Такеси Ковач — страница 5 из 18

Возмездие(Полный крах системы)

Глава тридцать пятая

В лимузине я оказался зажат между двумя внушительными громилами. Если с помощью некоторых пластических операций сделать их невозможно гладкие лица побитыми жизнью, они могли бы участвовать в профессиональных боях без правил, сражая противника одним видом. Плавно поднявшись над улицей, мы сделали круг и развернулись. Украдкой выглянув в боковое окно, я увидел на мостовой Ортегу, пытающуюся усесться прямо.

— Ну что, мочу я эту полицейскую стерву? — поинтересовался водитель.

Я напрягся, готовясь к броску.

— Не надо. — Кадмин повернулся ко мне. — Нет, я дал слово мистеру Ковачу. Уверен, наши пути с лейтенантом Ортегой в недалеком будущем снова пересекутся.

— И ты об этом сильно пожалеешь, — без убеждённости в голосе произнес я.

В этот момент меня и оглушили из шокового пистолета.

* * *

Когда я очнулся, надо мной вплотную нависало чьё-то лицо. Бледные черты были смазанными и нечёткими, словно театральная маска. Я поморгал, поёжился, и попытался сфокусировать взгляд. Лицо отодвинулось, по-прежнему оставаясь расплывчатым и неестественным. Я закашлялся.

— Привет, Карнаж.

Грубые черты сложились в пародию на улыбку.

— Добро пожаловать на борт «Розы Панамы», мистер Ковач.

Сделав усилие, я уселся на узкой металлической койке. Карнаж отступил назад, давая мне место или же стараясь побольше отдалиться от меня. Сквозь затуманенный взор я разглядел у него за спиной серую сталь каюты. Опустив ноги на пол, я тотчас же застыл. Нервные окончания рук и ног до сих пор гудели от шокового заряда, и в нижней части живота не проходила тошнотворная дрожь. Впрочем, похоже, выстрел был ослабленным. Я окинул себя взглядом и увидел, что на мне кимоно из плотной мешковины. На полу под койкой стояли тапочки. Увидев их, я начал догадываться, что замыслил Кадмин.

Позади Карнажа открылась дверь. В каюту вошла высокая светловолосая женщина лет сорока с небольшим. Следом за ней ещё одна, синтетическая, очень прилизанная и современная на вид, если не считать сверкающего сталью прибора прямой связи вместо левой руки.

Карнаж засуетился.

— Мистер Ковач, позвольте познакомить вас. Пернилла Грип, представитель спортивного канала, транслирующего поединки, и её технический помощник Майлз Месх. Пернилла, Майлз, это Такеси Ковач, которому на сегодняшний вечер предстоит стать суррогатным Элиасом Райкером. Да, кстати, Ковач, примите мои поздравления. В прошлый раз вам удалось полностью меня провести. Хотя сначала я никак не мог взять в толк, каким образом Райкеру удалось выбраться из хранилища так рано. Насколько я понимаю, это всё приёмчики чрезвычайных посланников.

— Не совсем. Тон задала Ортега. Это она тебя убедила. А я лишь дал тебе возможность говорить. Должен признаться, это ты делаешь бесподобно. — Я кивнул на спутниц Карнажа. — Спортивный канал? А я-то думал, подобное противоречит вашему кодексу чести. Разве за подобное преступление вы не подвергаете особенно дотошных журналистов радикальным хирургическим операциям?

— Сейчас речь о другом, мистер Ковач. Совсем о другом. Трансляция запланированного боя действительно была бы нарушением кодекса. Но ведь предстоит не запланированный бой, а унизительное избиение. — При этих словах синтетическое лицо Карнажа растянулось в фальшивой сладостной усмешке. — Публика у нас будет очень специфическая и, неизбежно, очень немногочисленная. Поэтому нам пришлось выкручиваться, навёрстывать упущенную выгоду другими путями. К счастью, существует множество каналов, жаждущих заполучить в свои руки всё что угодно, лишь бы оно было на борту «Розы Панамы». Вот какая у нас репутация! Только, увы, та же самая репутация не позволяет вести дела напрямую. К счастью, нам поможет миссис Грип.

— Как любезно с её стороны. — Мой голос стал ледяным. — Где Кадмин?

— Всему своё время, мистер Ковач. Всему своё время. Знаете, когда мне сказали, что вы непременно поступите именно так, как поступили, и пожертвуете собой для лейтенанта Ортеги, должен признаться, я не поверил. Но вы с механическим прилежанием выполняете то, что от вас ждут. Что отобрали у вас в Корпусе чрезвычайных посланников в обмен на всякие навыки? Непредсказуемость? Душу?

— Карнаж, хватит лирики. Где Кадмин?

— Прошу сюда.

За дверью каюты нас ждали двое верзил-часовых — возможно, те самые, что были в лимузине. Я так и не успел полностью прийти в себя и не смог бы сказать точно. Верзилы взяли меня в клещи, и мы пошли следом за Карнажем по вызывающему клаустрофобию лабиринту коридоров и трапов, вдоль стальных переборок, покрытых блестящим полимером, сквозь который проступали бурые пятна ржавчины. Я рассеянно старался запомнить наш маршрут, но мои мысли были заняты словами Карнажа. Кто предсказывал мои поступки? Кадмин? Маловероятно. Лоскутный человек, несмотря на злобные угрозы, не знал обо мне практически ничего. Единственным реальным кандидатом на авторство подобного пророчества была Рейлина Кавахара. Что также объясняет, почему Карнаж не дрожит в своей синтетической оболочке при мысли о том, что с ним сделает Кавахара за помощь Кадмину. Итак, Кавахара продала меня с потрохами. Банкрофт убеждён; кризис, каким бы он ни был, миновал. И тотчас же в качестве приманки была брошена Ортега. Согласно сценарию, который я впарил Банкрофту, Кадмин выходил мелким предпринимателем, затаившим на меня злобу. Так почему бы ему не расправиться со мной? А при данных обстоятельствах лучше от меня избавиться, чем оставить в живых.

Впрочем, то же самое можно сказать и о Кадмине, так что не всё так очевидно. Быть может, поступила команда придержать Кадмина, но только до тех пор, пока я нужен. Затем, когда Банкрофт купился на мою ложь и надобность во мне отпала, поступила новая команда — натравить Кадмина на меня. Или он убьёт меня, или я убью его — как повернётся удача. А Кавахаре останется только разобраться с тем, кто одержит верх.

Я не сомневался в том, что Кавахара сдержит своё слово относительно освобождения Сары. Якудзы старой закваски в таких вопросах щепетильны до мелочей. Но насчёт моей жизни она никаких обязательств не давала.

Наконец мы поднялись по последнему трапу, чуть более широкому, чем предыдущие, и очутились под стеклянным колпаком в переоборудованном грузовом отсеке. Оглядевшись вокруг, я увидел одну из арен, мимо которых неделю назад мы с Ортегой проезжали в вагончике с электромагнитным приводом. Сейчас синтетическое покрытие снято для смертельного поединка, первые ряды пластиковых кресел заполняли зрители. Сквозь стекло донёсся приглушенный гомон возбуждённых криков, который всегда предшествовал боям, на которые я ходил в молодости.

— Ага, публика уже ждёт. — Карнаж остановился у меня за плечом. — Точнее, публика ждёт Райкера. Не сомневаюсь, вы проведёте её так же мастерски, как обманули меня.

— А если мне этого не захочется?

Грубые черты синтетического лица Карнажа скривились в неодобрительной гримасе. Он махнул в сторону зрителей.

— Что ж, полагаю, вы можете попытаться в разгар боя убедить их в обратном. Но, если честно, акустика у нас тут отвратительная, да и вообще… — Карнаж неприятно ухмыльнулся. — Сомневаюсь, что у вас будет для этого время.

— Преждевременные выводы, а?

Карнаж продолжал ухмыляться. Пернилла Грип и синтетическая женщина наблюдали за мной с хищным любопытством кошек, замерших перед клеткой с птицами. Рёв зрителей усиливался.

— Мне пришлось постараться, чтобы организовать всё это, полагаясь лишь на заверения Кадмина. Люди с нетерпением ждут, когда Элиас Райкер заплатит за свои преступления, и я бы очень не хотел обмануть их ожидания. Не говорю о том, что это ударило бы по моей профессиональной чести. Но, впрочем, вы ведь шли на встречу с Кадминым, мистер Ковач, не рассчитывая остаться в живых, не так ли?

Я вспомнил тёмную, пустынную улицу Минна и безжизненное тело Ортеги, распластавшееся на мостовой. Переборов слабость, последствие шокового заряда, я усмехнулся.

— Нет, не рассчитывал.

В коридоре послышались негромкие шаги. Украдкой бросив взгляд в сторону звуков, я увидел Кадмина, одетого так же, как и я. Шаркая мягкими тапочками, он остановился рядом и склонил голову набок, словно увидел меня впервые в жизни.

Он заговорил тихим голосом:

— Как мне объяснить случившуюся смерть?

Должна ли я сказать, что каждый сам вёл расчеты и записал

Количество своих дней

На кровавых полях, скромно преуменьшив его?

Всем захочется знать,

Как выполнялись эти вычисления?

А я скажу, что их провел

В кои-то веки

Тот, кто знает цену

Прожитого дня.

Я мрачно усмехнулся.

— «Если хочешь потерпеть поражение, говори о битве до её начала».

— Но тогда Куэлл была гораздо моложе, — улыбнулся в ответ Кадмин, демонстрируя белоснежные зубы, ослепительно сверкающие на фоне смуглой кожи. — Ей не было ещё и двадцати, если верить предисловию в моём томике «Фурий».

— На Харлане двадцать лет длятся дольше. Полагаю, Куэлл знала, о чём говорила. Ну а сейчас, если не трудно, не пора ли перейти к делу?

Рёв толпы за стеклом нарастал, словно шум накатывающихся на гальку волн.

Глава тридцать шестая

На ринге гул был не таким однообразным, более неровным. Отдельные голоса прорезались сквозь общий рёв, подобно плавникам акулы в бурлящей воде, хотя без подключения нейрохимии я всё равно ничего не мог разобрать.

Лишь одному крику удалось пробиться сквозь шум. Когда я подошёл к канатам, кто-то заорал истошным голосом:

— Вспомни моего брата, долбаный ублюдок!!!

Я поднял взгляд, пытаясь разглядеть, кто испытывает такие сильные родственные чувства, но увидел лишь море лиц, искажённых в бешеной злобе. Кое-кто из зрителей вскочил на ноги, размахивая кулаками и громко топая по стальному полу трибун, отзывавшемуся гулким грохотом. Кровожадность толпы нарастала, превращаясь во что-то осязаемое, делая воздух спёртым, так что становилось трудно дышать. Я попытался вспомнить, так ли кричали мы, члены молодежных банд, когда посещали бои без правил на аренах Ньюпеста, и пришел к выводу, что, скорее всего, так. А ведь мы даже не знали борцов, увечивших друг друга ради нашего удовольствия. Эти люди, по крайней мере, испытывали какие-то чувства к крови, которой предстояло пролиться.

На противоположном конце ринга Кадмин ждал меня, скрестив руки на груди. В ярком свете сверкала гладкая сталь силового кастета, широкими кольцами покрывающего пальцы обеих рук. Это маленькое преимущество не превращало поединок в игру в одни ворота, но, по большому счету, должно было сказать свое слово. Вообще-то силовой кастет меня особенно не трогал; больше всего я беспокоился по поводу усовершенствованной системы реагирования «Господня воля», вживленной Кадмину. Чуть меньше столетия назад я, будучи солдатом Протектората, столкнулся с подобной системой на Шарии. Тогда нам пришлось несладко. Хотя и довольно старая, эта биомеханика армейского образца надёжная и прочная. По сравнению с ней нейрохимия Райкера, к тому же только что оглушённая шоковым зарядом, смотрелась совсем неважно.

Я занял место напротив Кадмина в соответствии с разметкой на полу. Толпа несколько притихла; прожекторы вспыхнули ярче, и к нам присоединился Эмси Карнаж. Переодевшийся и прихорошившийся для камер Перниллы Грип, синтетик стал похож на злобную куклу, которая приходит в ночных кошмарах запуганному ребёнку. Самый подходящий спутник для Лоскутного человека. Карнаж поднял руки, и направленные громкоговорители на стенах переоборудованного грузового корабля усилили его слова, подхваченные микрофоном у горла.

— Добро пожаловать на борт «Розы Панамы»!

Толпа встретила приветствие нестройным гулом, но его быстро сменила выжидательная тишина. Предвидевший это Карнаж медленно обернулся, по полной используя тягостное ожидание.

— Добро пожаловать на особое, эксклюзивное событие! Я приветствую вас, тех, кому предстоит стать свидетелями последнего кровавого позора Элиаса Райкера!

Зрители словно обезумели. Обведя взглядом лица, теряющиеся в полумраке, я увидел, как шелушится и отваливается тонкая кожура цивилизованности, под которой обнажается голая плоть дикой ярости.

Усиленный громкоговорителями голос Карнажа потонул в рёве толпы. Синтетик вскинул руки, призывая зрителей к тишине.

— Многие из вас помнят детектива Райкера по личным встречам. Кое для кого эта фамилия ассоциируется с пролитой кровью, может быть, даже со сломанными костями. Эти воспоминания… эти воспоминания очень болезненны; возможно, кому-то из вас кажется, что с ними никогда не расстаться.

Публика притихла в напряженном внимании, и Карнаж смог говорить тише.

— Друзья мои, я не обещаю вам, что удастся стереть эти чёрные воспоминания, ибо на борту «Розы Панамы» мы предлагаем совсем другое. Здесь мы живём не в мягком покрывальце забвения, даже если воспоминания сильно горчат. Друзья мои, мы живём не в мечтах, а в реальности. — Он вскинул руку, указывая на меня. — Друзья мои, перед вами реальность.

Новая волна торжествующих воплей. Взглянув на Кадмина, я вопросительно поднял брови. Я предполагал, что мне предстоит умереть, но не ожидал, что это будет смерть от скуки. Кадмин пожал плечами. Он хотел драться. Кривлянья Карнажа стали ценой, которую Кадмин вынужден платить за такую возможность.

— Это реальность, — повторил Эмси Карнаж. — Сегодня вечером вас ждёт реальность. Сегодня вечером у вас на глазах Элиас Райкер умрёт. Умрёт, стоя на коленях, и если мне не удастся стереть воспоминания о том, как проливали вашу кровь и ломали ваши кости, по крайней мере, я смогу заменить их картинами гибели вашего мучителя.

Толпа взорвалась.

У меня мелькнула мысль, не перегибает ли Карнаж палку. Похоже, правда об Элиасе Райкере была чем-то неуловимым. Я вспомнил, как выходил первый раз из «Закутка Джерри», как отшатнулся от меня Октай, увидев лицо Райкера. Сам Джерри поведал о столкновении монгола с полицейским, в чьё тело я был заключен: «Райкер постоянно не давал ему проходу. Пару лет назад избил его до полусмерти». Затем я вспомнил, как Баутиста отозвался о технике ведения допроса Райкера: «По большей части он ходил по самому краю». И сколько раз Райкер переступал эту черту, раз поглазеть на его избиение собралась такая толпа?

И что бы сказала Ортега?

Я подумал об Ортеге, и её лицо явилось, как крохотный островок спокойствия среди безумия злорадных криков, развязанного Карнажем. Если повезёт, с помощью того, что я оставил в «Хендриксе», Ортега отомстит за меня и завалит Кавахару.

Достаточно верить в это.

Достав из-за пазухи длинный нож с зазубренным лезвием, Карнаж высоко поднял его над головой, демонстрируя толпе. Зрители притихли.

— Это мизерикордия[7], — объявил синтетик. — Когда наш матадор повергнет Элиаса Райкера на землю так, что у того больше не останется сил подняться, у вас на глазах из спинного мозга извлекут память полушарий и раздавят каблуком. И вы будете знать, что Райкера больше нет!

Разжав пальцы, Карнаж уронил руку. Дешёвый театр. Нож завис в воздухе, сверкая в локальном гравитационном поле, затем медленно поднялся метров на пять над помостом.

— Давайте начнём, — сказал Карнаж, уходя с арены.

После этого наступило волшебное мгновение, своеобразный выдох облегчения, как будто только что была отснята ответственная сцена и всем можно расслабиться. Быть может, даже пустить по кругу фляжку виски и подурачиться вдали от объективов. Обменяться шутками по поводу убогого, примитивного сценария, который приходится воплощать в жизнь.

Мы начали медленно кружить по помосту, по-прежнему разделённые всем пространством ринга, пока ещё ни жестом не намекая на то, что вот-вот должно начаться. Я внимательно следил за движениями Кадмина, пытаясь найти в них хоть какую-нибудь зацепку.

«Биомеханические системы „Господня воля“ моделей, начиная с 3.1 и до 7-й, отличаются простотой, что ни в коем случае нельзя считать недостатком, — предупреждали нас перед высадкой на Шарию. — Разрабатывая эти системы, конструкторы в первую очередь думали о прочности и скорости, и оба этих качества получились совершенными. Если у системы „Господня воля“ и есть слабое место, так это только то, что рисунок боевого поведения не имеет возможности случайного выбора отдельных подпрограмм. Следовательно, Мученики десницы Господа сражаются в очень узких тактических рамках».

На Шарии у нас были усовершенствованные боевые биомеханические системы, сделанные по последнему слову техники, даже в минимальной комплектации оснащённые программой рандомизации ответного действия и цепью обратной связи с промежуточным анализом. В нейрохимии Райкера ничего подобного не было, но, если повезет, мне удастся кое-что симулировать с помощью приёмов посланников. Главная задача — оставаться в живых достаточно долго и дать боевым навыкам разобраться с рисунком поведения «Господней воли»… Кадмин нанёс удар.

Нас разделяло почти десять метров открытого пространства; за время, что потребовалось Кадмину, чтобы преодолеть его, я едва успел моргнуть. Он обрушился на меня настоящим ураганом.

Его техника была простой, прямые удары кулаками и ногами. Однако наносились они так сильно, так стремительно, что я с трудом успевал отбиваться. Ни о каком ответе не могло быть и речи. Первый удар кулаком я отвёл направо и воспользовался удачным моментом, чтобы отступить влево. Кадмин, не раздумывая, переместился вслед за мной и выбросил кулак в сторону моей головы. Я дёрнулся, уворачиваясь, но всё же ощутил, как его кулак скользнул по виску. К счастью, недостаточно сильно, чтобы сработал силовой кастет. Повинуясь инстинкту, я поставил нижний блок, и нога Кадмина, готовая раздробить колено, отлетела от моей руки. За этим в дело пошёл локоть, он попал мне в лоб. Я отскочил назад, стараясь удержаться на ногах. Кадмин не отставал. Я нанёс боковой кулаком, но Кадмин, по инерции летевший на меня всей своей массой, отразил его чуть ли не небрежно. А вот его удар в корпус пробил блок и попал в солнечное сплетение. Силовой кастет сработал со шлепком, какой издаёт кусок мяса, брошенный на раскалённую сковородку.

Казалось, в живот вонзились стальные крюки. Боль от удара осталась на поверхности кожи, а по мышцам живота разлилось тупое онемение. Наложенное на последствия шокового заряда, оно меня подкосило. Пошатнувшись, я отступил назад на три шага и рухнул на татами, извиваясь, словно полураздавленное насекомое. До меня смутно донёсся одобрительный гул толпы.

С трудом повернув голову, я увидел, что Кадмин отступил назад и смотрит из-под полуопущенных век, подняв кулаки к лицу. Со стальной полосы на его левой руке мне слабо подмигнул тусклый красный огонёк: перезаряжался силовой кастет.

Я всё понял.

Первый раунд.

В рукопашной схватке всего два правила. Наноси как можно больше ударов, как можно сильнее и стремительнее, чтобы сбить противника с ног. Как только он окажется на земле, убивай его. Если в ход вступают другие правила и соображения, это уже не бой насмерть, а игра. Кадмин мог бы подойти и расправиться со мной, пока я лежал на полу, но это был не настоящий бой. Это показательное избиение, где ради наслаждения публики страдания проигравшего требовалось растянуть как можно дольше.

Толпа.

