На выходе из Daibutsu-den Hall можно совершить еще один ритуал. Нет, лезть в еще одно отверстие не нужно. У деревянной статуи бодхисаттвы Кшитигарбха в смешных красных одеждах (японцы зовут его Дзизо), не стесняясь, нужно дотронуться до того места Дзизо, которое болит у вас. Исцеление придет.
Это лишь далеко не полный перечень того, что в храмах Нары можно сделать на удачу. Японцы любят предсказания. Они покупают фигурки оленей с записочками во рту и оставляют таблички с пожеланиями и мечтами, гадают на палочках в храме. Молятся и приобретают различные талисманы. У каждого святилища всегда есть свой. А храмов в Нара-парке много.
Из важных – Кофуку-дзи, часть некогда большого комплекса из 175 зданий, от которого остались лишь трехъярусная пагода XIII века и святилище с сокровищницей внутри. И конечно, Касуга-тайся, второй по важности синтоистский храм на земле. Возле него обычно надолго замирают архитекторы и дизайнеры, любуясь строением с красными балками, белой облицовкой стен и изогнутой крышей. Место таинственное, окруженное древним лесом. Вокруг много тропинок, по обе стороны от которых стоят поросшие мхом каменные светильники, между ними блуждают олени.
Олени тут повсюду, и никуда от них не деться. Они в прямом смысле захватили Нару. На бедствие, конечно, еще не тянет, но стадо в 1200 особей чувствует себя вольготно. Олени выжимают из своего «священного положения богов синто» максимум. Завлекают туристов миндалевидными глазами, заглядывают прямо в душу. Японцы оленей боготворят. Они верят, что все парнокопытные Нары по умолчанию считаются потомками великого белого оленя, на котором с небес спустился бог-громовержец, ставший первым императором Японии. Парнокопытных кормят, тщательно за ними убирают, играют для них на горне Шестую симфонию Бетховена и обрезают им по осени рога.
Но не ведитесь на эти глаза и сердечки на мохнатых попках! Едва заметив, что турист решил раскошелиться на оленье печенье, животные начинают вести себя как пьяные английские болельщики: толкаются, лягаются, кусаются и пихаются, собираясь маленьким стадом вокруг кормильца. Это похуже кормления бабуинов, скажу я вам. Оленья банда оставила пару хороших синяков на моих бедрах и сожрала даже входной билет в один из храмов. И вот об этом в новостях не пишут!
Тоба. Морские пенсионерки
В маленькой рыбацкой хижине, которая стояла на берегу Внутреннего моря, прямо посредине комнаты ярко горел очаг, над нами на решетке подрумянивались гребешки, устрицы и рыба. Вокруг суетились бабушки, все одинаково одетые: в белых платочках, рубашках, цветастых юбках и красных передниках. Погода в Тобе была хмурой, то и дело моросил дождь, а внутри было уютно, и выходить никуда не хотелось. Бабушки подливали чаю, переворачивали морепродукты, хихикали, прикрывая морщинистыми руками улыбки. И ничто в них не выдавало главного: все они были представительницами древнейшей профессии – «морскими девами» ама. Теми, кто, ныряя на глубину, собирает вручную жемчужных устриц, морских ежей и прочих съедобных моллюсков. Вот этих самых гребешков, что томились на огне.
Первые упоминания о ныряльщицах ама, которые умели опускаться на большую глубину и надолго задерживать дыхание, появились в одном из сборников японской поэзии почти 2000 лет назад. Затем, веками позже, этих морских нимф стали изображать на эротических гравюрах. Все дело в том, что ама работали обнаженными – любые костюмы им только мешали. Немудрено, что поэты воспевали красоту «морских дев», скрывающихся в пучине вод, художники были очарованы изящной наготой, сравнимой с куртизанками эпохи Эдо. Но это был лишь растиражированный образ. В работе ама не было никакого гламура, только тяжелый труд, полный рисков.
Впрочем, ама никогда не были похожи на кротких японок, «морские девы» были вне традиционного общества – хорошо сложенные (за сезон они теряли до 15 кг веса), загорелые, самодостаточные, решительные и жизнерадостные.
Стать ныряльщицей ама без родословной в несколько поколений в Японии почти не представлялось возможным. Дочери вырастали, помогали своим матерям, сначала присматривались к технике фридайвинга: учились управляться с острой палкой, охотясь на осьминогов и скатов, с веревками и ножами, таскали корзины с водорослями, помогали продавать улов. В 20 лет любая из ама могла спокойно искать добычу на глубине 20 метров и находиться под водой от одной минуты до двух.
Считается, что самое глубокое дыхание ама имеют в возрасте от 30 до 40 лет, некоторые могут не дышать и вовсе до двух минут. И погружаются дамы до преклонного возраста – даже когда им за 70, как этим гостеприимным бабушкам, они еще вполне способны добыть на морском дне всякого нужного.
Показательные выступления ама проходят в центре Mikimoto Pearl Island. На маленьком кораблике приплывают несколько женщин в белых костюмах, больше похожих на защитную амуницию, которую носят во время эпидемий, ныряют на забаву публике. Демонстрируют правильный заход в воду – пяточками наверх, кидают в огромные деревянные кадушки оке охапку найденных устриц и удаляются под аплодисменты.
