Старина, когда я видел его страдания, у меня разрывалось сердце. Мне начинало казаться, что если он удалится в царство унылости и печали, то вряд ли будет так же часто приглашать меня на ужин. Настоящий альтруизм, как тебе прекрасно известно, начинается дома, поэтому я просто обязан был что-то сделать для него.
А это означало, что мне придется обратиться за помощью к Азазелу. Я когда-нибудь рассказывал тебе о двухсантиметровом инопланетянине, которого я вызывал известными только мне тайными средствами? Рассказывал? Ты шутишь.
Как бы то ни было, я вызвал Азазела.
Азазел, как и следовало ожидать, был в ярости. Он появился, крича дискантом и бешено размахивая руками. Потом огляделся и заметил меня.
— Идиот и тупица, разве можно меня вызывать в такое время?
— Именно в это время ты мне и нужен, о Чудо Вселенной.
— Но я смотрел… — Он начал подробно объяснять, чем занимался. В его мире, очевидно, существовали животные с шестью ногами, которые перемещались прыжками и кувырками в непредсказуемых направлениях, и на них делали огромные ставки. Побеждал тот, кто первым пересечет финишную линию. Азазел настаивал на том, что его «конь» с непроизносимой кличкой был на грани победы.
— Если я не вернусь именно в момент моего исчезновения, то потеряю семьдесят дворшаков.
— Конечно, ты вернешься именно в тот момент. То, о чем я тебя попрошу, проще самой простоты, и тебе понадобится не более одного мгновения, о Воин Космоса (он любил когда к нему обращались подобным льстивым образом, потому что был крохотным существом, и на его родной планете, как я понял, к нему относились крайне пренебрежительно).
Я объяснил ситуацию.
— Работу? — переспросил он — На моей планете существует слово «кластрон», которым мы называем любое унизительное занятие, которое должно выполняться существами с низким социальным положением, несмотря на их возражения и против их воли.
— Да, — произнес я с чувством. — Именно это мы называем работой.
— Бедняга, — сказал Азазел, роняя скупую слезу, которая упала на скатерть и прожгла в ней крошечную дырочку, — И он действительно хочет работать?
— Он нуждается в ней, потому что хочет получить девушку своей мечты, девушку, с которой неразрывно связана его душа.
— Ах, любовь, любовь, — сказал Азазел, роняя еще одну слезу, — До каких крайностей она может довести даже самых мудрейших! Помню как-то раз, ради любви дорогой запулник, шести футов ростом, что само по себе являлось проблемой, я вызвал ее среднего сожителя на… Впрочем, к делу это не имеет отношения. Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я нашел ему работу, на которой он мог бы задержаться.
— Именно.
— И у него нет квалификации.
— Нет.
— Значит, придется работать чисто на эмоциональном уровне. Мы должны найти работодателя, который будет бесконечно доволен твоим другом, а твой друг будет бесконечно доволен своей работой. Сложное дело.
— Не слишком сложное для Разгадывателя Пульсаров.
— Нет, конечно нет, — неуверенно произнес Азазел. — Но некоторые сложные моменты есть. Мы не знаем, кто именно будет работодателем, поэтому мне придется создать общее поле молчаливого согласия, а это нелегко.
Должен заметить, старина, что в тот раз я едва не потерял веру в Азазела. Он долго думал, что-то бормотал; я, конечно, не знал, чем именно он занимался, когда погружался в сферу высоких технологий своего общества, но мне казалось, что он колебался, качал головой и часто начинал все сначала.
Наконец он прерывисто вздохнул.
— Сделано, — сказал он голосом, который лишь усилил мои сомнения.
Я, конечно, рассыпался в благодарностях, но не поверил, что он действительно что-то сделал.
Во всем, что произошло, я должен винить только себя. К беде привели именно мои сомнения. Нет, я не собираюсь ронять скупую слезу в бокал с шампанским. Кстати, хочу напомнить, это не шампанское, а дешевое белое вино.
Я много думал об этом, старина. Я уж решил, что на Азазела нельзя рассчитывать; кроме того, мне не хотелось, чтобы Ван нашел работу. Конечно, работать кто-то должен, но только не я, не мои друзья и любимые. Поэтому у меня возникла идея.
Вана я нашел в его клубе.
— Ван, — сказал я, — я до сих пор не знаком с твоей Дульсинеей.
Он посмотрел на меня с выражением, которое я мог описать только как неприятное подозрение.
— Она слишком молода для тебя, — сказал он.
— Ван, — сказал я, — ты меня неправильно понял. Женщинам, с моей стороны, ничего не грозит. Они могут умолять или предлагать деньги, что часто делают, но, уверяю тебя, я никогда ничем не буду с ними заниматься, кроме как из чистой доброты или чтобы облегчить их страдания.
Моя искренность и очевидная честность повлияли на него.
— Ладно, хорошо, — сказал он. — Я тебя представлю.
