Менее чем через месяц он женился. Я был одним из церемониймейстеров, шампанское было великолепным. А если я добавлю, что мне удалось воздержаться от поцелуя невесты, ты поймешь, что это был праздник, которому улыбались сами небеса.
Счастливая пара отправилась в свадебное путешествие, а потом поселилась в пригородном особняке.
Они были сильно заняты, потому что Дульсинея Глиц, так теперь ее стали называть, действительно занялась политикой. Не знаю, насколько внимательно ты следишь за политической жизнью, старина, сидя здесь, постоянно уткнувшись носом в экран процессора текстов, но всего через несколько лет она, ярко сверкнув в городском совете, уже баллотировалась в сенат штата.
Должен заметить, я весьма гордился собой. Впервые в жизни я не стал полагаться на Азазела, а все сделал сам, да так ловко, ты не можешь этого не признать. Мне было абсолютно ясно, что на этот раз Азазел потерпел неудачу. Не возникло никакого странного эмоционального поля, которое заставило бы работодателей требовать услуг Вана, и у самого Вана не возникло никакого страстного стремления. Он просто женился на любимой девушке.
Все было просто здорово.
По крайней мере, мне так казалось, пока я не встретился с Ваном примерно месяц тому назад. Он сильно постарел. Загар исчез, руки немного дрожали, он горбился при ходьбе, и у него был затравленный вид.
Я решил не обращать на все это внимания и весело воскликнул:
— Ван! Давно не виделись!
Он обернулся и посмотрел на меня, и мне показалось, что узнал не сразу.
— Это ты, Джордж?
— А кто еще?
— Как поживаешь, Джордж? Встреча с тобой — такая сладостная мука. Она напоминает мне о старых деньках, которые, увы, уже никогда не вернутся.
Про его щекам потекли слезы.
Я опешил.
— Ван! — воскликнул я, — Что случилось, дружище? Только не говори, что она все-таки заставила тебя устроиться на работу!
— Нет-нет, — поспешил заверить он, — Если бы это. Я занят совсем другим. Я должен советоваться с главным садовником по поводу лужаек и парков, составлять меню с поваром, обсуждать с экономкой приемы, которые мы постоянно устраиваем, нанимать нянек для близнецов, уходу за которыми любимая Дульси посвятила целых два дня после родов. В общем, работа очень, очень тяжелая, и в добавление ко всему…
— Да?
— В добавление ко всему, она занимается политикой, понимаешь? Кто-то, очевидно, посоветовал ей так поступить. Какой-то законченный идиот, который вмешался не в свое дело, — сказал он раздраженно, — Если бы я его нашел! Треснул бы по башке клюшкой для поло. В конце концов, для другого она уже не пригодится. Джордж, ты не знаешь, кто ей это предложил?
— Думаю, это — ее собственная идея, — сказал я. — Не могу представить, что мог найтись дурак, который додумался бы предложить такое. Но скажи, что плохого в том, что она занимается политикой?
— Что плохого? Из-за этого я полностью лишился индивидуальности. Репортеры постоянно спрашивают меня, в какой степени я влияю на принимаемые ею решения, действительно ли я сплю с ней, верно ли то, что я консультируюсь с астрологом по поводу самого благоприятного времени доя выступления с речью. Говорю тебе, Джордж, у меня больше нет личной жизни. Никто не знает моего имени, да и кого оно интересует? Ты знаешь, как зовут мужа Маргарет Тэтчер? Конечно нет. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.
У меня сжалось сердце.
— Ван, а ты пытался с ней поговорить?
— Да, и очень часто. Но она отвечала, что я идеальный супруг политика, что когда-нибудь, когда закончится второй срок ее президентства, я снова могу посещать пляжи и ночные клубы.
— Мне не хотелось бы говорить об этом, Ван, но ты не думал о разводе? Она — политик, которому скандал ни к чему, поэтому она тихо тебя отпустит, возможно, даже оставит опекунство над детьми. И ты снова станешь свободным человеком.
Ван повесил голову.
— Я часто об этом думал, — сказал он грустно. — Я даже оставил бы ей опекунство над этими избалованными… ее драгоценными шалунишками. Но не могу, Джордж, не могу.
— Почему? Уверен, она не станет причинять неприятности.
— Дело не в ней, Джордж, а во мне, мне, мне, мне.
Он стучал себя в грудь кулаком при каждом слове, пока не замолчал из-за приступа кашля.
— Я отношусь к этому браку как к работе, — сказал он отдышавшись. — Еще стоя рядом с Дульсинеей перед священником, я думал восторженно: «Это — работа, работа, устроиться на которую я обещал Дульсинее, и я получил ее и обязательно сохраню». Честно говоря, у меня возникло чувство, что я никогда не должен бросать эту работу, что бы ни случилось, и Дульсинея считала так же. Я не знаю почему. Мистика какая-то. Таким образом, я никогда не стану свободным. Никогда.
— Вот и все. Понимаете, в чем я ошибся? Азазел сделал то, что обещал. А потом вмешался я, с наилучшими намерениями конечно, уверяю вас, устроил их брак, который в такой ситуации оказался работой, которая не может закончиться ни для него, ни для Дульсинеи и которую он не может выносить. Конечно, все плохо, но это тот случай, когда у семи нянек дитя без глазу, чтобы закончить фразу.
Я печально покачал головой.
— Джордж, это вы все портите, каждый раз. Что с вами? Впрочем, как бы то ни было, если вы находитесь на пути к процветанию, может быть, расщедритесь хотя бы на чаевые?
Джордж посмотрел на меня с негодованием.
— Как вы можете говорить о таких презренных вещах, как деньги, выслушав такую печальную историю, ужасную трагедию?
Он был, конечно, прав, поэтому я добавил чаевые к указанной на чеке сумме и расплатился. Потом дал пять долларов ему, чтобы показать, как жалею о том, что оскорбил его чувства.
Крайне трудно расстаться с привычкой. Мне будет очень трудно перестать давать Джорджу деньги, а Джорджу будет еще труднее перестать их брать.