Встав, я обвёл взглядом теряющееся в полумраке море лиц. Нейрохимия выхватила блестящие от слюны зубы во ртах, раскрытых в оглушительных криках. Переборов слабость в нижней части живота, я сплюнул на пол и принял боевую стойку. Кадмин кивнул, как бы мысленно соглашаясь, и снова пошёл на меня. Тот же самый стремительный ливень прямых ударов, те же самые сила и скорость, но теперь я был к этому готов. Отразив первые два удара блоками наружу, я, вместо того чтобы пятиться назад, остался стоять на пути Кадмина. Прошла какая-то доля секунды, прежде чем он понял, что я делаю. К этому времени он уже оказался слишком близко. Мы едва не столкнулись грудью. Представив себе, что лицо Кадмина принадлежит каждому из ликующих зрителей, я что есть силы боднул его головой.

Ястребиный нос сломался с громким хрустом. Кадмин пошатнулся, и я, шагнув вперёд, ударил ногой в колено. Ребро правой ладони мелькнуло дугой, целясь в шею или горло, но Кадмин успел повалиться на пол. Он перекатился и сбил меня с ног. Я упал, а он, приподнявшись на четвереньки рядом, заколотил кулаками по моей спине. Содрогнувшись от заряда силовых кастетов, я уронил голову на татами, ощущая во рту привкус крови.

Я перекатился на живот и увидел, что Кадмин, пятясь назад, вытирает кровь из разбитого носа. С любопытством посмотрев на вымазанную красными пятнами ладонь, он взглянул на меня и недоумённо тряхнул головой. Слабо усмехнувшись, я, на приливе адреналина от вида его крови, вскинул руки, приглашая продолжить бой.

— Иди сюда, козёёл, — проскрежетал я разбитым ртом. — Попробуй возьми меня.

Кадмин рванулся вперед ещё до того, как сорвались последние слова. На этот раз я даже не смог к нему прикоснуться. Всё, что произошло, выходило за рамки осознанного боя. Нейрохимия сражалась отчаянно, выставляя блоки, не позволявшие сработать силовым кастетам, что дало мне передышку и позволило нанести пару выбранных случайным образом ударов, которые, как подсказал инстинкт посланника, могли бы пробить тактический рисунок Кадмина. Но он отмахнулся от моих кулаков, как от назойливых насекомых.

Во время последнего из этих тщетных выпадов я выбросил кулак слишком далеко, и Кадмин, перехватив моё запястье, резко дёрнул меня вперед. Безукоризненно выполненный боковой удар ногой попал в рёбра, и я услышал, как они хрустнули. Продолжая тянуть за руку, Кадмин заплёл мой локоть, и в застывших кадрах ускоренного нейрохимией зрения я увидел удар, направленный в сустав. Я знал, какой звук издаст ломающийся сустав, знал, какой крик вырвется у меня из горла, прежде чем нейрохимия успеет обуздать боль. Понимая, что мне не высвободить руку из цепкой хватки, я упал на пол. Запястье, мокрое от пота, выскользнуло из рук Кадмина, и локоть оказался свободным. Кадмин нанес вдогонку страшный удар, но моя рука осталась целой, и я уже всё равно находился на пути к полу.

Я упал на сломанные рёбра, и всё перед глазами разлетелось дождём осколков. Я судорожно вздрогнул, пытаясь совладать с желанием свернуться в комок, и в нескольких тысячах метров над собой увидел лицо Кадмина.

— Вставай, — произнёс он где-то вдали, голосом, напоминающим треск рвущегося картона. — Мы ещё не закончили.

Чуть приподнявшись, я выбросил ногу, целясь ему в пах. Удар не получился; энергия выпада ушла в мягкие ткани бедра Кадмина. Кадмин почти небрежно ткнул меня кулаком, и силовой кастет взорвался прямо на лице. Я успел увидеть вспыхнувший пёстрый фейерверк, и тотчас же перед глазами всё погасло. В голове нарастал рёв толпы, и там я различал манящий голос водоворота. Всё вокруг крутилось и мелькало, приближаясь и удаляясь, словно в затяжном прыжке. Нейрохимия билась из последних сил, пытаясь привести меня в чувство. Лучи прожекторов опустились вниз и тотчас же взлетели вверх к потолку, будто озабоченные желанием увидеть характер нанесённых мне травм. Только их любопытство оказалось очень поверхностным и было быстро утолено. Сознание вращалось вокруг головы по вытянутой эллиптической орбите. Внезапно я снова очутился на Шарии, в башне подбитого танка-паука, вместе с Джимми де Сото.

— Планета Земля? — Огонь лазеров за бронёй танка озарял всполохами его ухмыляющееся лицо, почерневшее от копоти. — Дружище, это настоящая задница. Замерзшее и застывшее общество, мать его. Это всё равно что вернуться во времени назад на полтысячелетия. Там, блин, ничего не происходит, исторические события запрещены.

— Чушь собачья.

Моё недоверчивое восклицание подчеркнул пронзительный визг приближающейся хищницы-бомбы. Наши взгляды встретились в темноте танковой башни. Бомбардировка началась вместе с ночью; автоматические боевые системы охотились за всем, излучающим тепло и шевелящимся. В короткие мгновения затишья мы услышали, что межпланетный флот под командованием адмирала Курзитора всё ещё находится в нескольких световых секундах от планеты и ведёт бой с защитниками Шарии за господство на орбите. На рассвете, если сражение к тому времени не закончится, повстанцы, вероятно, высадят наземные войска и попытаются нас выкурить. Перспективы на будущее получались не слишком радужными.

Хорошо хоть действие бетатанатина подходило к концу. Я чувствовал, как температура тела медленно ползет к нормальному показателю. Окружающий воздух уже не казался обжигающим супом, и дыхание больше не отнимало всех сил, как это было, когда частота сокращений сердца уменьшилась до одного-двух ударов в минуту.

Самонаводящаяся бомба взорвалась где-то совсем рядом, и ноги танка с грохотом ударились о корпус. Мы оба непроизвольно сверились с показаниями датчиков, регистрирующих силу излучений тела.

— Чушь собачья, говоришь? — Джимми осторожно выглянул из дыры с зазубренными краями, которую мы проделали направленным взрывом в башне танка. — Слушай, ты ведь не оттуда. А я с Земли, и я заявляю тебе, что если бы меня поставили перед выбором — жизнь на Земле или хранение, я бы ещё хорошенько подумал. Если тебе предоставится возможность посетить старушку, откажись.

Я заморгал, прогоняя непрошеные картины. Высоко надо мной кинжал-мизерикордия сверкал, словно пробивающийся через листву солнечный свет. Образ Джимми померк, взлетая мимо ножа к потолку.

— Говорил я тебе, приятель, не суйся туда, разве не так? А теперь ты только посмотри на себя. Земля! — Презрительно сплюнув, Джимми исчез, оставив только отголоски своих слов. — Это настоящая задница. Пора переходить к следующему кадру.

Гул толпы, несколько поумерившись, превратился в дружное скандирование. Ярость раскалённой проволокой рассекла туман в голове. Приподнявшись на локте, я сфокусировал взгляд на Кадмине, дожидавшемся меня на противоположной стороне ринга. Увидев, что я очнулся, тот помахал обеими руками, пародируя жест, которым до этого воспользовался я сам. Толпа взревела от восторга.

Переходим к следующему кадру.

Шатаясь, я поднялся на ноги.

Если будешь плохо себя вести, однажды ночью за тобой придет Лоскутный человек.

Этот голос неожиданно прозвучал у меня в сознании. Голос, который я не слышал почти полтора столетия объективного времени. Голос человека, не пачкавшего мои воспоминания с тех пор, как я вышел из отрочества. Голос моего отца, рассказывающий очаровательные сказки на ночь. Подумать только, отец вернулся именно сейчас, когда мне его так не хватает.

— Лоскутный человек придет за тобой.

— Что ж, папа, тут ты ошибся. Лоскутный человек стоит прямо передо мной и ждёт. Он не придёт за мной. Придётся встать и самому пойти за ним. Но всё равно, спасибо, папа. Спасибо за всё.

Собрав всё, что оставалось в теле Райкера на клеточном уровне, я двинулся вперед.

Где-то высоко вверху разлетелось вдребезги стекло. Осколки дождём пролились между мной и Кадминым.

— Кадмин!

Я успел увидеть, как он поднял взгляд, и тут же его тело будто взорвалось изнутри. Голова и руки Кадмина резко дёрнулись назад, как если бы он наткнулся на стену, теряя равновесие. По всему залу разнеслись отголоски оглушительного выстрела. Переднюю часть кимоно Кадмина разодрало в клочья, и, словно по волшебству, от горла до талии в его груди раскрылась зияющая дыра. Брызнувшая в стороны кровь повисла алыми каплями на канатах.

Стремительно обернувшись, я посмотрел вверх и увидел Трепп в рамке только что уничтоженного окна, не отрывающую глаз от прицела осколочной винтовки, зажатой в руке. Трепп ни на мгновение не прекращала огонь, и из дула винтовки вырывались сливающиеся в одну вспышки выстрелов. Сбитый с толку, я огляделся по сторонам, ища цели, но на ринге не было ничего, кроме изуродованных останков Кадмина. Карнажа нигде не было видно, и в промежутках между выстрелами я услышал, как торжествующий рёв толпы сменился завываниями, проникнутыми ужасом. Зрители повскакивали с мест и бросились к выходу. Наконец до меня дошло: Трепп вела огонь по публике.

Внизу, на уровне пола, заработало энергетическое оружие, и послышался чей-то крик. Внезапно став медлительным и неуклюжим, я обернулся на звук и увидел горящего Карнажа.

В дверях застыл Родриго Баутиста, поливающий синтетика широким лучом из длинноствольного бластера. Тело Карнажа выше талии было охвачено пламенем. Он пытался сбить его, но у синтетика на руках словно выросли огненные крылья. В пронзительных криках Карнажа звучала скорее ярость, чем боль. У его ног лежала мёртвая Пернилла Грип с прожжённой насквозь грудью. У меня на глазах Карнаж повалился на неё, словно растопленная фигурка из воска, и его крики, перейдя в странное электронное бульканье, быстро затихли.

— Ковач?

Осколочная винтовка Трепп умолкла, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь слабыми стонами и криками раненых, голос Баутисты прозвучал неестественно громко. Обойдя догорающего синтетика, полицейский взобрался на ринг. Его лицо было перепачкано кровью.

— Ковач, ты как?

Слабо усмехнувшись, я тотчас же схватился рукой за грудь, прошитую обжигающей острой болью.

— Замечательно, просто замечательно. Где Ортега?

— С ней всё в порядке. Ей ввели дозу летинола, чтобы убрать последствия шока, и теперь она спит. Извини, что мы добрались сюда так поздно. — Баутиста махнул в сторону Трепп. — Твоей подружке удалось отыскать меня на Фелл-стрит не сразу. Воспользоваться официальными каналами она отказалась наотрез. Сказала, могут возникнуть кое-какие осложнения. Мы устроили тут бойню, так что, кажется, она не ошибалась.

Я обвёл взглядом очевидные свидетельства нанесения органических повреждений.

— Точно. У тебя будут проблемы?

Баутиста пролаял смешок.

— Ты надо мной издеваешься? Вторжение без ордера, нанесение органических повреждений невооруженным подозреваемым. А ты что думаешь, твою мать?

— Извини. — Я начал спускаться с ринга. — Быть может, нам удастся что-нибудь придумать.

— Эй, — поймал меня за руку Баутиста. — Эти ребята плохо обошлись с полицейским из Бей-Сити. У нас такое с рук не сходит. Кому-нибудь стоило предупредить Кадмина до того, как он навалил эту вонючую кучу.

Не зная, имеет он в виду Ортегу или оболочку Райкера, я промолчал. Покрутив головой и проверяя, насколько серьёзны полученные травмы, я повернулся к Трепп. Та перезаряжала осколочную винтовку.

— Ты собираешься проторчать там всю ночь?

— Уже спускаюсь.

Дослав последний патрон в обойму, Трепп выполнила изящное сальто через перила и полетела вниз. Примерно через метр у неё за спиной расправила крылья антигравитационная упряжь, и Трепп повисла над нами где-то на уровне головы, закидывая винтовку за спину. В длинном чёрном плаще она напоминала ангела преисподней, устроившего небольшой перерыв.

Подкрутив регулировку упряжи, Трепп стала плавно опускаться вниз и наконец коснулась ногами пола рядом с Кадминым. Я захромал ей навстречу. Какое-то время мы молча глядели на изуродованный труп.

— Спасибо, — тихо произнёс я.

— Забудь об этом. Я лишь выполняла свои обязанности. Извини, что пришлось привести с собой этих ребят. Но мне была нужна помощь, и очень быстро. Знаешь, что в этих краях говорят об отделе органических повреждений? Самая многочисленная команда. Причем стоит задеть одного, как за него вступаются все. — Трепп кивнула в сторону Кадмина. — Ты собираешься его оставить?

Я вгляделся в лицо Мученика десницы Господа, искажённое внезапной смертью, пытаясь увидеть за ним Лоскутного человека.

— Нет, — сказал я, переворачивая труп так, чтобы открыть затылок. — Баутиста, ты не одолжишь свою петарду?

Полицейский без слов протянул мне бластер. Я приставил дуло к основанию черепа Лоскутного человека и попытался разобраться, чувствую ли я что-нибудь.

— Есть желающие произнести прощальное слово? — невозмутимо спросила Трепп.

Баутиста отвернулся.

— Кончай поскорее.

Если у моего отца и были какие-то замечания, он сохранил их при себе. Вокруг раздавались только крики раненых зрителей, но мне не было до них никакого дела.

Не испытывая абсолютно ничего, я нажал на курок.

Глава тридцать седьмая

Я по-прежнему ничего не испытывал и через час, когда приехавшая Ортега обнаружила меня в цехе загрузки оболочек. Я сидел на вилах автоматического погрузчика, глядя на зелёное свечение от пустых резервуаров. Шлюз, открываясь, глухо стукнул и зажужжал, но я не отреагировал на это. Даже узнав шаги Ортеги и её голос, когда она тихо выругалась, споткнувшись о спутанные на полу кабели, я так и не обернулся. Я сидел неподвижно, словно отключенная машина.

— Как ты себя чувствуешь?

Повернувшись, я увидел Ортегу, остановившуюся у погрузчика.

— Вероятно, так же, как выгляжу.

— Что ж, выглядишь ты дерьмово. — Протянув руку, она ухватилась за подвернувшуюся кстати решетку — Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

— Валяй. Тебе помочь?

— Не надо. — Подтянувшись, Ортега повисла на руках, посерев от напряжения. — Хотя, впрочем, не откажусь.

Я протянул ей менее искалеченную руку, и Ортега, крякнув, взобралась на подъемник. Она неуклюже опустилась на корточки, пересела ко мне поудобнее и потёрла плечи.

— Господи, как же здесь холодно. И давно ты тут сидишь?

— С час.

Ортега посмотрела на пустые резервуары.

— Увидел что-нибудь интересное?

— Я думаю.

— О… — Она снова помолчала. — Знаешь, этот летинол, мать его, хуже шокового пистолета. По крайней мере, получив заряд, хотя бы понимаешь, что тебе сделали больно. А летинол убаюкивает. Дескать, всё позади, надо просто успокоиться и расслабиться. И вдруг ты спотыкаешься о первый же пятисантиметровый кабель, через который хочешь перешагнуть.

— По-моему, сейчас тебе полагается лежать в постели, — мягко заметил я.

— Как, наверное, и тебе. Завтра на твоем лице вскочат замечательные синяки. Мерсер сделал обезболивающий укол?

— Я в этом не нуждаюсь.

— Ох, какой крутой. А мне казалось, мы с тобой договаривались, что ты будешь бережно относиться к этой оболочке.

Я криво усмехнулся.

— Видела бы ты того, другого.

— Его я тоже видела. Разорвал пополам голыми руками, да?

Я продолжал улыбаться.

— Где Трепп?

— Твоя подружка? Исчезла. Сказала Баутисте что-то насчет конфликта интересов и растворилась в ночи. Баутиста рвёт на себе волосы, пытаясь придумать, как выбраться из этой ямы. Не хочешь переговорить с ним?

— Ладно.

Я непроизвольно заёрзал. В исходившем от резервуаров зелёном свечении было что-то гипнотическое, и под общим оцепенением, охватившим меня, начинали кружить мысли, наталкиваясь друг на друга, словно акулы, которым бросили корм. Смерть Кадмина, вместо того чтобы принести облегчение, наоборот, лишь запалила в груди медленно горящий бикфордов шнур, ведущий к потребности делать боль. Кто-то должен заплатить за случившееся.

Пусть это станет твоим личным делом.

Это было больше, чем личное дело. Речь шла о Луизе (она же Анемона), выпотрошенной на операционном столе; об Элизабет Элиотт, зверски зарезанной и не имеющей денег на новую оболочку; об Ирене Элиотт, скорбящей о своём теле, которое носит какая-то крупная деловая шишка; о Викторе Элиотте, раздираемом горечью утраты и оглушённом встречей с вроде бы той же самой и одновременно другой женщиной. Речь шла о молодом чернокожем мужчине, встречающем родных в теле белого мужчины средних лет, убитого вредными привычками; речь шла о Вирджинии Видауре, с презрительной надменностью отправляющейся на хранение, гордо вскинув голову и отравляя последней сигаретой лёгкие, которые ей всё равно предстоит потерять, отдав их какому-нибудь состоятельному вампиру. Речь шла о Джимми де Сото, вырвавшему собственный глаз среди грязи и пожаров Инненина, и о миллионах подобных ему, раскиданных по всему Протекторату, сколоченному наспех скопищу человеческого материала, выброшенного на помойку истории. Кто-то должен заплатить за всех них, а также за многих других.

Чувствуя лёгкое головокружение, я неуклюже слез с подъёмника и помог спуститься Ортеге. Тяжесть её тела причинила моим изувеченным рукам сильную боль, не шедшую ни в какое сравнение с внезапным леденящим осознанием того, что нам осталось провести вместе считаные часы. Не знаю, откуда взялась эта мысль, но она прочно поселилась в незыблемом основании моего сознания, которому я привык доверять больше, чем логическим рассуждениям. Мы вышли из цеха загрузки оболочек, держась за руки, и не замечали этого до тех пор, пока не столкнулись в коридоре нос к носу с Баутистой, после чего непроизвольно отпрянули друг от друга, словно устыдившись.

— Я тебя повсюду искал, Ковач. — Если у Баутисты и возникли какие-то мысли по поводу нашего хождения за ручку, он оставил их при себе. — Твоя подружка-наёмница смылась, предоставив убирать за ней грязь.

— Да, Кристи… — Осекшись, я искоса взглянул на Ортегу. — Да, мне уже об этом сказали. Она прихватила с собой осколочную винтовку?

Баутиста кивнул.

— Отлично, вот у вас и есть отличная версия. Неизвестный позвонил и сообщил о выстрелах на борту «Розы Панамы». Вы прибыли на место и обнаружили перебитых зрителей, убитых Кадмина с Карнажем и нас с Ортегой, едва живых. Судя по всему, Карнаж затронул чьи-то интересы и последовала жестокая расправа.

Краем глаза я увидел, что Ортега качает головой.

— Не пройдёт, — нахмурился Баутиста. — Все звонки на Фелл-стрит обязательно записываются. То же самое относится к видеофонам в патрульных машинах.

Я пожал плечами, чувствуя, как внутри пробуждается чрезвычайный посланник.

— И что с того? У вас, не важно, у кого именно — у тебя, у Ортеги, — здесь, в Ричмонде, есть осведомители. Естественно, их имена вы назвать не можете. Звонок поступил на личный телефон, который совсем некстати оказался разбит случайным выстрелом, когда вы прокладывали себе дорогу мимо уцелевших охранников Карнажа. Никаких следов. И ничего на мониторах наблюдения, потому что таинственный незнакомец, открывший пальбу, перед уходом спалил всю систему безопасности. Насколько я понимаю, это можно устроить.

Баутиста продолжал сомневаться.

— Наверное, можно. Но для этого понадобится компьютерная крыса. Дэвидсон кое в чем разбирается, но не настолько хорошо.

— Компьютерную крысу я найду. Что-нибудь ещё?

— Некоторые из зрителей ещё живы. Правда, они в таком состоянии, что не могут и пальцем пошевелить. Но ещё дышат.

— Забудь про них. Если кто-то и успел что-нибудь разглядеть, то только висящую под потолком Трепп. Да и ту в лучшем случае смутно. Все продолжалось не больше двух секунд. Сейчас есть только один вопрос: когда вызывать холодильники на колесах.

— Как можно скорее, — сказала Ортега, — иначе это будет выглядеть подозрительно.

Баутиста фыркнул.

— Весь этот балаган выглядит подозрительно, от начала и до конца. Скоро всем до одного на Фелл-стрит будет известно, что именно здесь произошло.

