и вокруг
Состояние творчества – это болезнь. Малая наркомания. С той разницей, что наркотики разрушают, а творчество нет. Но состояние зависимости похоже.
Впервые я услышала в себе эту зависимость довольно рано, в пятнадцать лет. У меня была скромная мечта: написать рассказ и напечатать его в журнале. Журнал «Юность» – вот предел мечтаний.
Моя мечта сбылась через десять лет. «Юность» напечатала два моих рассказа. В газете «Правда» появилась статья, в которой были такие строчки: «Токарева – умна. Парадоксальна». Я вырезала ножницами эту статью и носила с собой, как справку. Если что не так – вытащить из сумки и показать, как документ. Токарева – умна. Газета «Правда». Центральный орган.
В то время, в двадцать пять лет, я не представляла себе, что у меня в доме появится полка моих книг на разных языках. Сейчас у меня уже две полки. К европейским языкам прибавились азиатские. Время от времени мне звонит китайский переводчик, который хочет со мной встретиться. Он звонит и говорит:
– Это ваша пере-вос-сица Андрей…
Я каждый раз не понимаю: зачем я ему нужна? Переводит, и на здоровье. А зачем встречаться?
Может быть, ему кажется, что он сможет перевести на китайский не только мой текст, но и все остальное?
А что остальное? Мое счастье. Моя женственность. Моя любовь.
То, что вынесено за скобки чистого листа. То, что не имеет к успеху никакого отношения.
Чеховский дядя Ваня – не состоялся как личность и спивается. Астров – состоялся, но тоже спивается. «Талант в России» – не может быть чистеньким.
Реализация социальная и личная – это разные вещи. Если я реализовала себя как писатель, но не состоялась как женщина и мать, я похожа на табуретку без одной ножки. Такая табуретка не стоит. Она падает.
И наоборот: у меня прекрасная семья, но она съела все мои строчки. Нет такой писательницы. И не было никогда. Что получается? Табуретка без ножки.
Для счастья надо все. То и это. А так бывает?
Я знала одного: у него было все, кроме здоровья. Другой был здоров, талантлив, обожал жену. Но она умерла.
Третий был здоров, талантлив, счастлив, но незаметно подкрался главный враг – старость. Этого не обойти…