Жемчуг уже давно не добывают таким образом. Жемчужницы на ферме в префектуре Миэ производят перламутровые драгоценные горошины под надзором технологов почти по годичному расписанию. Это как раз Кокити Микимото принадлежит идея искусственного культивирования жемчуга, которая ему принесла миллионы и сильно подкосила бизнес ама. Жемчужному королю пришлось задейстовать ама хотя бы в шоу, он облачил их в белые костюмы, в которых ныряльщицы и стали работать.
История «морских дев» скоро канет в пучину вод Внутреннего моря. Это раньше рабочий табель ама был напряженным: женщины дружно выходили в «час угря» (в девять утра) в море, делали несколько заходов за день, обычно два или три, проводя каждый раз под водой в общей сложности до часа и больше, погружаясь в среднем раз двадцать – тридцать. Современные японки нырять с голой попой в океан не желают, не хотят даже в гидрокостюмах, поэтому большинство ама уже на пенсии и разве что развлекают туристов воспоминаниями о том, как это было, да ныряют, чтобы быть в форме, в теплое время года. Говорят, в Японии осталось около 2000 ама и в префектуре Миэ живет больше половины. И наши старушки были из этого числа.
Рыбку и моллюсков с пылу с жару бабушки ама разложили по тарелкам и сели умиляться от радости, что мы уплетаем обед за обе щеки. Как только «внучки» насытились, стало совсем как в гостях у родных. Бабушки развеселились, начали наряжать нас в ныряльщиц, правда, не нагих, а пенсионного возраста: повязали нам платочки, переднички и затянули в хоровод.
Когда уже погас огонь в очаге, пришла пора уходить, бабушки нас обняли на прощанье, а Рейко – самая маленькая из всех русалок – сунула мне в ладонь маленький мешочек-талисман, чтобы море ко мне было всегда благосклонно и богато уловом.
Ига. Люди в черном и коричневом
За утренним супом мисо в гостиничном ресторане я прочла в местной англоязычной газете о том, что городу Ига в префектуре Миэ требуются ниндзя. Ощущалась их нехватка, несмотря на заработную плату эквивалентом 85 тысяч долларов. Причем это гораздо больше, чем они зарабатывали в Средние века. Даже представила себе собеседование на должность с местным HR: «Почему вы хотите стать ниндзя? А какие у вас навыки в метании сюрикенов? Есть ли опыт ликвидации объектов?» Интересно, берут ли женщин?
Ига – уютный городок, где вроде бы как зародилось движение людей в черном. В Ига-рю и Кога-рю базировались лучшие школы ниндзюцу во всей стране, учеников смолоду учили боевым искусствам, тайнам шифрования, мастерству быть незамеченным, травологии и применению ядов, основам дайвинга, скалолазанию, ориентированию на местности и совершенствованию собственных чувств, особенно осязания и обоняния. Но среди населения в сто тысяч человек уже не найти ни одного представителя клана, а самих ниндзя можно пересчитать по пальцам. Все они сотрудники музея Ига-рю или международного центра исследований ниндзя.
Первым делом в музее, который выглядит как типичный сельский дом, ты жестко разочаровываешься, ведь все твои стереотипы рушатся. Среди стендов с хитрым оружием и экипировкой для хождения по болотам ты внезапно узнаешь, что ниндзя никогда не носили черное, а облачались в темно-красные, темно-синие или коричневые мешковатые костюмы. А в свободное от заданий время и вовсе были фермерами, даже соседи не подозревали, что эти достопочтенные крестьяне – диверсанты и наемные убийцы.
Но затем ряженые актеры наглядно демонстрируют тайные ходы за бумажными стенами, лазы под циновками и ложные двери, дают небольшое представление с драками. Но не говорят о том, что происходило с теми, кому случалось провалить задание, а ведь их варили в кипятке.
Странно, что искусству ниндзюцу не нашлось места в современную эпоху и услуги наемников оказались невостребованными. Больше нет желающих плеваться ядовитыми стрелами через фукию, сидеть в пруду с лягушками и дышать через трубочку, выслеживая какого-нибудь гада.
Все превратилось в шутовство.
Образ ловкого неуловимого шпиона, находящегося на службе у самурая, Ига эксплуатирует нещадно. Проще говоря, слово «ниндзя» добавляют ко всему, что продается: от мороженого до отелей. Ну и конечно, всем полагается нарядиться.
Покряхтывая, я замоталась в черное, прикрыла лицо как надо, чтобы не узнали соседи, если я полезу на задание завалить бывшего мужа, взяла в руки пластмассовый меч и встала перед зеркалом, дабы отрепетировать позы для фотосессии и выучить движения нуки. Отражение надо мной подтрунивало. С образом ниндзя меня роднила только черепашка, причем явно похожая на мать Микеланджело. Впрочем, ничуть не расстроившись, я покрасовалась перед камерой. Местный фотограф не выдал себя, хохотал, наверное, дома. Те снимки, клянусь, не увидит никто.
Хотя, наверное, было бы забавно затеряться в толпе самых разных людей, наряженных в костюмы убийц во время фестиваля ниндзя – неуклюжих, высоких, в очках. И заодно было бы неплохо овладеть рецептами травяных сборов, которые могут заставить врага усомниться в здоровье, и нанесению вреда одним нажатием пальцев в особые нежные точки на теле. И еще, пожалуй, я бы научилась ходить бесшумно.