— Вам частенько приходится заниматься подобным, да?

— Это совсем не смешно, Ковач. Карнаж переступил черту, он знал, чем это может обернуться.

— Кстати, Карнаж, — пробормотала Ортега. — Этот ублюдок наверняка припас резервную копию памяти. Как только его загрузят в новую оболочку, он начнет вопить, требуя досконального расследования.

— А может быть, и нет, — возразил Баутиста. — Как ты думаешь, когда Карнаж последний раз копировался в эту синтетическую оболочку?

Ортега пожала плечами.

— Откуда мне знать? На прошлой неделе Карнаж был в ней. Так что не меньше этого срока, если только он не обновляет регулярно свою копию. Но это чересчур дорого.

— На месте Карнажа, — задумчиво произнес я, — я бы архивировал резервную копию перед каждым значительным событием. Каких бы денег это ни стоило. Я бы не хотел проснуться, не имея понятия, какого хрена делал за неделю до того, как мне спалили голову.

— Это зависит от того, чем именно занимаешься, — заметил Баутиста. — Если речь идёт о каком-нибудь серьёзном противозаконном дерьме, лучше проснуться, ни о чем не догадываясь. В этом случае можно с улыбкой идти на любые допросы с применением детектора лжи.

— Больше того, нельзя будет даже…

Я умолк, осенённый внезапной мыслью. Баутиста нетерпеливо махнул рукой.

— Как бы там ни было, если Карнаж проснётся, ровным счетом ничего не зная о случившемся, вероятно, он втихую проведёт частное расследование. Но у него не возникнет ни малейшего желания посвящать в него управление полиции. А если Карнаж проснётся, зная о случившемся, — Баутиста развел руками, — он будет молчать как рыба. По-моему, с этой стороны опасаться нечего.

— В таком случае вызывай машины «скорой помощи». И, наверное, надо связаться с капитаном Муравой…

Голос Ортеги уже затихал, растворяясь вдали. Последняя недостающая часть мозаики встала на место. Разговор двух полицейских превратился в отдаленный шум космического фона в наушниках скафандра. Я уставился на крохотную щербинку в стальной переборке перед глазами и обрушился на только что пришедшую в голову догадку всеми мыслимыми логическими тестами.

Бросив на меня недоумённый взгляд, Баутиста отправился вызывать «скорую». Как только он скрылся из виду, Ортега прикоснулась к моей руке.

— Эй, Ковач, с тобой всё в порядке?

Я заморгал.

— Ковач?

Протянув руку, я ощупал переборку, словно проверяя, существует ли она на самом деле. В сравнении с убеждённостью, которую я сейчас испытывал, окружающая обстановка внезапно показалась призрачной и нереальной.

— Кристина, — медленно произнес я, — мне нужно попасть на борт «Головы в облаках». Я знаю, что произошло с Банкрофтом. Я смогу свалить Кавахару и добиться принятия резолюции номер 653. И я смогу вызволить Райкера.

Ортега вздохнула.

— Ковач, не надо начинать всё заново…

— Нет. — Прозвучавшая в моем голосе грубость оказалась настолько неожиданной, что поразила меня самого. Лицо Райкера напряглось, и я ощутил боль свежих ссадин. — Это не догадки. Это не блуждания в темноте. Это совершенно достоверный факт. И я отправляюсь на «Голову в облаках». С твоей помощью, без неё, но я обязательно должен туда попасть.

— Ковач, — покачала головой Ортега. — Ты только посмотри на себя. На тебе же места живого нет. Сейчас ты не справишься с простым оклендским сутенером, а тут речь идёт о скрытом проникновении в один из «Домов» Западного побережья. Ты надеешься пробить охранную систему Кавахары со сломанными рёбрами и таким лицом? Даже не думай об этом.

— А я и не говорил, что это будет просто.

— Ковач, этого вообще не будет. Я и так слишком долго просидела на архивах видеонаблюдения «Хендрикса», давая возможность навешать Банкрофту лапшу на уши, но больше так продолжаться не может. Игра окончена, твоя подруга Сара возвращается домой, и ты тоже. Это всё. Меня не интересует кровная месть.

— Скажи честно, ты хочешь вернуть Райкера? — тихо промолвил я.

Какое-то мгновение казалось, что Ортега даст мне пощёчину. Её раздувшиеся ноздри побелели, правое плечо чуть опустилось для замаха. Не знаю, что её остановило: последствия шокового заряда или просто самообладание.

— Ковач, за это тебя следовало бы размазать по стенке, — спокойно произнесла Ортега.

Я поднял руки.

— Валяй, сейчас я не справлюсь даже с простым оклендским сутенером. Не забыла?

Издав презрительный смешок, Ортега начала отворачиваться. Протянув руку, я остановил её.

— Кристина… — Я замялся. — Извини. Насчет Райкера я пошутил неудачно. Но прошу, хотя бы выслушай меня. В последний раз.

Повернувшись ко мне, Ортега стиснула губы, сдерживая свои чувства. Опустив голову, она сглотнула комок в горле.

— Не хочу. Достаточно и того, что уже было. — Она кашлянула, прочищая горло. — Ковач, я не хочу, чтобы тебе делали больно. Я не хочу новых травм и увечий.

— Ты имеешь в виду оболочку Райкера?

Ортега посмотрела мне прямо в лицо.

— Нет, — тихо промолвила она. — Я имею в виду тебя.

И вдруг, без какого-либо перехода, она прижалась ко мне, в мрачном стальном коридоре, обвивая руками, уткнувшись лицом в грудь. Я, сглотнув подступивший к горлу комок, крепко стиснул её. Остатки времени, отведённого нам, сыпались между пальцами крупицами песка. В этот миг я отдал бы почти всё, лишь бы у меня не было плана, который я хотел изложить Ортеге, лишь бы не нужно было искать, как растворить то, что нарождалось между нами, лишь бы моя ненависть к Рейлине Кавахаре не была такой сильной.

Я готов был отдать почти всё.

Два часа ночи.

Я позвонил Ирене Элиотт на квартиру, снятую компанией «Джэк-Сол», и поднял её с кровати. Сказал, что возникла одна проблема, и мы заплатим очень щедро, если она поможет её разрешить. Ирена Элиотт сонно кивнула. Баутиста отправился за ней в машине без специальных знаков.

К тому моменту, как они вернулись, «Роза Панамы» была залита ярким светом. От бортов вертикально верх уходили лучи прожекторов, и казалось, будто корабль спустили с небес на подсвеченных канатах. Причал перед судном был отгорожен силовым барьером. Крышу грузового отсека, где происходило показательное избиение, сняли, чтобы обеспечить машинам скорой помощи прямой доступ; ослепительное сияние вспышек экспертов-криминалистов, осматривающих место преступления, напоминало зарево доменной печи. Полицейские машины расцвечивали небо над кораблем и стоянку на причале красными и синими мигающими огнями.

Я встретил Ирену Элиотт у трапа.

— Я хочу вернуть своё тело, — прокричала она, перекрывая вой и рёв двигателей летательных аппаратов.

В ярком свете прожекторов её чёрные волосы словно заиндевели, снова став светлыми.

— Прямо сейчас ничего не могу обещать, — крикнул я в ответ. — Но это стоит на повестке дня. Первым делом вам нужно сделать вот что. Заработать побольше денег. А теперь давайте-ка поскорее уберёмся отсюда, пока нас не заприметил Сэнди Ким.

Местная полиция не подпускала коптеры прессы близко. А Ортега, до сих пор не пришедшая в себя и дрожащая от слабости и холода, куталась в форменную шинель и не подпускала близко местную полицию. В её взгляде горела внутренняя сила, позволявшая ей держаться на ногах и оставаться в сознании. Сотрудники отдела органических повреждений, крича, толкаясь и ругаясь, заняли оборону, а тем временем Ирена Элиотт приступила к манипуляциям с лентами системы видеонаблюдения. Трепп была права: один за всех, и все за одного.

— Завтра я съезжаю с той квартиры, — работая, бросила мне Элиотт. — Вы меня там больше не найдете.

Несколько минут она молчала, вводя с клавиатуры создаваемые образы. Наконец обернулась.

— Вы сказали, выполняя просьбу этих ребят, я оказываю им неоценимую услугу. Значит, они передо мной в долгу?

— Можно сказать и так.

— В таком случае я с ними свяжусь. Приведите того, кто у них старший, я хочу с ним переговорить. И не пытайтесь найти меня в Эмбере, там меня тоже не будет.

Я молча смотрел на неё. Отвернувшись, Ирена Элиотт снова занялась работой.

— Мне нужно какое-то время, чтобы побыть одной, — едва слышно произнесла она.

Мне подобная роскошь была недоступна.

Глава тридцать восьмая

Я следил за тем, как он плеснул в стакан виски пятнадцатилетней выдержки и осторожно устроился перед телефоном. Сломанные рёбра были сварены одной из бригад «скорой», но бок оставался огромным морем тупой боли, которое время от времени пронзали невыносимо острые вспышки. Отпив виски, он сделал над собой заметное усилие и набрал номер.

— Резиденция Банкрофта. С кем вы хотите говорить?

Это была женщина в строгом костюме, ответившая, когда я звонил на виллу «Закат» в прошлый раз. Тот же самый костюм, та же прическа и та же самая косметика. Возможно, это была виртуальная модель, созданная телефоном.

— С Мириам Банкрофт, — сказал он.

И снова ощущение пассивного стороннего наблюдателя. Оторванность, которую я испытывал перед зеркалом, когда оболочка Райкера надевала оружие. Осколки. Только на этот раз всё было гораздо хуже.

— Минуточку, пожалуйста.

Изображение женщины исчезло с экрана, сменившись пламенем свечи, терзаемой ветром в такт с синтезированной фортепианной музыкой, напоминающей о шелесте опавшей листвы по растрескавшейся и выщербленной мостовой. Прошла минута, и наконец появилась Мириам Банкрофт, облачённая в безукоризненно строгий пиджак и блузку. Она подняла идеально ухоженную бровь.

— Здравствуйте, мистер Ковач. Какая неожиданность.

— Да, можно сказать. — Он неловко махнул рукой. Мириам Банкрофт излучала чувственность, ощущаемую даже через линию связи и выводившую его из душевного равновесия. — Это защищённая линия?

— В разумных пределах. Что вам нужно?

Он смущенно кашлянул.

— Я думал… Мне бы хотелось кое-что с вами обсудить. Я… э… ну, наверное, перед вами в долгу.

— Вот как? — Теперь уже поднялись обе брови. — И что именно вы надумали?

Он пожал плечами.

— В настоящий момент я совершенно свободен.

— Неужели? А вот я, однако, в настоящий момент занята, мистер Ковач. Я направляюсь на важную встречу в Чикаго и не вернусь на Западное побережье до завтрашнего вечера. — Уголки губ скривились в едва заметном намёке на улыбку. — Вы согласны подождать?

— Ну конечно.

Она подалась к экрану, прищуриваясь.

— Что у вас с лицом?

Он непроизвольно поднял руку к одному из шрамов. Он рассчитывал, что в тусклом освещении комнаты синяки и ссадины будут не так заметны. Также он не рассчитывал, что Мириам Банкрофт окажется такой наблюдательной.

— Долгая история. Расскажу при встрече.

— Что ж, перед таким заманчивым предложением я вряд ли смогу устоять, — насмешливо сказала она. — Завтра после обеда я пришлю к «Хендриксу» лимузин. Как насчет четырёх часов? Вот и отлично. Тогда до встречи.

Экран погас. Некоторое время он молча смотрел на него, затем, отключив телефон, повернулся в кресле лицом к окну.

— Она действует на меня возбуждающе, — сказал он.

— Да, и на меня тоже. Конечно же.

— Очень смешно.

— Стараюсь.

Встав, я направился за бутылкой виски. Проходя через комнату, я увидел в зеркале у кровати своё отражение.

Если оболочка Райкера производила впечатление человека, привыкшего очертя голову бросаться навстречу напастям, которые предлагала ему жизнь, то человек в зеркале выглядел так, словно обладал умением аккуратно проскальзывать мимо невзгод и с насмешкой наблюдать, как коварная судьба, обманувшись в очередной раз, неуклюже падает на землю лицом вниз. Своими движениями, плавности и экономичной лёгкости которых позавидовала бы Анчана Саломао, он напоминал крупную кошку. Густые иссиня-чёрные волосы ниспадали плавными волнами на обманчиво покатые плечи, а изящные раскосые глаза смотрели на мир с мягкой беззаботностью, говорившей о том, что в нашей вселенной жить хорошо.

Я провёл в оболочке технически оборудованного ниндзя лишь несколько часов — если точно, семь часов и сорок две минуты, согласно часовому дисплею, вживленному в левый верхний угол поля зрения, — но никаких побочных последствий загрузки не было. Я взял бутылку виски изящной смуглой рукой художника, и эта простая демонстрация полного единства мышц и костей озарила меня радостью. Нейрохимическая система «Хумало» постоянно мерцала на грани восприятия, славно расхваливая мириады поступков, которые может в любой момент совершить это тело. Даже когда я служил в Корпусе чрезвычайных посланников, мне не доводилось носить ничего подобного.

Вспомнив слова Карнажа, я мысленно покачал головой. Если чиновники ООН думают, что им удастся установить десятилетнее эмбарго на поставку в колонии вот этого, то они живут в другом измерении.

— Не знаю, как ты, — сказал он, — но у меня от неё мурашки по коже бегут, твою мать.

— Это ты мне говоришь?

Наполнив стакан, я предложил бутылку ему. Он покачал головой. Вернувшись к подоконнику, я снова уселся на него, прислонившись спиной к стеклу.

— Как только Кадмин мог выносить такое? Ортега говорит, он постоянно работал в паре с самим собой.

— Полагаю, со временем к этому привыкаешь. К тому же Кадмин был сумасшедшим.

— О, а мы, значит, в своём уме?

Я пожал плечами.

— У нас нет выбора. Если только не брать в расчет то, что можно просто развернуться и уйти. Неужели так было бы лучше?

— Лучше? Ты не забыл, что именно тебе предстоит иметь дело с Кавахарой. А мне придётся стать шлюхой. Кстати, по-моему, Ортега не в восторге от этого. Я хочу сказать, она и в прошлый раз была смущена, но сейчас…

— Ты говоришь, она была смущена! А что, по-твоему, должен чувствовать я?

— Идиот, я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Я — это ты.

— Неужели? — Глотнув виски, я махнул стаканом. — Как ты думаешь, сколько пройдёт времени, прежде чем мы с тобой перестанем быть одним и тем же человеком?

Он пожал плечами.

— Человек — это то, что он помнит. На настоящий момент наше восприятие окружающего мира различается лишь последними семью или восемью часами. Пока что разница совсем небольшая, ты не находишь?

— По сравнению с сорока с лишним годами памяти? Наверное, ты прав. К тому же личность создают как раз первые воспоминания.

— Да, так говорят. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, скажи вот что. Как ты относишься — как мы относимся к тому, что Лоскутный человек мертв?

Я нервно поёжился.

— Неужели нужно обязательно говорить об этом?

— Нужно же о чём-то говорить. Нам придется наслаждаться обществом друг друга до завтрашнего вечера…

— Если хочешь, можешь пойти прогуляться. И раз уж об этом зашла речь, — я ткнул большим пальцем в потолок, — я тоже могу уйти отсюда тем же путем, каким пришел.

— Похоже, ты действительно не хочешь возвращаться к разговору о Кадмине, а?

— Ты начинаешь мне надоедать.

И всё же он был прав. Первоначальный план предполагал, что моя ниндзя-копия остаётся дома у Ортеги, пока копия-Райкер отправляется к Мириам Банкрофт. Затем мне пришло в голову, что для успешного нападения на «Голову в облаках» нам потребуется заручиться помощью «Хендрикса», а я не смог бы доказать отелю свою личность, не прибегая к сканированию памяти полушарий. Поэтому было принято решение, что копия-Райкер перед тем, как уехать к Мириам Банкрофт, представит ниндзя «Хендриксу». Поскольку Райкер до сих пор оставался под наблюдением, по крайней мере со стороны Трепп, нечего было и думать о том, чтобы нам вдвоём, взявшись за руки, войти в парадную дверь отеля. В итоге я одолжил у Баутисты антигравитационную упряжь и костюм-невидимку, и как только начало светать, проскользнул сквозь редкие потоки транспорта на крытый козырьком балкон на сорок втором этаже отеля. «Хендрикс», к тому времени предупреждённый о моём появлении копией-Райкером, впустил меня в здание через вентиляционную шахту.

Осуществить подобный трюк с помощью нейрохимии «Хумало» было так же просто, как войти в парадную дверь.

— Послушай, — сказал копия-Райкер, — я — это ты. Я знаю всё, что знаешь ты. Что плохого в том, если мы поговорим об этом?

— Раз ты знаешь всё, что знаю я, какой смысл нам говорить об этом?

— Знаешь, иногда бывает полезно взглянуть на вещи со стороны. И даже когда высказываешься перед кем-то, на самом деле говоришь с самим собой. А собеседник требуется только для того, чтобы слушать. Так что лучше не держи в себе.

Я вздохнул.

— Не знаю. Я давным-давно похоронил всё, связанное с отцом. Это уже давно мертво.

— Ну да, конечно.

— Я говорю серьёзно.

— Нет. — Он ткнул в меня пальцем, так же, как я сам на балконе виллы «Закат» ткнул в Банкрофта, когда тот не хотел признать выложенные мною факты.

— Ты лжёшь самому себе. Помнишь того сутенёра, которого мы встретили в кабаке Ласло в тот год, когда вступили в банду Шонагана? Нас едва успели от него оттащить, а то бы ему точно несдобровать.

— Это всё химия. Мы накачались по уши тетраметом и выпендривались перед ребятами Шонагана. Твою мать, нам ведь тогда было всего шестнадцать.

— Вздор. Мы поступили так, потому что тот тип был похож на отца.

— Возможно.

— Точно. И по той же самой причине в течение последующих полутора десятилетий мы убивали всех начальников.

— О, успокойся, мать твою! Полтора десятилетия мы убивали всех, кто стоял у нас на пути. Это же была армия, мы зарабатывали этим на жизнь. К тому же с каких это пор сутенёр стал начальником?

— Ну хорошо, мы с тобой пятнадцать лет охотились на сутенёров. И на тех, кто пользуется их услугами. Возможно, именно за это нам сейчас приходится расплачиваться.

— Матерью отец никогда не торговал.

— Ты в этом уверен? В таком случае, почему мы обрушились на обидчиков Элизабет Элиотт с неумолимостью тактической ядерной боеголовки? Почему в этом расследовании мы сделали такой упор на публичные дома?

— Потому что, — сказал я, наливая себе слой виски толщиной с палец, — таким это расследование было с самого начала. Мы занялись девчонкой Элиотт потому, что это казалось правильным направлением. Интуиция чрезвычайных посланников. То, как Банкрофт обращался со своей женой…

— О, Мириам Банкрофт. Тут мы могли бы о многом поговорить.

— Заткнись. Элизабет Элиотт оказалась чертовски удачным ходом. Без визита в биокабины Джерри мы бы ни за что не вышли на «Голову в облаках».

— Ага. — Презрительно фыркнув, он опрокинул в рот свой стакан. — Верь во что хочешь. А я скажу, что Лоскутный человек был своеобразной метафорой нашего отца, потому что мы не могли взглянуть правде в глаза. Именно поэтому мы наложили в штаны от страха, впервые столкнувшись со сборной плотью. Помнишь санаторий на Адорасьоне? После того короткого спектакля нас целую неделю преследовали кошмары. Мы просыпались, сжимая в руках разорванную в клочья подушку. После этого нас были вынуждены отправить на психологическую реабилитацию.

Я раздражённо махнул рукой.

— Да, помню. Я помню, как мне тогда было страшно — но только я испугался Лоскутного человека, а не отца. То же самое чувство мы испытали, встретившись с Кадминым в виртуальности.

— Ну а теперь, когда его больше нет в живых, что ты чувствуешь?

— Ничего.

Он снова ткнул в меня пальцем.

— Это отговорка.

— Никакая это не отговорка. Ублюдок встал у нас на пути, угрожал, и вот теперь он мёртв. Конец сообщения.

— А больше тебе никто не угрожал? Напряги память. Быть может, когда ты был маленьким?

— Я не намерен больше говорить об этом. — Взяв бутылку, я снова наполнил стакан. — Поищи другую тему. Как насчет того, чтобы поговорить об Ортеге? Каковы наши чувства в этой области?