Как-то раз он сделал это, и я с ней познакомился. Она оказалась девушкой достаточно небольшого роста, стройная, с хорошей фигурой, темными волосами и глазами с пристальным взглядом. Она быстро двигалась, и могло показаться, что она постоянно сдерживает заключенную в ней энергию. Она, честно говоря, была полной противоположностью Вана, который был беспечным юношей и предпочитал не вмешиваться в течение жизни. Дульсинея, напротив, как мне определенно показалось, держала жизнь за горло, трясла ее и бросала в том направлении, в котором собиралась двигаться.
Честно говоря, я никогда не испытывал желания жениться, но если бы такое желание возникло, если бы можно было представить такую нелепую ситуацию, то ни за что не выбрал бы Дульсинею. Ты словно находился слишком близко к костру, тебе становилось слишком жарко. Конечно, противоположности притягиваются, и я не собирался возражать против женитьбы Вана на Дульсинее. В конце концов, это вывело бы ее из оборота и облегчило жизнь другим мужчинам, с которыми она могла познакомиться.
— Я с нетерпением ждал знакомства с вами, мисс Гринвич, — сказал я самым учтивым тоном, произнеся ее фамилию «Грин’ич», как и подобало воспитанному человеку.
— Моя фамилия произносится «Грин’уич», но вы можете называть меня Дульси. Как я понимаю, вы — Джордж, Друг, о котором Ван так много рассказывал. — Она посмотрела на меня оценивающим взглядом, словно сдирая кожу.
— Близкий друг, — уточнил я.
Она фыркнула.
— Ладно, когда он наконец разберется с работой, придется заняться другими вопросами. Очевидно, другого выхода нет.
Честно говоря, ее тон мне совсем не понравился, но я сказал:
— Именно о работе я хотел бы с вами поговорить. С какой стати вы решили, что Ван должен работать?
— Потому что мужчина не должен шататься без дела и растрачивать жизнь на пустяки.
— Мужчина? — уточнил я. — Но не женщина?
Она моргнула несколько раз.
— Женщина тоже должна чем-то заниматься.
— Разве не должен кто-нибудь из пары заботиться о доме, пока другой охотится в джунглях?
— Очевидная мужская шовинистическая пропаганда.
— Чепуха! Я сказал «кто-нибудь из пары», не указал кто именно. В зависимости от того, кто лучше подходит к определенной работе. Полагаю, вы — феминистка.
— Безусловно. В моем роду все женщины были феминистками. Одна из моих прародительниц дала по носу генералу Эмброузу Бернсайду только за то, что он посмел подмигнуть ей. Уверяю, она хорошо взъерошила ему бакенбарды.
— Не сомневаюсь. Мне кажется, что вы гораздо более приспособлены к этому жестокому миру, чем бедняга Ван. Ван — мягкий и добрый человек…
— Да, он такой, — сказала она. Голос ее стал мягче, во взгляде появились почти человеческие оттенки чувств. — Он — мой маленький ягненочек.
Я едва сдержал дрожь и продолжил без запинки:
— А вы крепки, как гвоздь.
— Я всегда считала себя крепкой, как кованая легированная сталь.
— В таком случае, может быть, это вы должны устроиться на работу?
— Гм, — сказала она.
— По моему мнению, — сказал я, — вы должны заняться политикой. Нам нужны энергичные, упрямые, бессердечные, грубые Американцы с большой буквы, которые говорили бы остальным беспринципным, вечно колеблющимся людям, что делать.
— Гм, — сказала она.
— А если вы станете заниматься политикой, что может быть лучше богатого мужа, который будет оплачивать все эти выступления по телевидению? Уверяю вас, деньги не будут потрачены зря, потому что когда вы будете избраны, то найдете тысячи способов вернуть их, причем некоторые из них будут почти законными.
— Гм, — сказала она.
— А Ван — как раз такой человек, в котором нуждается политик слева от себя и в шаге за спиной. Он будет улыбаться в камеры, что, несомненно, завоюет голоса пожилых избирательниц, будет смотреть на вас с обожанием, когда вы будете произносить речи. Меньше всего вам захочется, чтобы у него была работа. Ему потребуется время на благотворительность, чтобы к вам хорошо относились, например на дома престарелых, лошадей для игры в поло, где он будет учить их ржать.
— Гм, — сказала она. — В ваших словах есть большой смысл.
— Обычно так и бывает, — согласился я.
— Я должна об этом подумать.
— Конечно, но думайте быстрее. В противном случае Ван может найти работу и уже не будет подходить для роли Первого Джентльмена.
— Первого Джентльмена, — несколько раз повторила она. — Госпожа президент, — пробормотала она. — Сегодня вечером я буду у него, — добавила она решительным тоном.
Она так и поступила, а результаты можно было легко предугадать.
Крайне взволнованный, Ван позвонил мне на следующий день.
— Джордж, — сказал он, — Дульсинея хочет выйти за меня замуж. Я не должен искать никакой работы с девяти до пяти. Она говорит, у меня будет достаточно забот, когда я женюсь на ней, что она не может больше ждать, чтобы выполнить веление своего сердца. Ты понимаешь, она имела в виду меня, когда говорила о велении сердца.
— Несомненно, — сказал я. Возможно, она имела в виду Белый дом, но я не видел оснований говорить об этом Вану в самый счастливый момент в его жизни.