— Ты собираешься прикончить эту бутылку в одиночку?

— Угостить?

— Не надо.

Я развёл руками.

— Тогда какое тебе дело?

— Ты хочешь напиться?

— Естественно. Раз уж мне приходится изливать душу самому себе, не вижу причин, почему я должен делать это трезвым. Так что расскажи мне про Ортегу.

— Я не хочу о ней говорить.

— А почему бы и нет? — рассудительно произнёс я. — Помнишь, ты сам говорил, что надо же нам о чём-то говорить. Что ты имеешь против Ортеги?

— А то, что к ней мы теперь относимся по-разному. Ты больше не носишь оболочку Райкера.

— Из этого не следует…

— Нет, следует. То, что связывает нас с Ортегой, носит исключительно плотский характер. Ни для чего другого не было времени. Вот почему ты сейчас так горишь желанием говорить о ней. В новой оболочке у тебя осталась лишь смутная ностальгия о яхте, подкреплённая пачкой обрывочных воспоминаний. Теперь между вами нет никакой химии.

Я попробовал возразить, но вдруг понял, что мне нечего сказать. Внезапно обнаруженное отличие сидело между нами третьим, непрошеным гостем.

Копия-Райкер, порывшись в карманах, вынул сплющенную пачку сигарет. Достав одну, Райкер виновато посмотрел на неё и засунул в рот. Я едва удержался от неодобрительного замечания.

— Последняя, — заметил Райкер, прикасаясь кончиком сигареты к зажигательной полоске.

— Наверняка у отеля есть ещё.

— Да. — Он выпустил облако дыма, и я внезапно поймал себя на том, что завидую этой вредной привычке. — Знаешь, мы прямо сейчас должны обсудить один вопрос.

— Это ещё какой?

Но я знал, какой именно. Мы оба знали.

— Хочешь, чтобы я разложил всё по полочкам? Ну хорошо. — Сделав глубокую затяжку, он пожал плечами. — Мы должны решить, кого из нас предстоит стереть, когда всё останется позади. И, поскольку наш индивидуальный инстинкт самосохранения крепнет с каждой минутой, решить это надо сейчас.

— И как это сделать?

— Не знаю. Что ты предпочитаешь помнить? Визит к Кавахаре? Или разговор с Мириам Банкрофт? — Он грустно усмехнулся. — Полагаю, это даже не обсуждается.

— Послушай, речь идёт не просто о катании в постели. Секс размноженных копий остаётся единственным противозаконным развлечением. К тому же Ирена Элиотт заверила нас, что можно будет осуществить захват памяти и сохранить оба набора воспоминаний.

— Может быть. Она сказала, может быть удастся осуществить захват памяти. И всё равно остается вопрос, кого из нас предстоит стереть. Речь не идёт о том, чтобы объединить наше сознание. Можно лишь изъять часть памяти у одного из нас и добавить другому. Подредактировать. Ты хочешь, чтобы такое произошло с тобой? С тем из нас, кому посчастливится остаться в живых? Вспомни, мы не могли смириться с корректировкой модели, созданной «Хендриксом». Неужели ты думаешь, что мы выдержим то, что предлагает Элиотт? Нечего и думать об этом; можно говорить только о полном стирании. Или один, или другой. И мы должны решить — который из двух.

— Да. — Взяв бутылку виски, я угрюмо уставился на этикетку. — И что ты предлагаешь? Бросим жребий? Сыграем в «Камень, ножницы, бумага»? Скажем, серия из пяти игр до трёх побед.

— Я предлагаю кое-что более рациональное. Мы поделимся друг с другом нашими воспоминаниями, начиная с этого момента, и затем определим, что хотим сохранить. Какие воспоминания являются более ценными.

— Чёрт возьми, как ты собираешься сравнивать ценность воспоминаний?

— Мы их сравним. И ты это знаешь.

— А что если один из нас пойдёт на обман? Приплетет к правде выдумку, делая свои воспоминания более ценными? Или же солжет, вынося оценку?

Он прищурился.

— Ты это серьёзно?

— Многое может случиться за несколько дней. Как ты сам сказал, мы оба пожелаем остаться в живых.

— Если дело дойдет до этого, Ортега сможет прогнать нас через полиграф.

— Я бы предпочел бросить монету.

— Отдай мне бутылку, твою мать. Раз ты не хочешь подходить к этому серьёзно, я последую твоему примеру. Чёрт побери, тебе там могут просто спалить голову, и это решит все проблемы.

— Спасибо.

Я передал ему бутылку. Он аккуратно налил слой виски толщиной два пальца. Джимми де Сото не уставал повторять, что выпить за один раз марочного виски больше, чем на пять пальцев, — кощунство. После этого, как он утверждал, можно пить любую бурду — всё равно на вкус никакой разницы не будет. У меня возникло предчувствие, что сегодня вечером мы оскверним этот завет.

Я поднял стакан.

— За единство целей.

— Да, и за прекращение пьянства в одиночку.

* * *

Похмелье продолжало мучить меня почти сутки спустя, когда я наблюдал в мониторе отеля, как он уходит. Он вышел на тротуар и подождал, пока вытянутый сверкающий лимузин подъедет к бордюру. Дверь пассажирского салона плавно поднялась вверх, и я успел разглядеть внутри профиль Мириам Банкрофт. Затем он забрался в машину, и дверь так же плавно опустилась, скрыв из виду обоих. Задрожав, лимузин поднялся в воздух.

Я проглотил, не запивая, ещё несколько болеутоляющих таблеток, выждал десять минут и поднялся на крышу, где меня должна была встретить Ортега.

На улице было холодно.

Глава тридцать девятая

У Ортеги было несколько новостей.

В управление полиции позвонила Ирена Элиотт, сообщившая, что готова обсудить новое предложение. Звонок поступил на одну из самых защищённых линий Фелл-стрит, и Элиотт сказала, что будет иметь дело только со мной.

Тем временем наша ложь насчёт произошедшего на борту «Розы Панамы» держалась, и архивы системы видеонаблюдения «Хендрикса» оставались у Ортеги. Смерть Кадмина свела дело, заведённое на Фелл-стрит, к простой формальности, и никто не собирался копаться в нём. Расследование побега убийцы из хранилища полиции, предпринятое Управлением внутренней безопасности, находилось на начальной стадии. Ввиду предполагаемого соучастия искусственного интеллекта рано или поздно в поле зрения попадёт «Хендрикс», но пока что этого можно не опасаться. Сначала предстояла долгая межведомственная волокита. Ортега убедила капитана Мураву в том, что ей нужно подчистить кое-какие концы. Тот дал две недели, справедливо полагая, что Ортега не питает к УВБ тёплых чувств и приложит все силы, чтобы расследование затянулось.

Двое сотрудников Управления внутренней безопасности попытались принюхаться к «Розе Панамы», но отдел органических повреждений каменной стеной сомкнул ряды вокруг Ортеги и Баутисты. УВБ осталось ни с чем.

У нас было две недели.

Ортега летела на северо-восток. Чёткие инструкции, полученные от Ирены Элиотт, вывели нас на небольшое скопление куполообразных построек, обступивших западный берег озерка, затерявшегося в глухих лесах за сотни километров от цивилизации. Заходя на посадку, Ортега одобрительно хмыкнула.

— Тебе знакомо это место?

— А как же. Посёлок похитителей чужого сознания. Видишь спутниковую тарелку в центре? Она нацелена на какую-то древнюю станцию наблюдения за погодой, кружащуюся на геостационарной орбите. Так что у здешних обитателей есть бесплатный доступ ко всему происходящему в этом полушарии. Вероятно, на один этот посёлок приходится половина преступлений в области передачи информации, фиксируемых на Западном побережье.

— И никто их не трогает?

— Всякое бывает. — Ортега посадила воздушный транспорт на берег озера рядом с домиками. — Видишь ли, эти ребята поддерживают работоспособность старых орбитальных станций. Если бы не они, кому-то пришлось бы раскошеливаться на утилизацию станций, а это задача не из дешёвых. До тех пор, пока здешние виртуозы занимаются мелочами, с ними никто не связывается. Управление борьбы с преступлениями в области передачи данных ловит только крупную рыбу, а больше никому нет до них дела. Ты идёшь?

Я выбрался из аппарата, и мы пошли вдоль берега к посёлку. С воздуха он производил впечатление единообразия, однако сейчас я разглядел, что постройки расписаны пёстрыми картинами и абстрактными узорами. Не было двух одинаковых куполов, хотя на нескольких я разглядел руку одного художника. Кроме того, ко многим домикам примыкали крылечки, веранды, а кое-где даже бревенчатые пристройки. На натянутых между куполами верёвках сушилось белье, по улицам с громкими криками бегали резвящиеся дети.

Охранник встретил нас у внешнего кольца построек. Высотой больше двух метров, он, вероятно, весил столько же, сколько обе моих теперешних оболочки вместе. Под свободным серым комбинезоном я разглядел мышцы профессионального борца. Глаза охранника были налиты кровью, а из висков торчали короткие рога. Покрытое шрамами лицо казалось старым. Черта эта бросалась в глаза, потому что в левой руке он убаюкивал младенца.

Охранник вопросительно посмотрел на нас.

— Вы Андерсон?

— Да. А это Кристина Ортега.

Я удивился, насколько пресно прозвучало для меня это имя. Лишившись феромонного интерфейса Райкера, я лишь смутно отмечал, что рядом со мной стоит стройная, привлекательная женщина, самодостаточностью отдалённо напоминающая Вирджинию Видауру.

Правда, остались ещё воспоминания.

Мне захотелось узнать, что сейчас чувствует Ортега.

— Значит, фараон?

В голосе бывшего борца не замечалось особой теплоты, но и враждебным его тоже нельзя было назвать.

— В настоящий момент она не при исполнении, — твёрдо произнес я. — Ирена здесь?

— Да. — Переложив младенца в другую руку, охранник указал на один из куполов. — Тот домик, что со звездами. Она вас ждет.

Не успел он договорить, как оттуда появилась Ирена Элиотт. Буркнув что-то, рогатый охранник повёл нас, по пути подцепив целый караван из увязавшихся детей. Элиотт следила за нами, сунув руки в карманы. Как и бывший борец, она была в высоких ботинках и сером комбинезоне, с которым резко контрастировала яркая повязка всех цветов радуги, удерживающая её волосы.

— К тебе гости, — сказал рогатый охранник. — Ничего не имеешь против?

Ирена Элиотт спокойно кивнула, и он, поколебавшись немного, пожал плечами и удалился в сопровождении стайки детей. Проводив его взглядом, Элиотт повернулась к нам.

— Предлагаю пройти в дом, — сказала она.

Внутри практичная постройка была разделена деревянными перегородками и коврами, развешанными на проволоке, закреплённой в пластиковом куполе. Стены также были покрыты росписью. Судя по виду, дело рук подрастающего поколения жителей. Элиотт провела нас в залитое мягким светом отделение с креслами для отдыха и видавшим виды связным терминалом на длинном шарнире, приклеенным к стене. Похоже, она успела привыкнуть к своей новой оболочке; её движения стали плавными и уверенными. Я заметил улучшение ещё рано утром на борту «Розы Панамы», но сейчас прогресс был налицо. Устроившись в одном из кресел, Ирена Элиотт вопросительно посмотрела на меня.

— Насколько я понимаю, внутри вот этого находитесь вы, Андерсон?

Я молча склонил голову.

— Не хотите объяснить, в чём дело?

Я уселся напротив неё.

— Всё зависит от вас, Ирена. Вы с нами?

— Вы обещали, что я смогу получить обратно своё тело. — Она пыталась говорить спокойно, но в голосе прозвучала неприкрытая жажда. — Ваше обещание остаётся в силе?

Я взглянул на Ортегу, и та кивнула.

— Совершенно верно. Если всё окончится успешно, мы сможем затребовать вашу прежнюю оболочку федеральным запросом. Но это будет только в случае успеха. В случае провала мы, вероятно, получим так, что мало не покажется.

— Лейтенант, вы действуете по поручению федеральных органов?

Ортега натянуто усмехнулась.

— Не совсем. Но, согласно законодательству ООН, это можно будет оформить задним числом. Правда, как я уже сказала, только в случае успеха.

— Федеральное поручение, оформленное задним числом. — Подняв брови, Элиотт снова посмотрела на меня. — Это такое же обычное дело, как китовое мясо. Похоже, речь идёт о чем-то из ряда вон выходящем.

— Совершенно верно, — подтвердил я. Элиотт прищурилась.

— А вы уже больше не представляете «Джэк-Сол», так? Чёрт побери, Андерсон, кто вы такой?

— Я ваша добрая фея, Ирена. Потому что если лейтенант не добьётся федерального запроса, я лично выкуплю вашу оболочку. Обещаю. Итак, вы с нами?

Ирена Элиотт задумалась, и я поймал себя на том, что к уважению, которое я испытывал к ней как к специалисту, начинает примешиваться что-то личное. Наконец она кивнула.

— Говорите, что вам нужно.

Мне потребовалось около получаса, чтобы ввести её в курс дела. Ортега всё это время беспокойно расхаживала по куполу. Я не мог её ни в чем винить. За последние десять дней Ортеге пришлось пережить крушение всех профессиональных принципов, какие у неё только были. А сейчас она ввязалась в дело, в случае неудачи грозившее участникам по сотне лет хранения, а то и больше. Наверное, без поддержки Баутисты и остальных Ортега всё же не решилась бы на это. Даже несмотря на свою учтивую ненависть к мафам. Даже ради Райкера.

Впрочем, может быть, я ошибался.

Ирена Элиотт слушала молча, задав лишь три технических вопроса, на которые у меня не было ответов. После того как я закончил, она долго сидела молча. Ортега, прекратив метаться по куполу, встала рядом со мной.

— Вы сошли с ума, — наконец сказала Элиотт.

— Вы сможете сделать то, о чем мы просим?

Она открыла рот, затем снова закрыла его. Её лицо приняло мечтательное выражение, и я решил, что она мысленно прокручивает предыдущее погружение в чужое сознание. Наконец Элиотт, очнувшись, тряхнула головой, словно убеждая саму себя.

— Да, — медленно произнесла она, — сделать это можно. Но только не в реальном времени. Это совсем не то же самое, что подчистка системы видеонаблюдения борцовского зала и даже не проникновение в ядро искусственного интеллекта. То, что мы проделали с ИскИном, покажется простой системной проверкой. Для того, чтобы сделать такое — хотя бы попытаться сделать, — мне понадобится виртуальная площадка.

— С этим не будет никаких проблем. Что-нибудь ещё?

— Все зависит от того, какие системы безопасности задействованы на «Голове в облаках». — На пару мгновений её голос окрасился отвращением, в котором сквозили слезы. — Вы говорите, что это первоклассный бордель?

— Именно так, — подтвердила Ортега.

Элиотт старательно погасила эмоции.

— Мне надо будет запустить кое-какие тесты. На это уйдет время.

— Сколько времени? — спросила Ортега.

— Ну, можно пойти двумя путями. — В голосе Ирены Элиотт прозвучало профессиональное презрение, прогнавшее остальные чувства. — Я могу провести быстрое сканирование и разбудить всю сигнализацию, имеющуюся на борту этого летающего члена. А можно будет сделать всё как надо, на что потребуется не меньше двух дней. Вам выбирать. Часы тикают.

— Действуйте не спеша, — сказал я, выразительно посмотрев на Ортегу. — Так, теперь ещё вот что. Мне нужно вживить звук и картинку. Вы знаете кого-нибудь, кто сможет сделать это без лишнего шума?

— Да, такие люди есть. Но о телеметрических системах можете забыть. Любая попытка передать что-нибудь с борта «Головы в облаках» — и мы стройными рядами направимся на хранение. Я не шучу. — Повернувшись к терминалу на шарнире, Элиотт вызвала экран общего доступа. — Посмотрим, сможет ли Рийз раздобыть микрокамеру. Такой вживленной штуковиной вы сможете записать с высоким разрешением до двухсот часов, а потом мы всё извлечем.

— Ладно, сойдет. Это стоит дорого?

Обернувшись ко мне, Элиотт нахмурилась.

— Поговорите с Рийз. Конечно, материалы для неё придется купить, но, быть может, вам удастся уговорить её провести хирургическую операцию бесплатно, выполняя гражданский долг. А ей, в свою очередь, не помешает обзавестись влиятельными друзьями в руководстве ООН.

Я посмотрел на Ортегу, и та покорно пожала плечами.

— Я-то думаю, — недовольно буркнула она. Элиотт отвернулась к экрану, а я встал и подошел к Ортеге.

— Кристина, — шепнул я на ухо, ловя себя на том, что моя новая оболочка относится к запаху её тела совершенно спокойно, — я не виноват в том, что нам не хватает денег. Счёт компании «Джэк-Сол» закрылся, а если я начну снимать со счета Банкрофта, это покажется странным. Придётся затянуть пояса.

— Дело не в этом, — прошептала она в ответ.

— А в чём же?

Ортега посмотрела на меня в упор.

— Ты сам прекрасно понимаешь, чёрт побери.

Глубоко вздохнув, я закрыл глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом.

— Ты достала необходимое железо?

— Да. — Она отступила назад, и её голос, повысившись до нормального, лишился всех оттенков. — Шоковый пистолет из арсенала Фелл-стрит, его никто не хватится. Всё остальное со склада конфискованного оружия управления полиции Нью-Йорка. Завтра я сама лечу туда за этим. Никаких записей в архивах, всё на личных отношениях. Пришлось связаться кое с кем из хороших знакомых.

— Отлично. Спасибо.

— Не стоит. — Её голос наполнился жестокой иронией. — Да, кстати, пришлось здорово повозиться, чтобы найти пули с паучьим ядом. Полагаю, ты не захочешь просветить меня, в чем дело, так?

— Это личное.

Ирена Элиотт вытащила кого-то на экран. Женщину серьёзного вида в оболочке негритянки лет под шестьдесят.

— Привет, Рийз, — весело бросила она. — У меня для тебя есть клиент.

* * *

Несмотря на пессимистические ожидания, Ирена Элиотт справилась с предварительными тестами за день. Я сидел на берегу озера, приходя в себя после простой микрохирургической операции, проведенной Рийз, и бросал по воде камушки вместе с девочкой лет шести, судя по всему, усыновившей меня. Ортега ещё не вернулась из Нью-Йорка; холодок между нами так и не рассеялся.

Не потрудившись спуститься к воде, Элиотт крикнула мне об успешном проведении предварительного сканирования с порога своего купола. Я вздрогнул от неожиданности, услышав разнесшиеся над гладью озера отголоски. К открытости небольшого поселка надо было привыкнуть, и я до сих пор не мог понять, какое она имеет отношение к пиратству в информационных потоках. Передав камушек девочке, я непроизвольно почесал небольшой порез под глазом — туда Рийз вживила записывающую камеру.

— Вот. Посмотри, получится ли у тебя вот с этим.

— Твои камни очень тяжелые, — обиженно заявила девочка.

— Ну всё равно, попробуй. Мой последний камень подпрыгнул девять раз.

Прищурившись, она оглядела меня с ног до головы.

— У тебя особая нейрохимия, а мне всего шесть лет.

— Совершенно справедливо. И первое, и второе. — Я положил руку ей на голову. — Но надо учиться работать с тем, что имеешь.

— Когда я вырасту, я стану такой же, как тетя Рийз.

Я ощутил, как на чисто выметенный нейрохимией «Хумало» пол моего мозга опустилась грусть.

— Желаю тебе удачи. Слушай, мне пора уходить. Не подходи близко к воде, хорошо?

Девочка посмотрела снисходительно.

— Я умею плавать.

— И я тоже. Но вода холодная, не так ли?

— Да-а-а…

— Вот и договорились.

Потрепав девочку по голове, я направился к посёлку. Дойдя до первого купола, я оглянулся. Девочка швырнула в озеро большой плоский камень так, будто вода была её смертельным врагом.

Ирена Элиотт пребывала в том рассеянном состоянии, в какое впадают компьютерные крысы после долгого блуждания по цифровым лабиринтам.

— Пришлось заняться историческими раскопками, — сказала она, разворачивая терминал. Её пальцы заплясали по клавиатуре, и экран вспыхнул, озарив разноцветными отсветами лицо. — Как имплантат?

Я снова пощупал нижнее веко.

— Замечательно. Рийз подключила его напрямую к той же системе, которая управляет микросхемой времени. Она могла бы зарабатывать этим на жизнь.

— А так оно и было, — ответила Элиотт. — До тех пор, пока Рийз не вышвырнули за чтение литературы с критикой порядков Протектората. Когда всё закончится, не забудьте проследить, чтобы кто-нибудь замолвил за неё словечко на федеральном уровне. Ей сейчас приходится очень плохо.

— Да, она говорила. — Я заглянул через её плечо на экран. — Что это тут?

— «Голова в облаках». Чертежи, хранящиеся в архивах воздушной верфи в Тампе. Полные технические характеристики корпуса и систем. Этому хламу несколько сотен лет. Поразительно, что его до сих пор не стёрли за ненадобностью. Ладно, к делу. Первоначально эту штуковину построили для флотилии по борьбе со штормами в Карибском море. Это было ещё до появления сети спутников погоды «Скайсистемз». После того, как его переоборудовали, системы дальнего слежения демонтировали, но все локальные сенсоры остались. С их помощью и обеспечивается защита корпуса. Температурные датчики, инфракрасные детекторы и всё такое. Как только к любому месту корпуса приблизится что-либо, имеющее температуру человеческого тела, охранная система сразу же даст знать.

Я кивнул, нисколько не удивленный.

— Внутрь попасть можно?

Элиотт пожала плечами.

— Сотни способов. Вентиляционные шахты, служебные трапы. Выбирайте на свой вкус.

— Мне надо будет ещё раз взглянуть на то, что рассказал Миллер. Но, полагаю, придётся проникать сверху. Тепло тела является единственной проблемой?

— Да, но эти датчики способны обнаружить любой объект размером больше квадратного миллиметра, обладающий отличающейся температурой. Костюм-невидимка вас не спасёт. Господи, датчики среагируют даже на дыхание, вырывающееся из лёгких. И на этом дело не кончается. — Элиотт угрюмо кивнула на экран. — Похоже, эта система очень понравилась новым владельцам «Головы в облаках», потому что они оснастили ею весь дирижабль. Отдельные мониторы следят за температурой во всех помещениях и коридорах.

— Да, Миллер говорил что-то про тепловые сигнатуры.

— Он был прав. Все прибывающие на борт гости регистрируются, их коды заносятся в охранную систему. Как только в помещении появляется кто-то посторонний или зарегистрированный гость направляется туда, куда не следует, по всему дирижаблю срабатывает сигнализация. Система очень простая и очень действенная. Взломать её и вписать туда ваш код гостя, скорее всего, не получится. Чересчур строгие меры защиты.

— Об охране можете не беспокоиться, — заверил я. — Не думаю, что с этим возникнут какие-либо проблемы.

— Что ты сказал?

По лицу Ортеги грозовым фронтом пробежала ярость, смешанная с растерянностью. Она отшатнулась от меня, словно я был заразный.

— Это было лишь предположение. Если ты не…

— Нет. — Ортега произнесла это слово так, словно оно было для неё новым и ей понравился его вкус. — Нет. Даже не думай об этом, твою мать. Ради тебя я покрыла случай умышленного заражения вирусом, утаила улики, я помогла тебе обзавестись несколькими оболочками…

— Всего двумя.

— Всё равно это преступление, чёрт побери, — процедила она сквозь зубы. — Так вот, я не собираюсь красть из полицейского хранилища конфискованные наркотики.

— Ладно, забудь об этом. — Я задумался. — Слушай, а ты не хочешь помочь мне конфисковать новые?

Лицо Ортеги растянулось в непрошеной улыбке, и у меня внутри всё возликовало.

* * *

Торговец находился на том самом месте, где и две недели назад, когда я случайно шагнул в зону действия его передатчика. На этот раз я увидел старого знакомого заранее, метрах в двадцати, затаившегося в простенке с лупоглазым передающим устройством на плече. Улица была малолюдна в обоих направлениях. Я кивнул Ортеге, стоящей напротив, и пошёл вперёд. Формат рекламного обращения не изменился: вереница до смешного свирепых женщин и внезапный холод бетатанатина. На этот раз я оказался к нему готов, и в любом случае нейрохимия «Хумало» успешно подавила голос зазывалы. Жадно улыбнувшись, я шагнул к торговцу.

— Дружище, есть «труп».

— Отлично, то что нужно. Сколько у тебя?

Он удивлённо уставился на меня, раздираемый алчностью и подозрением. Его рука на всякий случай потянулась к отпугивающей коробке на поясе.

— А сколько надо, дружище?

— Всё, — весело сказал я. — Всё, что у тебя есть.

Наконец торговец раскусил меня, но было слишком поздно. Я перехватил его пальцы, не успевшие добраться до кнопок управления отпугивающей коробки.

— А-а-а!

Он замахнулся другой рукой. Я заломил его пальцы. Взвыв от боли, торговец повалился на мостовую. Пнув ногой в живот, я отобрал у него отпугивающую коробку. Появившаяся за спиной Ортега ткнула торговцу в мокрое от пота лицо полицейский значок.

— Полиция Бей-Сити, — лаконично произнесла она. — Попался, голубчик! Давай-ка посмотрим, что у тебя.

Бетатанатин у него был на лейкопластыре, расфасован по крошечным стеклянным флакончикам, обёрнутым ватой. Подняв один флакончик к свету, я встряхнул его. Жидкость внутри была бледно-розовой.

— Как на твой взгляд? — спросил я Ортегу. — Где-то процентов восемьдесят, да?

— Похоже на то. А может быть, ещё меньше. — Поставив колено наркоторговцу на шею, она вдавила его лицо в мостовую. — Когда ты успел его разбавить, приятель?

— Товар первосортный, — взвыл торговец. — Я покупаю напрямую. Товар…

Ортега с силой ударила его по голове костяшками пальцев, и он умолк.

— Это моча, — терпеливо произнесла она. — Разбавленная настолько, что от неё не будет даже простуды. Нам такая дрянь не нужна. Можешь забирать её себе и проваливать. Нам только нужно знать, где ты её достаешь. Адрес.

— Ничего я не…

— Хочешь получить пулю в спину при попытке к бегству? — милым тоном спросила Ортега, и торговец внезапно затих.

— Есть одно место в Окленде, — угрюмо буркнул он. Ортега протянула карандаш и бумагу.

— Пиши. Никаких имен, только адрес. И да поможет тебе Бог, если ты вздумаешь нас обмануть. Я вернусь сюда с пятьюдесятью кубиками настоящего «трупа» и скормлю его тебе весь — до последней капли, неразбавленный.

Взглянув на листок с каракулями, Ортега кивнула и убрала колено с шеи торговца, даже потрепала его по плечу.

— Вот и отлично. А теперь поднимайся и убирайся отсюда ко всем чертям. Если ты нас не обманул, можешь завтра возвращаться на работу. Если же обманул, знай, я хорошо запомнила твою рожу.

Мы проводили взглядом торговца, поспешно захромавшего прочь. Ортега постучала пальцем по листку бумаги.

— Мне знакомо это место. В прошлом году его пару раз накрывали ребята из отдела наркотиков, но какому-то ушлому адвокату удалось вытащить крупных шишек. Сейчас мы заявимся к ним, поднимем большой шум, а потом притворимся, что купились на партию неразбавленного бетатанатина.

— Разумно. — Я бросил взгляд вслед удаляющемуся торговцу. — А ты действительно пристрелила бы его?

— Нет. — Ортега ухмыльнулась. — Но он этого не знает. Ребята из отдела наркотиков время от времени проделывают подобные штучки. Просто чтобы убрать с улиц крупных торговцев, когда происходит что-то серьёзное. Виновный сотрудник получает нагоняй, пострадавшему выплачивается компенсация за новую оболочку, но процесс это долгий, и тем временем торговец мёрзнет в холодильнике. К тому же получить пулю в спину — очень болезненно. Я была весьма убедительной, правда?

— Меня ты убедила, твою мать.

— Быть может, мне стоит податься в чрезвычайные посланники.

Я покачал головой.

— Быть может, тебе стоит поменьше общаться со мной.

* * *

Я уставился в потолок, дожидаясь, когда сонокоды гипнофона, убаюкав, заставят меня покинуть реальность. В соседних стойках разместились Дэвидсон, компьютерщик отдела органических повреждений, и Ортега. Даже через наушники гипнофона я слышал, напрягая до предела нейрохимию, их дыхание, размеренное и замедленное. Я попытался расслабиться ещё больше и облегчить гипносистеме проход через плавно сменяющиеся уровни отключения сознания. Но вместо этого мой мозг лихорадочно носился по деталям предстоящей операции, словно программа-отладчик, выискивающая неисправности в сложном оборудовании. Моё состояние напоминало бессонницу, которой я страдал после Инненина. Выводящий из себя зуд нервных окончаний, никак не проходивший. Когда цифровой дисплей часов на периферии поля зрения сообщил, что прошла целая минута, я приподнялся на локте и взглянул на Ортегу и остальных, мирно дремавших в стойках.

— Возникли какие-то проблемы? — спросил я вслух.

— Определение местонахождения Шерил Босток завершено, — ответил отель. — Я предположил, что вы предпочтёте выслушать это без посторонних.

Выпрямившись, я начал отрывать от тела электроды.

— Вы предположили правильно. Остальные точно отключились?

— Лейтенант Ортега и её подчиненные переключились в виртуальность приблизительно две минуты назад. Ирена Элиотт находится там с полудня. Она попросила, чтобы её не беспокоили.

— С каким коэффициентом вы работаете в настоящий момент?

— Одиннадцать целых и пятнадцать сотых, как и указала Элиотт.

Кивнув, я выбрался из стойки. Одиннадцать целых и пятнадцать сотых — стандартный коэффициент компьютерщиков. Именно так называется очень кровавый, но в остальном ничем не запоминающийся боевик с участием Мики Нозавы. Единственное, что я запомнил, была неожиданная гибель героя Нозавы в самом конце фильма. Я надеялся, это не станет дурным предзнаменованием.

— Ну хорошо, — сказал я. — Посмотрим, что там у вас.

* * *

Между смутно виднеющимся неспокойным морем и огнями охотничьего домика раскинулась лимонная роща. Я пошёл по пыльной тропинке между деревьями, наслаждаясь ароматом цитрусовых. В высокой траве, растущей вдоль дороги, громко трещали цикады. В бархатном небе над головой звёзды сверкали, как закреплённые бриллианты, а за домиком земля начинала плавно уходить вверх, превращаясь в пологие холмы, позади которых темнела неровная полоса гор. На склонах неясно белели силуэты овец, и до того места, где я находился, доносился лай. Вдалеке мерцали огоньки рыбацкой деревни, менее яркие, чем звёзды.

Под верхней балкой крыльца охотничьего домика качались фонари, но за деревянными столиками никого не было. Стену украшала буйная абстрактная картина, посреди которой красовалась выведенная люминесцентной краской надпись «Пансион цветов 68-го года». Вдоль перил были развешаны колокольчики, покачивающиеся и подмигивающие в порывах легкого бриза, долетавшего с моря. Они издавали самые разнообразные звуки, от хрустального звона до гулкого деревянного стука.

На неухоженной пологой лужайке перед крыльцом кто-то расставил в круг диваны и кресла, так что со стороны казалось, будто стены домика подняли и перенесли на новое место, позабыв интерьер на улице. От пёстрого собрания мягкой мебели, озаряемого огоньками сигарет, доносились приглушённые обрывки разговора. Я стал рыться в карманах в поисках курева, но обнаружил, что, во-первых, его у меня нет, а во-вторых, курить больше не хочется. Я криво усмехнулся.

Над ровным гомоном беседы возвысился голос Баутисты.

— Ковач, это ты?

— А кто ещё это может быть? — послышалось нетерпеливое восклицание Ортеги. — Это же виртуальность, чёрт бы её побрал.

— Да, но… — Пожав плечами, Баутиста указал на свободное место. — Присоединяйся.

На расставленной кругом мягкой мебели сидели пятеро. Ирена Элиотт и Дэвидсон устроились в противоположных концах дивана рядом с креслом, занятым Баутистой. С другой стороны от Баутисты на втором диване вытянулась во весь рост Ортега.

Пятая фигура глубоко утонула в другом кресле, вытянув длинные ноги. Лицо оставалось в тени, жёсткие чёрные волосы торчали над пёстрой банданой. На коленях у незнакомца лежала белая гитара.

Я остановился перед ним.

— «Хендрикс», насколько я понимаю?

— Совершенно верно. — В голосе прозвучали глубина и тембр, отсутствовавшие прежде. Смуглые руки с тонкими, длинными пальцами прошлись по ладам, огласив теряющуюся в темноте лужайку нестройными аккордами. — Проекция базового образа, заложенная на аппаратном уровне создателями. Вот что остается, если снять слои изображений, создаваемых системой подстройки под клиентов.

— Хорошо. — Я сел в кресло напротив Ирены Элиотт. — Вы удовлетворены условиями работы?

Она кивнула.

— Да, всё замечательно.

— Давно вы здесь?

— Я? — Элиотт пожала плечами. — Где-то сутки. А ваши друзья прибыли пару часов назад.

— Два с половиной часа назад, — угрюмо поправила её Ортега. — А ты где задержался?

— Сбой, вызванный нейрохимией. — Я кивнул на фигуру «Хендрикса». — Разве он вам не говорил?

— Именно это он нам и сказал. — Её взгляд стал цепким и придирчивым, как и полагается настоящему полицейскому. — Просто мне бы хотелось уточнить, что это значит.

Я беспомощно развёл руками.

— И мне тоже. Нейрохимия «Хумало» постоянно выпихивала меня из канала, и нам потребовалось какое-то время на то, чтобы добиться совместимости. Возможно, надо будет связаться с производителями. — Я снова повернулся к Ирене Элиотт. — Насколько я понимаю, для погружения вы хотите запустить форматирование на максимальной скорости.

— Вы правильно понимаете. — Элиотт ткнула пальцем в сторону «Хендрикса». — Он говорит, что может работать с коэффициентом триста двадцать четыре, но даже с такой скоростью придётся изрядно попотеть.

— Вы уже начали внедрение?

Элиотт мрачно кивнула.

— Проникнуть туда оказалось сложнее, чем в орбитальный банк. Но я уже сделала пару любопытных открытий. Во-первых, ваша подруга Сара Сахиловская была переправлена с борта «Головы в облаках» два дня назад, а затем через шлюзовую коммуникационную систему переслана на Харлан. Так что теперь она в относительной безопасности.

— Очень рад. Полагаю, вам пришлось изрядно потрудиться, чтобы раскопать это.

— В общем, задача оказалась не из лёгких. — Элиотт кивнула на «Хендрикс». — К счастью, мне помогли.

— Ну а второе любопытное открытие?

— Да. Так вот, каждые восемнадцать часов происходит пересылка информации по закрытой линии связи на принимающую станцию в Европе. Больше без погружения ничего не могу сказать, но, насколько я поняла, пока не нужно. Похоже, я нашла то, что мы искали.

Я вспомнил автоматические пушки, похожие на лапы паука, кожистую оболочку зародышевых мешков, а также мрачных каменных стражей, подпирающих крышу базилики, и поймал себя на том, что снова улыбаюсь, отвечая на их прячущиеся под капюшонами презрительные усмешки.

— Что ж, в таком случае, — я обвёл взглядом собравшихся, — пора приступать к делу.

Глава сороковая

Это снова была Шария.

Мы поднялись с крыши башни «Хендрикса» через час после наступления темноты и влились в ночь, расцвеченную огнями воздушных транспортных средств. Ортега воспользовалась тем самым аппаратом «Локхид-Митома», на котором меня сразу после выгрузки отвезли на виллу «Закат». Но когда я очутился в тускло освещённом чреве корабля, мне показалось, я опять вернулся в штурмовой отряд Корпуса чрезвычайных посланников, готовящийся к высадке в Зихикке. Все вокруг было таким же: Дэвидсон, с лицом, озарённым бледно-голубыми отсветами коммуникационного терминала, играл роль связиста; Ортега, распаковывавшая из рюкзака полоски пластыря и зарядные устройства, была санитаром. В проходе, ведущем к кабине, застыл скрюченный Баутиста, не находящий себе места от беспокойства, а ещё один незнакомый мне «ирокез» сидел за штурвалом. Наверное, на моём лице что-то отразилось, потому что Ортега, оторвавшись от рюкзака, пристально посмотрела на меня.

— Какие-то проблемы?

Я покачал головой.

— Так, немного ностальгии.

— Надеюсь, ты знаешь, о чём говоришь.

Она прислонилась к переборке. В её руке первая полоска пластыря казалась лепестком, оторванным от какого-то светящегося изумрудного цветка. Усмехнувшись, я склонил голову набок, подставляя горло.

— Это четырнадцатипроцентная, — сказала Ортега, прилепляя холодную зелёную полоску мне к шее.

Я ощутил прикосновение чего-то похожего на мелкую шкурку, и тотчас же холодный поток хлынул по ключицам глубоко в грудь.

— Кайф.

— Так и должно быть, твою мать. Знаешь, за сколько эта дрянь ушла бы на улице?

— Вот они, маленькие радости службы в правоохранительных органах.

Баутиста резко обернулся.

— Это не смешно, Ковач.

— Родж, оставь его в покое, — лениво бросила Ортега. — Он в таком состоянии, что надо прощать неудачные шутки. Пойми, это нервы.

Я поднёс палец к виску, подтверждая справедливость её слов. Ловко оторвав пластырь, Ортега отодвинулась в сторону.

— Три минуты до следующей, — сказала она. — Так?

Блаженно кивнув, я открыл рассудок для проникновения «Потрошителя».

Сначала мне было неуютно. По мере того как температура тела понижалась, воздух в салоне транспорта становился всё более жарким и спёртым. Он обжигающей влажной массой проникал в лёгкие и оставался там, и вскоре мне стало тяжело дышать. Перед глазами всё поплыло, во рту стало неприятно сухо. Баланс жидкостей в организме нарушился.

Затем в действие вступили управляющие стимуляторы, и за считаные мгновения голова очистилась от тумана, сменившегося невыносимо ярким бликом солнечного луча на лезвии ножа. Воздух перестал напоминать обжигающий бульон: нейрорегуляторы заставили жизненные системы организма откликнуться на изменение температуры тела. Дыхание превратилось в ленивое наслаждение, и каждый вдох стал глотком горячего рома в студёный вечер. Кабина транспорта и находящиеся в ней люди внезапно показались зашифрованной загадкой, разгадка к которой у меня есть, вот только нужно…

Я поймал себя на том, что на лице помимо воли появляется придурковатая ухмылка.

— У-ух ты, Кристина, это… это просто здорово. Лучше, чем Шария.

— Рада, что тебе понравилось. — Ортега взглянула на часы. — Ещё две минуты. Ты готов?

— Готов. — Сжав губы, я неумело присвистнул. — Всё что угодно. Я готов на всё что угодно.

Ортега кивнула Баутисте, вероятно, предлагая посмотреть на приборную панель.

— Родж, сколько у нас ещё времени?

— Будем на месте меньше чем через сорок минут.

— Давай сюда костюм.

Пока Баутиста полез в шкафчик над головой, Ортега, сунув руку в карман, достала гипноспрей со страшной на вид иголкой на конце.

— Я хочу дать тебе вот это, — сказала она. — Своего рода маленькая страховка от отдела органических повреждений.

— Иголка? — Я покачал головой, как мне показалось, с механической точностью. — Угу. Надеюсь, ты не собираешься вонзать в меня эту долбаную штуковину.

— Это маячок, — терпеливо объяснила Ортега. — Без него ты отсюда не выйдешь.

Я посмотрел на сверкающую иголку. Мой рассудок нарезал факты, словно овощи для салата. В морской пехоте мы использовали подкожные инъекции трассирующих элементов для того, чтобы следить за действиями бойцов, выполняющих специальные задания. Это позволяло в любой момент определить местонахождение наших людей, чтобы в случае чего вытащить их из неприятности. Если же всё проходило нормально, молекулы трассирующих элементов распадались на органические остатки в течение сорока восьми часов.

Я взглянул на Дэвидсона.

— Какой радиус действия?

— Сто километров. — Внезапно молодой «ирокез» в отсвете экрана показался мне очень толковым парнем. — Запускается только сигналом поиска. Пока мы вас не вызовем, эта штука будет молчать. Достаточно безопасно.

Я пожал плечами.

— Ладно. Куда ты собираешься его засунуть?

Встав, Ортега взяла иголку.

— В шейные мышцы. Просто и со вкусом. И близко к памяти полушарий — это на тот случай, если тебе отрежут голову.

— Очаровательно.

Поднявшись с места, я повернулся спиной, чтобы Ортеге было удобнее колоть. В затылке сверкнула острая боль, и тут же всё окончилось. Ортега похлопала меня по плечу.

— Готово. Он есть на экране?

Потыкав клавиши терминала, Дэвидсон удовлетворённо кивнул. Баутиста тем временем разложил на сиденье антигравитационную упряжь. Сверившись с часами, Ортега взяла следующую полоску пластыря.

— Тридцать семь процентов, — улыбнулась она. — Ты готов к настоящему морозу?

У меня было такое ощущение, будто моё тело погрузили в алмазы.

К тому времени, как мы долетели до «Головы в облаках», препарат уже подавил эмоциональные отклики организма и всё вокруг приобрело острые сверкающие края голой информации. Отчётливость превратилась в своеобразное вещество, в плёнку понимания, обволакивающую то, что я видел и слышал. Костюм-невидимка и антигравитационная упряжь показались мне самурайскими доспехами, а достав из кобуры шоковый пистолет, чтобы проверить установки, я буквально на ощупь почувствовал заряд, притаившийся в нём сжатой пружиной.

Это была единственная великодушная фраза в синтаксисе оружия, которым я обмотался. Все остальное было категоричными предложениями, означавшими смерть.

Осколочный пистолет, заряженный пулями с паучьим ядом, давил на рёбра рядом с шокером. Я установил значение диаметра дула на максимум. На расстоянии пяти метров один выстрел уложит целую комнату врагов, причём без отдачи и совершенно бесшумно. Привет от Сары Сахиловской.

Целая обойма термитных микрогранат разместилась в кармане на левом бедре. Каждая не больше и не толще дискеты для хранения данных. Память об Ифигении Деми.

Нож «Теббит», закреплённый нейрозащёлкой на запястье правой руки под костюмом-невидимкой. Последнее слово.

Я попытался найти в себе тот леденящий холод, который испытывал, стоя перед дверями «Закутка Джерри», но в хрустальных глубинах «Потрошителя» он был не нужен.

Пора действовать.

— Визуальный контакт с целью, — доложил пилот. — Не хотите подняться и взглянуть на малышку сверху?

Я переглянулся с Ортегой, та пожала плечами, и мы с ней прошли в кабину. Ортега устроилась рядом с «ирокезом» и надела шлемофон второго пилота. Мне пришлось довольствоваться тем, что я, отодвинув Баутисту, сгорбился в проходе. Впрочем, и отсюда было хорошо видно.

Почти вся кабина «Локхид-Митомы» выполнена из прозрачного сплава, на который проецируется приборная панель, что дает пилоту отличный обзор. Ощущение было знакомо мне по Шарии: словно летишь на слегка выпуклом подносе, на стальном языке или, быть может, на ковре-самолете, а под тобой раскинулась живописная картина. Ощущение головокружительное, позволяющее почувствовать себя хотя бы на краткий миг Богом. Я взглянул на «ирокеза», сидевшего рядом, гадая, испытывает ли он сейчас это, или же, как и я под воздействием «Потрошителя», он остаётся бесчувственным ко всему.

Сегодня ночью небо было безоблачным. «Голова в облаках» висела впереди, чуть левее, словно деревня в горах, увиденная издалека. Скопление крошечных голубых огоньков, нежно напевающих о тепле и домашнем уюте в ледяном мраке. Казалось, Кавахара для своего публичного дома выбрала край земли.

Транспорт накренился, поворачивая на огоньки. Вдруг кабина наполнилась электронным писком, и приборная панель, проецируемая на потолок, на мгновение погасла.

— Так, уже встречают, — резко бросила Ортега. — Летим вперёд. Я хочу пролететь у него под брюхом. Пусть хорошенько нас разглядят.

«Ирокез» промолчал, но транспорт клюнул носом вниз. Протянув руку к приборной панели над головой, Ортега ткнула кнопку. В кабину ворвался сердитый мужской голос.

— …в закрытом воздушном пространстве. Мы имеем полномочия уничтожать любой вторгнувшийся летательный аппарат. Немедленно назовите себя.

— Полиция Бей-Сити, — кратко представилась Ортега. — Выгляни в иллюминатор и увидишь у нас на борту полосы. Мы находимся здесь по официальному делу, приятель, так что если ты только повернешь пусковую установку в нашу сторону, я собью тебя к ядрёне фене!

Последовала тишина, нарушаемая лишь электрическим шипением. Обернувшись ко мне, Ортега ухмыльнулась. «Голова в облаках» увеличивалась в размерах, набегая, словно цель в объективе головки наведения ракеты, и вдруг резко дёрнулась вверх и пронеслась у нас над головами. Пронырнув под корпусом воздушного корабля, пилот развернулся. Я разглядел огни иллюминаторов, сгрудившихся вдоль бортов гроздьями мороженых фруктов, убранные посадочные площадки и вытянутый корпус дирижабля.

— Назовите цель вашего появления, — резко произнес отвратительный голос.

Ортега выглянула из кабины, словно пытаясь отыскать на огромном сигарообразном корпусе дирижабля громкоговорители. Её голос стал ледяным:

— Сынок, я тебе уже всё сказала. А теперь выдвигай посадочную площадку.

Опять тишина. Мы описали вокруг «Головы в облаках» дугу радиусом пять километров. Я начал натягивать перчатки костюма-невидимки.

— Здравствуйте, лейтенант Ортега. — Теперь это был голос Рейлины Кавахары, но в глубинах бетатанатина даже ненависть потеряла остроту, и мне пришлось напомнить себе, что я её испытываю. В основном меня занимало то, с какой быстротой Ортегу вычислили по голосу. — Прямо скажем, мы вас здесь не ждали. У вас есть ордер на обыск? Насколько я понимаю, наши лицензии в порядке.

Подняв бровь, Ортега посмотрела на меня. Анализ голоса и на неё произвёл впечатление. Она кашлянула.

— Сейчас речь идёт не о лицензиях. Мы разыскиваем сбежавшего преступника. Если вы начнёте шуметь по поводу ордера на обыск, у меня может возникнуть подозрение, что у вас совесть нечиста.

— Лейтенант, не угрожайте, — холодно произнесла Кавахара. — Вы хоть представляете себе, с кем разговариваете?

— Полагаю, с Рейлиной Кавахарой.

В наступившей зловещей тишине Ортега торжествующе вонзила кулак в воздух и, повернувшись ко мне, улыбнулась. Стрела попала в цель. Я ощутил, как уголки моих губ тронула едва уловимая усмешка.

— В таком случае, лейтенант, вероятно, вам лучше назвать имя этого преступника. — Голос Кавахары был равнодушным, словно черты лица синтетической оболочки, не загруженной сознанием.

— Его зовут Такеси Ковач, — снова улыбнулась Ортега. — Однако в настоящий момент он загружен в тело бывшего офицера полиции. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, имеющих отношение к этому человеку.

Последовала ещё одна длительная пауза, и я понял, что приманка сработала. Я разрабатывал ложь слой за слоем, используя навыки чрезвычайных посланников. Кавахаре практически наверняка известно о связи Ортеги и Райкера и, скорее всего, она догадалась, что лейтенант запуталась в отношениях с новым обитателем оболочки бывшего возлюбленного. Она должна купиться на беспокойство Ортеги по поводу моего исчезновения. Она должна купиться на её несанкционированный визит в «Голову в облаках». А если предположить, что Кавахара недавно разговаривала с Мириам Банкрофт — это практически гарантировано, — сейчас она должна быть уверена в том, что знает, где я нахожусь. Следовательно, она уверена в том, что у неё есть преимущество перед Ортегой.

Но самое главное, Кавахаре очень захочется узнать, откуда полиции Бей-Сити известно, что она находится на борту «Головы в облаках». А поскольку, скорее всего, эта информация поступила прямо или косвенно от Такеси Ковача, Кавахаре захочется узнать, откуда это известно ему. Ей захочется узнать, что именно ему известно и что он рассказал полиции.

Она захочет встретиться с Ортегой.

Застегнув на запястьях швы костюма-невидимки, я стал ждать. Мы завершали третий облёт «Головы в облаках».

— Приглашаю подняться на борт, — наконец ответила Кавахара. — Идите на посадочный маяк по правому борту. Код доступа вам сообщат.

* * *

«Локхид-Митома» был оборудован кормовой выпускной трубой, уменьшенной гражданской разновидностью пускового устройства, которое используют на военных кораблях для сброса самонаводящихся бомб и разведывательных зондов. Доступ в трубу открывался через пол главного отсека, и, скрючившись в три погибели, я разместился внутри вместе с костюмом-невидимкой, антигравитационной упряжью и своим арсеналом. Мы три или четыре раза отрепетировали это на земле, но сейчас, когда транспорт наконец заходил к «Голове в облаках», процесс вдруг показался долгим и сложным. Наконец мне удалось втиснуть в трубу последние звенья упряжи, и Ортега, похлопав по шлему, закрыла люк и похоронила меня в темноте.

Через три секунды труба раскрылась и выплюнула моё тело в ночное небо.

Я ощутил что-то вроде смутной радости, чувства, которое этой оболочке на клеточном уровне было незнакомо. Меня внезапно выпихнули из тесноты трубы и шумной вибрации двигателей транспорта в абсолютную тишину и свободу. Через толстую подкладку шлема даже не проникал свист рассекаемого в свободном падении воздуха. Как только я отлетел на достаточное расстояние от трубы, сработала антигравитационная упряжь, затормозив падение до того, как оно успело по-настоящему начаться. Я почувствовал, как завис в силовом поле — нельзя сказать, что неподвижно, а скорее, как мячик, прыгающий на струе воды из фонтана. Развернувшись, я проводил взглядом задние габаритные огни машины, съёживающиеся вдали, по направлению к туше «Головы в облаках».

Воздушный корабль нависал впереди и выше грозовой тучей, расцвеченной огоньками иллюминаторов. В обычном состоянии при мысли о том, что я представляю собой неподвижную мишень, меня бы охватил леденящий страх, но бетатанатин сгладил эмоции, оставив только чёткий поток голой информации. В костюме-невидимке я оставался чёрным, сливающимся с окружающим ночным небом, и разглядеть меня можно было только с помощью радара. Силовое поле, генерируемое антигравитационной упряжью, теоретически могло быть зафиксировано каким-нибудь датчиком, но среди возмущения, создаваемого стабилизаторами дирижабля, меня пришлось бы поискать, и поискать хорошо. Всё это было известно мне с абсолютной определенностью, не оставлявшей места для сомнений, страхов и других неприятных эмоций. Я полностью отдался «Потрошителю».

Я перевёл толкатели на осторожное поступательное движение и поплыл к массивному сигарообразному корпусу дирижабля. На внутренней поверхности забрала шлема ожили чертежи, и я увидел точки проникновения, обозначенные Иреной Элиотт красным. Одна из них, открытое сопло демонтированной кабины датчиков, призывно пульсировала рядом с надписью, выполненной чёткими зелёными буквами: «Наиболее благоприятный путь». Я начал крадучись подниматься вверх.

Сопло имело в диаметре около метра. После того как удалили датчики слежения за состоянием атмосферы, его края остались зазубренными. Сначала я просунул в сопло ноги — в антигравитационной упряжи задача очень сложная — и, ухватившись за край, словно червяк заполз внутрь по талию. Затем, развернувшись, сложил упряжь, после чего смог с трудом пробраться в отверстие и спрыгнуть на пол башни. Теперь можно отключить силовое поле.

Внутри был узкий проход, пространство, едва достаточное для того, чтобы здесь мог разместиться лежа на спине техник, проверяющий оборудование. В задней части башни, как и на чертежах, скачанных Иреной Элиотт, находился старинный воздушный шлюз, запирающийся громоздким колесом. Извиваясь, я прополз вперед так, чтобы можно было ухватить колесо. Я цеплялся костюмом и упряжью о стены тесного прохода, чувствуя, что эти действия успели полностью истощить мои силы. Я сделал глубокий вдох, пытаясь подпитать мышцы в коматозном состоянии, и, подождав, чтобы бьющееся в замедленном ритме сердце разнесло свежий кислород по всему телу, навалился на колесо. Вопреки ожиданиям, оно провернулось достаточно легко, и шлюзовой люк провалился внутрь. За ним была темнота, заполненная плотным воздухом.

Какое-то время я лежал совершенно неподвижно, собираясь с силами. Привыкнуть к ударной дозе «Потрошителя» нелегко. На Шарии нам не приходилось превышать двадцать процентов. Температура атмосферного воздуха в районе Зихикка держалась относительно высокая, а инфракрасные датчики, которыми оснащали танки-пауки, были очень грубыми. Здесь же на тело с температурой воздуха Шарии сработали бы все системы сигнализации. Но без тщательной подпитки кислородом моё тело быстро истощит запасы энергии на клеточном уровне, и я останусь бессильно хрипеть на полу, словно выброшенный на берег кит. Я лежал неподвижно, дыша размеренно и глубоко.

Через несколько минут я развернулся и отцепил антигравитационную упряжь, затем осторожно проскользнул через шлюз и зацепился за стальную решетку палубы ладонями. Затем медленно вытащил из люка остальное тело, чувствуя себя бабочкой, появляющейся на свет из кокона. Окинув взглядом тёмный коридор, я поднялся на ноги и снял с себя шлем и костюм-невидимку. Если чертежи корпуса, извлечённые Иреной Элиотт из архивов судостроительной верфи в Тампе, до сих пор соответствуют действительности, этот коридор должен проходить под огромной сигарой, наполненной гелием, до кормовой рубки управления подъёмной силой. Оттуда я смогу по служебному трапу спуститься непосредственно на главную техническую палубу. Согласно информации Миллера, каюта Кавахары с тремя большими окнами находится двумя уровнями ниже по левому борту.

Я извлёк из памяти чертежи и, достав осколочный пистолет, двинулся в сторону кормы.

* * *

Мне понадобилось меньше пятнадцати минут, чтобы добраться до рубки управления подъёмной силой, и по дороге я никого не встретил. Сама рубка, похоже, была полностью автоматизирована, и у меня возникли подозрения, что в наши дни ни у кого не возникает желания разгуливать по шатким трапам в верхней части корпуса дирижабля. Отыскав служебный трап, я начал мучительно медленно спускаться вниз до тех пор, пока тёплые отсветы снизу не сообщили, что я дошёл до главной технической палубы. Я остановился и прислушался, в течение целой минуты напрягая до предела органы чувств, и лишь затем преодолел последние четыре метра. Я спрыгнул на пол ярко освещённого коридора, застеленного ковровой дорожкой. В коридоре никого не было.

Сверившись с внутренними часами, я убрал осколочный пистолет. Время шло неумолимо. Сейчас Ортега и Кавахара уже ведут беседу. Оглядевшись вокруг, я пришёл к выводу, что для каких бы функций ни предназначалась главная техническая палуба в прошлом, сейчас она их не выполняла. Отделанный в матово-красных с золотом тонах коридор был уставлен кадками с экзотическими растениями и светильниками в виде совокупляющихся пар через каждые несколько метров. Густая ковровая дорожка под ногами была выткана чрезвычайно подробными картинами сексуального самозабвения. Мужчины и женщины переплетались друг с другом вдоль всего коридора в непрерывной последовательности ласк и объятий. На стенах были развешаны такие же откровенные голографические картины. При моём приближении они оживали и принимались стонать и охать. Мне показалось, что на одной из них я узнал темноволосую женщину с алыми губами из уличной рекламы, ту, что прижималась к моему бедру в баре на другом конце земного шара.

В холодном отрешении бетатанатина эти картинки производили на меня действия не больше, чем марсианские техноглифы.

Приблизительно через каждые десять метров в коридор с обеих сторон выходили обитые бархатом двустворчатые двери. Не требовалось особого воображения, чтобы догадаться, что за ними происходит. Биокабинки Джерри, но классом повыше. И каждая дверь могла в любую минуту исторгнуть удовлетворённого клиента. Я ускорил шаг, ища боковой проход, который, насколько мне было известно, должен вести к лестнице и лифтам на другие уровни.

Вдруг передо мной из раскрытых дверей с медлительностью, словно бы вызванной артритом, появился какой-то мохнатый зверь. Молодой волчонок. Или собака. Животное было ростом мне по колено и передвигалось на четырёх конечностях, но в строении его задних лап что-то было вопиюще не так. Их будто вывернули наоборот. Прижав уши, зверь тихо заскулил, повернув голову. На мгновение моя ладонь стиснула рукоятку осколочного пистолета, но животное лишь посмотрело на меня, и по немому страданию в его глазах я понял, что мне нечего бояться. Наконец зверь, прихрамывая, засеменил по коридору к комнате напротив и остановился перед ней, вытянув длинную морду к двери, будто прислушиваясь.

Словно во сне, чувствуя, что теряю контроль, я пошёл следом за зверем и тоже прижался ухом к двери. Звукоизоляция была хорошей, но всё же не устояла перед нейрохимией «Хумало», выстановленной на максимум. Где-то на грани порога слышимости моё ухо жалящими насекомыми защекотали звуки. Глухие, ритмичные удары и что-то ещё, напоминающее мольбу и крики женщины, чьи силы были на исходе. Не успел я на них настроиться, как они оборвались.

В тот же самый момент собака у меня под ногами перестала скулить и вытянулась на полу под дверью. Я повернулся было уходить, но она подняла взгляд, наполненный чистой болью и осуждением. В глазах животного я увидел отражение всех жертв, смотревших на меня за последние три десятилетия субъективной жизни. Наконец зверь отвернулся и принялся апатично лизать изувеченные задние лапы.

За долю секунды что-то прорвалось гейзером через ледяную корку бетатанатина.

Я вернулся к двери, из которой появилось животное, вынимая по пути осколочный пистолет, и зашёл внутрь, выставив перед собой зажатое в руках оружие. Просторное помещение было отделано в пастельных тонах; стены украшали двумерные картины в рамах с причудливыми сюжетами. Всю середину занимала массивная кровать под полупрозрачным балдахином. На краю кровати сидел солидный мужчина, раздетый ниже пояса. Сверху на нем был строгий вечерний смокинг, плохо вязавшийся с плотными брезентовыми рукавицами, натянутыми на руки. Нагнувшись, мужчина вытирал промежность влажным полотенцем.

Когда я вошел в комнату, он поднял взгляд.

— Джек? Ты уже закон… — Мужчина непонимающе уставился на пистолет в моих руках. Когда дуло остановилось в полуметре от его лица, в голос прокралась резкость. — Послушайте, эту процедуру я не заказывал.

— Угощайтесь за счет заведения, — равнодушно произнес я, наблюдая за тем, как пучок мономолекулярных осколков разносит в клочья лицо мужчины.

Его руки взлетели от паха, закрывая раны, и он повалился боком на кровать, издав перед смертью несколько вымученных утробных звуков.

Когда я выходил из комнаты, часы на периферии зрения, отсчитывающие время на задание, уже мигали красным. При моём приближении раненое животное у двери напротив даже не пошевелилось. Опустившись на корточки, я ласково провёл ладонью по спутанной шерсти. Подняв морду, собака снова заскулила. Положив на пол осколочный пистолет, я напряг пустую руку. Нейрозастежки разжались, освобождая сверкающий «Теббит».

Я вытер лезвие о шерсть, убрал нож в ножны и подобрал осколочный пистолет. Всё — в неторопливом спокойствии, спасибо «Потрошителю». Затем я направился к боковому коридору. Под бриллиантовой безмятежностью препарата что-то зашевелилось, но «Потрошитель» не позволил придавать этому значение.

Как и было указано на чертежах Элиотт, боковой проход, застеленный дорожкой с уже виденными оргазмическими узорами, привёл к лестнице. Я осторожно спустился вниз, держа пистолет наготове. Впереди меня, как луч радара, перемещалось чувство удалённого осязания, ощупывавшее всё вокруг. Ничего движущегося. Должно быть, Кавахара приказала запереть двери, опасаясь, как бы Ортега и её команда, находясь на борту, не увидели что-либо ненужное.

Спустившись на два уровня, я сошёл с лестницы и, следуя запечатлённым в памяти чертежам, стал петлять по хитросплетению коридоров до тех пор, пока не смог с опредёленной долей вероятности сказать, что дверь в каюту Кавахары находится за ближайшим углом. Прижавшись к переборке, я стал ждать, делая поверхностные вдохи и выдохи. Удалённое осязание предупредило о том, что за той дверью кто-то есть, возможно, не один человек, и я уловил слабую горечь табачного дыма. Опустившись на колени, я ещё раз огляделся по сторонам и прижался грудью к полу. Скользнув щекой по ворсу ковра, я осторожно высунул голову за угол.

Перед дверью стояли мужчина и женщина, одетые в одинаковые зелёные комбинезоны. Женщина курила. Хотя у обоих на поясе висели шоковые пистолеты, судя по виду, это скорее всего технические работники, а не охранники. Несколько расслабившись, я уселся на корточки и стал ждать. В глазу перенапряжённой жилкой пульсировали минуты.

Прошла ещё четверть часа, прежде чем я услышал звук открывающейся двери. В режиме максимального усиления нейрохимия уловила, как шелестит ткань комбинезонов на охранниках, отступивших, чтобы дать дорогу тем, кто выходит. Я разобрал голоса: категоричный тон Ортеги, приправленный нарочито официальным безразличием, голос Кавахары, с интонациями мандроида из оружейного магазина «Ларкин и Грин». Защищённый от ненависти бетатанатином, я воспринял этот голос как что-то приглушённое, донесшееся издалека, как отзвуки отдалённой канонады.

— …ничем больше не могу помочь, лейтенант. Если то, что вы рассказали про клинику «Вей», правда, похоже, душевное равновесие Ковача значительно ухудшилось с тех пор, как он работал на меня. Вы должны понять, что я чувствую определённую ответственность. Я хочу сказать, если бы я подозревала, что такое может случиться, то ни за что бы не порекомендовала его Лоренсу Банкрофту.

— Как я уже сказала, пока что это только предположения. — Голос Ортеги стал чуточку резче. — Я буду вам очень признательна, если то, о чем мы сейчас говорили, не выйдет из этих стен. До тех пор, пока мы не выясним, куда скрылся Ковач и почему…

— Полностью с вами согласна. Я прекрасно понимаю деликатность этого вопроса. Но, лейтенант, вы находитесь на борту «Головы в облаках». Мы гордимся тем, что умеем хранить конфиденциальность.

— Да. — Ортега пропустила в голос нотки неприязни. — Я слышала.

— Что ж, в таком случае можете быть уверены, что сказанное останется между нами. А сейчас вы должны меня извинить, лейтенант. Меня ждут кое-какие административные дела. Всего хорошего. До свидания, сержант. Тиа и Макс проводят вас на полётную палубу.

Дверь закрылась, и зазвучали мягкие шаги в мою сторону. Я напрягся. Ортега и сопровождение идут в этом направлении. Такого никто не ожидал. На чертежах было чётко указано, что главная посадочная площадка находится на носу, перед каютой Кавахары, и я, памятуя об этом, подошёл к ней сзади. Ортега и Баутиста не должны были идти на корму.

Паники не было. Вместо этого мозг захлестнула холодная вариация адреналина, предложившая набор голых фактов. Ортеге и Баутисте ничего не угрожает. Должно быть, они пришли сюда тем же путем, в противном случае об этом было бы сказано. Что касается меня, то если они будут проходить мимо коридора, где я притаился, сопровождению достаточно лишь взглянуть в сторону, чтобы меня увидеть. Коридор ярко освещён, никаких укромных мест поблизости нет. С другой стороны, моё тело имеет температуру ниже комнатной, пульс замедлился до черепашьего шага, дыхание поверхностное — основные приметы, на подсознательном уровне предупреждающие нормального человека о присутствии постороннего, отсутствуют. Разумеется, в том случае, если охранники заключены в нормальные оболочки… А что если они завернут в коридор, чтобы воспользоваться той самой лестницей, по которой я спустился сюда?

Прижавшись спиной к стене, я установил дуло осколочного пистолета на минимальное рассеивание и перестал дышать.

Ортега. За ней Баутиста. Шествие замыкали двое сотрудников. Они прошли так близко от меня, что я мог бы, протянув руку, прикоснуться к волосам Ортеги.

Никто не повернулся в мою сторону.

Я выждал ещё целую минуту, прежде чем возобновил дыхание. Затем, бросив взгляд направо и налево, быстро шагнул за угол и постучал в дверь рукояткой осколочного пистолета. Не дожидаясь ответа, я вошёл в каюту.

Глава сорок первая

Каюта в точности соответствовала описанию, данному Миллером. Двадцать метров в ширину; стена из стекла, не дающего бликов, скошена внутрь, от потолка к полу. В ясный день, наверное, можно лежать в углу у стены, рассматривая необъятное море в нескольких тысячах метров внизу. Обстановка минималистичная, что объяснялось корнями Кавахары, уходящими в начало тысячелетия. Стены были дымчато-серыми, пол из расплавленного стекла, а свет давали остроконечные кусочки оригами, покрытые люминесцентным составом, насаженные на чугунные треноги по углам каюты. В одной половине комнаты господствовала массивная стальная плита, вероятно письменный стол; в другой группа серовато-коричневых кресел окружала пустую бочку, в которой разжигали огонь. За креслами виднелась арка коридора, ведущего, как предположил Миллер, в жилые покои.

Над столом медленно колыхался голографический дисплей с какими-то данными. Рейлина Кавахара стояла спиной к двери, уставившись в ночное небо.

— Вы что-то забыли? — рассеянно спросила она.

— Нет, абсолютно ничего.

Я успел разглядеть, как при звуках моего голоса её спина напряглась, но обернулась Кавахара с неспешной плавностью, и даже вид осколочного пистолета не пробил ледяное спокойствие на её лице. Её голос прозвучал почти так же безучастно.

— Кто вы такой? Как вы сюда попали?

— А ты подумай хорошенько. — Я указал на кресло. — Присядь, чтобы избавить ноги от лишней нагрузки. Так тебе будет лучше думаться.

— Кадмин?

— Ты меня оскорбляешь. Сядь!

По глазам я увидел, что до неё наконец дошло.

— Ковач? — Губы Кавахары скривились в неприятной усмешке. — Ковач, ублюдок, ты дурак, ты просто дурак. Ты хоть представляешь, что ты только что растоптал?

— Я сказал — сядь.

— Её уже нет, Ковач. Она вернулась на Харлан. Я сдержала своё слово. Что ты здесь делаешь?

— Больше повторять не буду, — мягко произнес я. — Или ты сейчас же сядешь, или я разобью тебе коленную чашечку.

С тонкой усмешкой, не покидающей её уста, Кавахара медленно, сантиметр за сантиметром опустилась в ближайшее кресло.

— Хорошо, Ковач, сегодня будем играть по твоему сценарию. А затем я не поленюсь притащить эту рыбачку Сахиловскую сюда. И тебя вместе с ней. Что ты намереваешься сделать? Убить меня?

— Если это понадобится.

— Чего ради? Чтобы потешить себя, удовлетворить какие-то моральные принципы? — Последние два слова Кавахара произнесла таким тоном, будто это было название какого-то продукта. — Ты, кажется, забыл, что если убьёшь меня здесь, не пройдет и восемнадцати часов, как резервная система в Европе обнаружит это и загрузит в новый клон последнюю сохраненную копию памяти полушарий. И моей новой «я» потребуется совсем немного времени, чтобы разобраться в случившемся.

Я присел на край кресла.

— О, мне ли не знать этого. Но вот посмотри на Банкрофта — прошло столько времени, а он так по-прежнему и не знает правды. Или ты не согласна?

— Ты затеял всё это из-за Банкрофта?

— Нет, Рейлина. Это имеет отношение только к тебе и ко мне. Напрасно ты впутала Сару. И от меня тебе следовало бы держаться подальше.

— Ай-яй-яй, — с фальшивой материнской заботой запричитала Кавахара. — Ты обиделся, что тобой манипулировали. Прости ради бога. — Её тон резко сменился. — Ты — чрезвычайный посланник, Ковач. Ты живешь тем, что манипулируешь другими. В общем-то мы все живем тем же. Мы живем в огромной матрице взаимных манипуляций, и требуются нечеловеческие усилия, чтобы просто оставаться на плаву.

Я покачал головой.

— Я не напрашивался в твои игры.

— Ах, Ковач, Ковач. — Внезапно выражение лица Кавахары стало чуть ли не нежным. — Никто из нас не просит об этом. Ты думаешь, я просила о том, чтобы родиться в Городке Ядерщиков, имея отцом тщедушного карлика, а матерью — шлюху-психопатку? Просила? Нас не приглашают, нас швыряют в самую гущу, а дальше приходится барахтаться изо всех сил, чтобы удержать голову над водой.

— Или лить воду в глотку другим, — дружелюбно согласился я. — Насколько я понимаю, ты пошла в мать?

Мгновение мне казалось, будто лицо Кавахары — это маска, вырезанная из тонкой жести, за которой бушует пламя. Её глаза вспыхнули яростью, и если бы не ледяное спокойствие «Потрошителя», я бы испугался.

— Убей меня, — стиснув зубы, процедила она. — И постарайся извлечь из этого как можно больше удовольствия, потому что тебе придётся дорого заплатить за всё, Ковач. Ты думаешь, это революционеры с Нового Пекина страдали, умирая? Обещаю, что я открою новые границы страданий для тебя и для твоей шлюхи, воняющей рыбой.

Я покачал головой.

— Не думаю, Рейлина. Видишь ли, приблизительно десять минут назад состоялась очередная пересылка копии твоей памяти. А по пути в неё кое-кто погрузился. Этот человек ничего не трогал, Рейлина. Только подсадил вирус Роулинга. Так что теперь твоя резервная копия заражена.

Её глаза сузились в щелочки.

— Ты лжешь.

— Сейчас не лгу. Тебе понравилась работа, которую Ирена Элиотт проделала в «Поставленном на дыбы»? Видела бы ты её на виртуальном форуме. Готов поспорить, перехватив пересылку твоей памяти, она успела вытащить из неё не меньше полудюжины кусков. Сувениры на память. Думаю, теперь это можно считать коллекционной редкостью, потому что, если я что-нибудь понимаю в инженерах, занимающихся памятью полушарий, они запечатали резервную копию быстрее, чем политики обычно покидают зону военных действий. — Я кивнул на дрожащий голографический дисплей. — Полагаю, сигнал тревоги поступит через пару часов. На Инненине вирус разворачивался дольше, но это было давно. С тех пор технический прогресс шагнул далеко вперед.

Наконец Кавахара поверила, и ярость в её глазах сгустилась до сконцентрированного раскалённо-белого жара.

— Ирена Элиотт, — сдавленно промолвила она, — когда я её найду…

— По-моему, для одного дня довольно пустых угроз, — прервал её я. — Слушай меня внимательно. В настоящий момент та память полушарий, что у тебя в позвоночнике, является единственной твоей жизнью. Я сейчас не в том настроении, чтобы шутить. Одно слово — и я вырежу память из затылка и раздавлю каблуком. Так что до или после того, как я тебя пристрелю, но ты заткнёшься!

Кавахара сидела неподвижно, следя за мной горящим взором из-под полуопущенных век. Её верхняя губа чуть поднялась, открывая зубы. Затем она взяла себя в руки.

— Что ты хочешь?

— Уже лучше. А хочу я в настоящий момент вот что. Полное признание относительно того, как был подставлен Банкрофт. Резолюция номер 653, Мери-Лу Хинчли и всё остальное. Можешь также добавить, как ты подставила Райкера.

— У тебя есть записывающее оборудование?

Постучав пальцем под левым веком, куда Рийз вживила камеру, я улыбнулся.

— Ты действительно надеешься, что я соглашусь на твои требования? — В глазах Кавахары сверкала лютая ненависть. Она сжалась, словно пружина, готовая распрямиться при малейшей возможности. Я видел Кавахару в таком состоянии, но тогда не мне нужно было принимать на себя её гнев. Опасности в этих глазах была больше, чем в огне повстанцев на улицах Шарии. — Ты действительно надеешься, что получишь от меня эти признания?

— Рейлина, давай взглянем на всё со светлой стороны. Наверняка тебе хватит денег и влияния, чтобы откупиться от высшей меры. А если не стирание, ты получишь всего каких-нибудь пару сотен лет хранения. — Мой голос стал жестким. — Иначе ты умрёшь здесь и сейчас.

— По закону признание, сделанное под принуждением, не является доказательством в суде.

— Не смеши меня. Всё это отправится не в ООН. Ты думаешь, мне до сих пор ещё не доводилось бывать в суде? Ты думаешь, я доверю это дело адвокатам? Как только я вернусь на Землю, всё, что ты сейчас скажешь, будет передано по первому каналу Всемирной сети. Это, а также картинка с тем, кого я пришил в псарне наверху. — Кавахара широко раскрыла глаза, и я кивнул. — Да, надо было сказать раньше. Там у тебя клиент. Он не совсем мёртв, но ему придётся искать новую оболочку. Так вот, полагаю, через три минуты после того, как Сэнди Ким выйдет в эфир со всем этим, спецназ ООН вышибет двери твоего борделя с целой охапкой ордеров на обыск. У больших шишек не будет выбора. Один только Банкрофт заставит их так поступить. Ты думаешь, люди, с чьего согласия были Шария и Инненин, остановятся перед каким-то конституционным правом, если речь идёт об угрозе их власти? Итак, начинай говорить.

* * *

Кавахара только недоумённо подняла брови, будто я сказал плоскую шутку.

— И с чего вы предлагаете мне начать, Такеси-сан?

— С Мери-Лу Хинчли. Она ведь выпала отсюда, правильно?

— Разумеется.

— Её взяли для работы на палубе извращений, так? Какой-нибудь больной ублюдок хотел натянуть на себя тигровую шкуру и поиграть в кошечку?

— Так, так. — Кавахара склонила голову набок, сопоставляя факты. — От кого ты мог это узнать? От кого-то из клиники «Вей», да? Так, дай-ка подумать… При том маленьком нравоучении присутствовал Миллер, но ты спалил ему память полушарий, так что… Ого, Такеси, ты опять стал охотником за головами? Неужели ты забрал старину Миллера домой в шляпной коробке?

Я промолчал, глядя на неё через прицел осколочного пистолета. У меня в ушах снова зазвучали слабые крики, доносящиеся из-за закрытой двери, перед которой лежала собака. Кавахара пожала плечами.

— Раз уж об этом зашла речь, тигры тут ни при чем. Но, впрочем, кое-что в таком духе.

— И Мери-Лу обо всём узнала?

— Да, каким-то образом она что-то пронюхала. — Кавахара словно расслабилась, что в нормальной обстановке должно было бы меня встревожить. Однако сейчас, накачанный бетатанатином, я лишь стал более внимательным. — Случайно услышанный обрывок фразы, какое-нибудь замечание техника. Видишь ли, как правило, мы сначала пропускаем наших клиентов через виртуальные версии, прежде чем позволяем им оторваться в реальности. Всегда лучше знать наперед реакцию, и в некоторых случаях мы даже убеждаем клиентов отказаться от своих намерений.

— Какая предусмотрительность!

Кавахара вздохнула.

— Такеси, ну как тебе объяснить? Мы в этом заведении предлагаем определённые услуги. Если это можно сделать, не нарушая закона, мы только рады.

— Чушь собачья, Рейлина. Ты кормишь своих клиентов виртуальностью, и через пару месяцев они начинают пускать слюнки по настоящему приключению. Привыкание наступает обязательно, и тебе это прекрасно известно. Ну а потом, продавая нелегальные услуги, ты получаешь рычаг воздействия на очень влиятельных людей. Наверное, среди завсегдатаев твоего заведения немало губернаторов ООН, да? Генералов Протектората и прочих больших шишек?

— «Голова в облаках» нацелена на высшие слои общества.

— Как, например, на того белобрысого кретина, которого я замочил наверху? Он тоже был какой-то важной фигурой, да?

— Карлтон Маккейб? — Кавахара вытащила откуда-то пугающую усмешку. — Полагаю, можно сказать и так. Очень влиятельная персона.

— Ты не желаешь поведать, какой именно влиятельной персоне ты пообещала дать возможность выпотрошить Мери-Лу Хинчли?

Кавахара напряглась.

— Нет, не желаю.

— Я так и думал. Ты хочешь оставить это на потом, чтобы можно было поторговаться? Ладно, проходим дальше. Итак, что было дальше? Хинчли попадает сюда, случайно узнаёт, для чего именно её откармливают, и пытается бежать. Вероятно, она стащила антигравитационную упряжь?

— Сомневаюсь. Всё снаряжение хорошо охраняется. Скорее всего, девчонке вздумалось прокатиться, ухватившись снаружи за челнок. Судя по всему, особым умом она не отличалась. Подробности до сих пор неясны, с определенностью можно сказать только то, что она упала в океан.

— Или спрыгнула.

Кавахара покачала головой.

— Не думаю, что у девчонки хватило бы на это смелости. Самурайским духом Мери-Лу не обладала. Подобно большинству серых представителей человечества, она цеплялась бы за жизнь до последнего. Унижаясь. Надеясь на чудо. Моля о пощаде.

— Как ты нехорошо о ней отзываешься. Её сразу же хватились?

— Разумеется сразу! Девчонку уже ждал клиент. Мы обшарили весь дирижабль.

— Представляю, в какое неловкое положение вы попали.

— Это уж точно.

— Но настоящие неприятности начались потом, когда через пару дней труп Мери-Лу выбросило на берег, да? Похоже, в ту неделю фея удачи от вас отвернулась.

— Это было очень прискорбно, — согласилась Кавахара, словно мы обсуждали плохой расклад при игре в покер. — Однако нельзя сказать, что мы ничего подобного не ожидали. На самом деле никаких проблем не должно было возникнуть.

— Вы знали, что Хинчли была католичкой?

— Естественно. Это необходимое требование при отборе кандидатов.

— Так что, когда Райкер, неудовлетворенный невнятным обетом веры, начал копать дальше, ты наложила в штаны. Показания Хинчли вывели бы на чистую воду ваш бордель, а также хрен знает сколько влиятельных дружков. «Голова в облаках», один из «Домов», уличён в половых извращениях. Тебе пришлось бы несладко. Какое выражение ты тогда использовала на Новом Пекине? Кажется, «недопустимый риск». Надо было срочно что-то делать, Райкера нужно было заставить замолчать. Остановишь меня, если я пойду не в ту сторону?

— Пока что ты всё говоришь правильно.

— Итак, вы его подставили?

Кавахара снова пожала плечами.

— Была предпринята попытка его купить. Но Райкер оказался неберущим.

— Какое несчастье. И что вы тогда сделали?

— А то ты не знаешь?

— Я хочу, чтобы ты сама всё рассказала. Мне нужны подробности. Я и так говорю слишком много. Попробуй внести свою лепту в разговор, а то у меня может возникнуть подозрение, что ты не хочешь помогать.

Кавахара театрально закатила глаза.

— Я подставила Элиаса Райкера. Навела его через ложного осведомителя на ту клинику в Сиэтле. Мы соорудили телефонную конструкцию Райкера, с её помощью расплатились с Игнасио Гарсией, чтобы тот сделал бирки «по соображениям вероисповедания» на памяти полушарий двух сотрудников клиники, убитых Райкером. Можно было не сомневаться, что полиция Сиэтла не купится на эти заголовки, а работа Гарсии придирчивого изучения не выдержит. Ну, так лучше?

— Как вы вышли на этого Гарсию?

— Изучали окружение Райкера перед тем, как пытались его подкупить. — Кавахара нетерпеливо заёрзала в кресле. — Вот и наткнулись на Гарсию.

— Да, я так и предполагал.

— Какая проницательность!

— Итак, всё зарыто и забыто. И вдруг всплывает резолюция номер 653, а дело Хинчли до сих пор не завершено.

Кавахара склонила голову.

— Именно так.

— А почему ты просто не провалила эту резолюцию? Разве нельзя купить нескольких членов Совета ООН?

— Кого? Земля — это не Новый Пекин. Ты встречался с Фири и Эртекин. Они произвели на тебя впечатление людей, которых можно купить?

Я кивнул.

— Значит, это действительно была ты в оболочке Марко. Мириам Банкрофт знала об этом?

— Мириам? — озадаченно переспросила Кавахара. — Конечно же, нет. Никто об этом не знал, в том-то и дело. Марко регулярно играет в теннис с Мириам. Прикрытие было идеальным.

— Не совсем. По-видимому, ты сама играешь в теннис дерьмово.

— У меня не было времени, чтобы загрузить навыки игры.

— А к чему выдавать себя за Марко? Почему бы не предстать в своём собственном обличье?

Кавахара махнула рукой.

— Я долбила Банкрофта с тех самых пор, как резолюцию только направили на рассмотрение. И Эртекин тоже, всякий раз, когда та подпускала меня к себе. Моя настойчивость и так уже начинала казаться подозрительной. Ну а если бы Марко замолвил словечко, я вроде бы была ни при чем.

— Это ты ответила на звонок Резерфорда, — задумчиво произнёс я, обращаясь не столько к ней, сколько к самому себе. — Тот, который поступил на виллу «Закат» после того, как мы наведались к Резерфорду в гости. Я думал, он звонил Мириам, но ведь ты в то же время находилась там, в образе Марко, сражаясь в дебатах о католиках.

— Да. — Слабая усмешка. — Похоже, ты сильно переоценивал роль Мириам Банкрофт в случившемся. Да, кстати, а кто в настоящий момент носит оболочку Райкера? Удовлетвори моё любопытство. Кем бы он ни был, получается очень убедительно.

Я промолчал, но уголки моих губ тронула улыбка, не укрывшаяся от Кавахары.

— Неужели? Две оболочки. Подумать только, ты крутишь лейтенантом Ортегой вокруг пальца. Точнее, вокруг другого места. Поздравляю. Ход, достойный мафа. — Она пролаяла короткий смешок. — Примите это как комплимент, Такеси-сан.

Я пропустил издевку мимо ушей.

— Вы говорили с Банкрофтом, когда он находился в Осаке? В четверг, 16 августа? Вы знали, что он туда отправляется?

— Да. У него там было давно запланированное совещание. Я сделала вид, будто мы встретились случайно. Как бы мимоходом пригласила его по возвращении заглянуть в «Голову в облаках». Банкрофт всегда так поступает. Покупает плотские утехи после деловых встреч. Наверное, ты уже успел это выяснить.

— Да. Итак, когда он прибыл сюда, что ты ему рассказала?

— Правду.

— Правду? — Я удивленно уставился на Кавахару. — Ты рассказала ему про Мери-Лу Хинчли в надежде, что он тебя поддержит?

— А почему бы и нет? — В её ответном взгляде была леденящая простота. — Наша дружба насчитывает уже несколько столетий. Нас связывают деловые проекты, на осуществление которых требуется больше времени, чем длится одна человеческая жизнь. Я никак не могла ожидать, что Банкрофт примет сторону этих мелких людишек.

— Значит, он тебя разочаровал. Отказался проявить солидарность мафов.

Кавахара снова вздохнула, и на этот раз в её вздохе прозвучала искренняя усталость, поднявшаяся откуда-то из покрытых многовековой пылью глубин.

— В своей душе Лоренс сохранил дешёвый романтизм, который я постоянно недооцениваю. У вас с ним много общего. Но, в отличие от тебя, в его случае это ничем не объяснимо. Этому человеку триста лет от роду. Я была уверена… Наверное, я заставила себя поверить, что это сказалось на его отношении к жизненным ценностям. А всё остальное — напускное позёрство, разглагольствования перед человеческим стадом. — Кавахара махнула изящной рукой, как бы показывая своё бессилие. — Боюсь, я выдавала желаемое за действительное.

— И как повел себя Банкрофт? Заявил, что у него есть моральные принципы?

Кавахара зловеще усмехнулась.

— Ты надо мной издеваешься? Как можешь говорить об этом ты, у кого на руках ещё не засохла кровь десятков сотрудников клиники «Вей»? Палач, подручный Протектората, уничтожавший людей на всех планетах, где им удалось обосноваться? Такеси, ты, если можно так сказать, ведёшь себя несколько непоследовательно.

Защищенный холодными объятиями бетатанатина, я испытал лишь слабое раздражение, столкнувшись с подобной тупостью. Пора чуточку просветить Кавахару.

— Клиника «Вей» была моим личным делом.

— Клиника «Вей» занималась бизнесом, Такеси. Против тебя лично никто ничего не имел. Большинство из тех, кого ты стёр, просто выполняли свою работу.

— Им следовало бы выбрать другой род деятельности.

— Ну а жители Шарии? Какой выбор должны были сделать они? Не родиться на этой планете именно в это время? Быть может, уклониться от призыва на военную службу?

— Тогда я был молодым и глупым, — просто ответил я. — Меня использовали. Я убивал ради интересов таких, как ты, потому что ничего не понимал. Потом я стал разбираться, что к чему. Меня многому научил Инненин. Теперь я убиваю только ради своих собственных интересов, и каждый раз, отнимая человеческую жизнь, понимаю её ценность.

— Её ценность. Ценность человеческой жизни. — Кавахара покачала головой, словно учитель, начинающий терять терпение с непонятливым учеником. — Ты до сих пор молодой и глупый. Человеческая жизнь ничего не стоит.

Такеси, разве ты этого так и не понял? Тебе ведь столько довелось повидать. Сама по себе человеческая жизнь не стоит и гроша. Машины нужно произвести. Сырьё нужно добыть. И то и другое стоит денег. Но люди? — Она презрительно сплюнула. — Людей всегда можно достать столько, сколько надо. Они размножаются, словно раковые клетки, хочешь ты этого или нет. Людей в изобилии, Такеси. С какой стати им иметь цену? Ты знаешь, что нам дешевле нанять живую шлюху, чем установить и запустить эквивалентный виртуальный формат? Реальная человеческая плоть стоит меньше, чем машина. Это — аксиома наших дней.

— Банкрофт так не думал.

— Банкрофт? — Кавахара исторгла презрительный смешок откуда-то из глубины горла. — Банкрофт — калека, хромающий на костылях архаичных понятий. Для меня необъяснимая загадка, как ему удалось продержаться так долго.

— Значит, ты запрограммировала его совершить самоубийство? Дала ему химический толчок?

— Запрограммировала… — Широко раскрыв глаза, Кавахара издала радостный смешок, идеальное сочетание хруста и звона. Её безукоризненно очерченные губы изогнулись в усмешке. — Ковач, неужели ты и впрямь настолько глуп? Я же сказала тебе, Банкрофт сам покончил с собой. Эта мысль пришла в голову ему, а не мне. Раньше ты верил моим словам, несмотря на то что терпеть не мог моё общество. Задумайся, зачем мне нужна его смерть?

— Для того, чтобы стереть рассказ о Хинчли. Когда он снова загрузился в оболочку, в его самой свежей резервной копии это опасное откровение отсутствовало.

Кавахара понимающе кивнула.

— Да, теперь я понимаю ход твоих мыслей. Защитный шаг. В конце концов ты сам, покинув Корпус чрезвычайных посланников, существуешь только обороняясь. А тот, кто живёт в обороне, рано или поздно начинает мыслить соответствующими категориями. Но ты забыл одну важную деталь, Такеси.

— И какую же?

— А такую, что я, Такеси Ковач, это не ты. Я играю не в обороне.

— Даже в теннис?

Она выдала точно откалиброванную усмешку.

— Очень остроумно. Мне незачем было стирать в памяти Лоренса Банкрофта наш разговор, потому что к тому времени он уже сам убил шлюху-католичку. Ему было что терять от резолюции номер 653.

Я заморгал. У меня было много самых разнообразных версий, сосредоточенных вокруг главного убеждения: Кавахара виновна в смерти Банкрофта. И всё же такое кричащее решение мне даже в голову не приходило. Но едва эти слова слетели с уст Кавахары, ещё несколько осколков разбитого зеркала, которое я считал достаточно целым, чтобы увидеть правду, встали на место. Взглянув в собравшийся уголок, я тотчас же пожалел об этом.

Сидевшая напротив Кавахара усмехнулась, правильно истолковав моё молчание. Она поняла, что пробила брешь в защитной оболочке, и это её обрадовало. Тщеславие, опять тщеславие. Единственная слабость Кавахары, но зато какая. Подобно всем мафам, она со временем поверила в собственную исключительность. Признание, последний недостающий элемент мозаики-загадки, далось ей легко. Кавахара хотела, чтобы я его услышал, хотела, чтобы я увидел, насколько она меня опередила, как далеко я от неё отстал.

По-видимому, шутка насчет тенниса задела её за больное место.

— Лицом походила на его жену, — продолжала Кавахара, — её тщательно подобрали и довели до совершенства минимальной пластической операцией. Банкрофт придушил её. Кажется, кончая во второй раз. Подумать только, Ковач, что делает с вами, самцами, супружеская жизнь, а?

— Ты засняла это? — Спросив, я понял, как глупо звучит мой вопрос.

Улыбка вернулась на лицо Кавахары.

— Ну же, Ковач, спрашивай то, на что я действительно должна отвечать.

— Банкрофту оказали химическое содействие?

— Ну да, разумеется. Тут ты прав. Очень мерзкий препарат, но, надеюсь, ты знаешь…

Во всем был виноват бетатанатин. Замороженная медлительность, вызванная его действием. В нормальном состоянии я пришел бы в движение с дуновением воздуха от открывшейся двери. Эта мысль пронеслась у меня в сознании со всей стремительностью, на какую была способна, но уже по одному её присутствию я понял, что не успею. Надо было действовать без раздумий. В бою мысль — такая же неподобающая роскошь, как и горячая ванна с массажем. Она затуманила молниеносную прозрачность нейрохимии «Хумало», и я вскочил, вскидывая осколочный пистолет, опоздав на пару столетий.

Шлёп!

Шоковый заряд ударил бешено мчащимся поездом, и я, кажется, увидел мелькающие ярко освещённые окна. Мой взгляд застыл на Трепп, стоящей пригнувшись в дверном проёме, с шоковым пистолетом в вытянутой руке. Она осторожно следила за мной на тот случай, если промахнулась или на мне под костюмом-невидимкой надет нейробронежилет. Увы. Мой пистолет вывалился из судорожно разжавшейся онемевшей руки, и я рухнул следом за ним. Деревянная палуба, налетев, ударила меня по голове одним из подзатыльников моего отца.

— Где ты пропадала? — В вышине прозвучал голос Кавахары, искажённый моим тускнеющим сознанием в низкое ворчание.

Появившаяся в поле зрения изящная рука подобрала осколочный пистолет. Я смутно ощутил, как другая рука вытаскивает из второй кобуры шоковый пистолет.

— Сигнал тревоги сработал лишь пару минут назад. — Трепп нагнулась, с любопытством разглядывая меня. — Маккейбу пришлось порядком остыть, чтобы его зафиксировали температурные датчики. Почти вся охрана до сих пор на верхней палубе, таращится на труп. Кто это такой?

— Это Ковач, — рассеянно бросила Кавахара, возвращаясь к письменному столу, по пути засовывая осколочный пистолет и шокер за пояс.

Моему парализованному сознанию казалось, что она удаляется по просторной равнине, что тянется на сотни метров вокруг, и превращается в крохотную точку. Похожая на куклу, Кавахара склонилась над столом и нажала кнопку на панели управления.

Я не отключался.

— Ковач? — Лицо Трепп резко стало безучастным. — Я думала…

— Да, и я тоже. — Голографический дисплей на столе ожил, расплетаясь. Кавахара нагнулась, и у неё на лице заплясали разноцветные огоньки. — Он провёл нас за нос, загрузившись во вторую оболочку. Скорее всего, не обошлось без помощи Ортеги. Тебе следовало бы подольше задержаться на борту «Розы Панамы».

У меня в ушах по-прежнему звенело, взгляд застыл, но я оставался в сознании. Я не мог сказать точно, является ли это побочным эффектом бетатанатина, ещё одним достоинством системы «Хумало» или следствием неумышленного сочетания того и другого. Но что-то помогало держаться на плаву.

— Нахождение на месте преступления с оравой полицейских действует мне на нервы, — сказала Трепп, ощупывая моё лицо.

— Вот как? — Кавахара была все ещё погружена в изучение потока данных. — Ну а споры на тему морали с этим психопатом, дополненные чистосердечным признанием, плохо скажутся на моём пищеварении. Я начала бояться, что ты никогда… Твою мать!

Яростно дёрнув головой, она склонилась над столом.

— Он говорил правду.

— Насчет чего?

Взглянув на Трепп, Кавахара быстро взяла себя в руки.

— Неважно. Зачем ты ощупываешь его лицо?

— Он холодный.

— Разумеется, холодный, чёрт побери! — У меня в голове мелькнула сонная мысль, что раз Рейлина Кавахара прибегает к нецензурной лексике, она вне себя. — А как, по-твоему, он смог бы пробраться мимо инфракрасных датчиков? Он накачался «трупом» по самые уши.

Трепп поднялась на ноги. Её лицо оставалось сосредоточенно бесстрастным.

— Что вы собираетесь с ним сделать?

— Он отправится в виртуальность, — зловеще произнесла Кавахара. — Вместе со своей подружкой-рыбачкой с Харлана. Но перед этим надо будет сделать ему маленькую хирургическую операцию. У него вживлена камера.

Я попытался пошевелить правой рукой. Последний сустав среднего пальца чуть дёрнулся.

— Вы уверены, что он не передавал?

— Да, он сам об этом сказал. В любом случае, мы засекли бы передачу в ту же секунду, когда она началась. У тебя есть нож?

По всему телу пробежала леденящая дрожь, подозрительно похожая на панику. Полный отчаяния, я попытался отыскать в охватившем меня параличе хоть какие-нибудь признаки выздоровления. Нервная система «Хумало» никак не могла прийти в себя. Я чувствовал, что из-за отсутствия мигательного рефлекса пересохла слизистая оболочка глазных яблок. Расплывчатое изображение Кавахары, вернувшейся от стола, выжидательно протянуло руку к Трепп.

— У меня нет ножа.

Из-за гула и дребезжания в ушах я бы не смог поручиться, но мне показалось, что в голосе Трепп прозвучало неповиновение.

— Ничего страшного. — Кавахара сделала несколько широких шагов и скрылась из виду. Её голос стал тише. — Тут найдется кое-что вместо ножа. А ты свистни кого-нибудь из охраны, чтобы оттащить этот мешок с дерьмом к одному из фильтрационных отсеков. По-моему, свободны седьмой и девятый. Воспользуйся коммутационным разъёмом на столе.

Трепп колебалась. Я почувствовал, как что-то упало — крошечный кусочек льда, оттаявший и отвалившийся от застывшего айсберга моей центральной нервной системы. Веки со скрипом опустились, поднялись, опустились снова. От этого очищающего прикосновения на глаза навернулись слезы. Трепп, увидев это, застыла, не делая ни шага по направлению к столу.

Пальцы моей правой руки задрожали, согнулись. Я почувствовал, как начинают напрягаться мышцы брюшного пресса. К глазам вернулась способность двигаться.

Послышался приглушенный голос Кавахары. Должно быть, она находилась в другом помещении, за аркой.

— Они идут?

Лицо Трепп оставалось безучастным. Она оторвала взгляд от меня.

— Да, — громко произнесла она. — Будут здесь через пару минут.

Я приходил в себя. Что-то заставляло нервы оживать, шипя и искрясь. Я чувствовал, как меня начинает бить холодная дрожь, и вместе с этим воздух, попадающий в лёгкие, терял плотную удушливость. Это означало, что действие бетатанатина заканчивается быстрее, чем я рассчитывал. Однако мои конечности словно налились свинцом, а пальцы, казалось, были в толстых шерстяных перчатках, по которым пропускали слабые разряды электрического тока. Нечего и думать о том, чтобы вступать в схватку в таком состоянии.

Тело всем весом прижимало левую руку к палубе. Правая рука была откинута под неестественным углом. Мои ноги, самое большее, смогли бы удержать меня в вертикальном положении. Выбор действий очень ограничен.

— Вот и хорошо.

Я ощутил на плече руку Кавахары. Меня перевернули, словно рыбу, которую собираются выпотрошить. Лицо Кавахары застыло от сосредоточенности; в руке она держала плоскогубцы с заострёнными губками. Поставив колено на грудь, Кавахара придавила меня к полу, раскрывая пальцами веки на моём левом глазу. Подавив желание заморгать, я сохранил полную неподвижность. Плоскогубцы приближались, приоткрытые на полсантиметра.

Я напряг мышцы запястья, и нейрозащелка выбросила нож «Теббит» в руку.

Я ударил наотмашь.

Я целился Кавахаре в бок, под последнее ребро, но сочетание шокового заряда и последствий бетатанатина дало о себя знать. Нож лишь полоснул ей левую руку чуть ниже локтя, наткнулся на кость и отскочил назад. Пронзительно взвизгнув, Кавахара отпустила мой глаз. Разумеется, плоскогубцы тут же нырнули вниз, попали мне в скулу и проткнули мягкие ткани щеки. Я ощутил смутную боль. Левый глаз затянуло кровью. Я снова сделал слабый выпад ножом, но на этот раз Кавахара успела отпрянуть в сторону и отразить удар раненой рукой. Она опять взвизгнула, и моя перчатка, колющая электричеством, разжалась. Рукоятка ножа скользнула по ладони вниз, и я остался безоружен. Собрав всю оставшуюся энергию в левую руку, я нанес хук снизу, попав Кавахаре в висок. Она скатилась с меня, зажимая окровавленную руку, и на мгновение мне показалось, что рана достаточно глубокая, чтобы состав Ц-381 достал до кровеносных сосудов. Но нет, цианиду хватило бы пары вдохов, если верить Шейле Соренсон.

Кавахара, шатаясь, поднялась на ноги.

— Какого хрена ты ждёшь, твою мать? — ядовитым тоном спросила она у Трепп. — Пристрели этот кусок дерьма, живо…

Она осеклась на последнем слове, прочтя правду на лице Трепп за мгновение до того, как та потянулась за убранным в кобуру шоковым пистолетом. Возможно, правда дошла только сейчас и до самой Трепп, потому что она действовала слишком медленно. Отбросив плоскогубцы, Кавахара резко выхватила из-за пояса осколочный пистолет и шокер, наводя их на грудь Трепп до того, как оружие прислужницы успело наполовину покинуть кобуру.

— Ах ты гребаная лицемерная сучка, — бросила Кавахара, и в её недоуменном голосе прозвучал грубый акцент, который я никогда раньше не слышал. — Ты ведь знала, что он приходит в себя, так? Ты — труп, долбаная стерва!

Шатнувшись, я бросился на Кавахару как раз в тот момент, когда она нажала на спусковые крючки. Послышались выстрелы, ультразвуковой вой осколочного пистолета и резкий электрический треск шокера. Краем глаза я смутно увидел, как Трепп судорожно попыталась вытащить своё оружие до конца, но это ей не удалось. Она повалилась на пол с комичным выражением удивления на лице. В это самое мгновение моё плечо врезалось в Кавахару, и мы отлетели назад, к наклонному окну. Кавахара попыталась выстрелить в меня, но я обеими руками отбил пистолеты в стороны и обхватил её за талию. Она ударила раненой рукой, и мы повалились на скошенное стекло.

Шокер, вывалившись из руки Кавахары, с грохотом полетел по полу, но она смогла удержать осколочный пистолет. Он описал дугу в мою сторону, однако я в последний момент неуклюже отвел его вбок. Другой рукой я ударил Кавахару в голову, промахнулся и попал ей вскользь в плечо. Свирепо оскалившись, она ударила меня головой в лицо. Мой нос сломался, наполнив рот привкусом сельдерея. Почему-то возникло острое желание глотнуть эту кровь. Кавахара навалилась на меня, прижимая к наклонному стеклу и что есть силы колотя кулаками в грудь. Мне удалось отразить два или три удара, но энергия быстро вытекала из тела, мышцы рук теряли интерес к происходящему. Внутри всё опять начинало неметь. Кавахара увидела, что схватка закончена, и её лицо, нависшее надо мной, исказилось в зверином торжестве. Она напоследок ударила ещё раз, прицельно, в пах. Согнувшись пополам, я сполз по стеклу и застыл бесформенной грудой на полу.

— Это тебя надолго успокоит, приятель, — тяжело дыша, проскрежетала Кавахара, рывком поднимаясь на ноги. Под растрёпанным изяществом прически я вдруг увидел лицо, которому принадлежал непривычный акцент. Должно быть, именно это жестокое удовольствие видели её жертвы в Городке Ядерщиков, когда она заставляла их пить воду из матово-серой фляги. — Полежи здесь немного.

Тело сообщило, что выбора у меня нет. Получив пробоину, я быстро тонул под тяжестью химических препаратов, они, словно ил, обволакивали мой организм и нервные окончания, которые не успели оправиться от шокового заряда. Я попытался поднять руку, но она плюхнулась вниз, как рыбина, проглотившая килограмм свинца. Увидев это, Кавахара ухмыльнулась.

— Да, так будет лучше, — сказала она, рассеянно глядя на левую руку. Из распоротого ножом рукава сочилась кровь. — Ты дорого за это заплатишь, Ковач, мать твою.

Кавахара подошла к неподвижному телу Трепп.

— И ты тоже, стерва, — сказала она, пнув её в ребра. Та никак не отреагировала. — Да, а чем тебя купил этот ублюдок? Обещанием десять лет подряд лизать твое влагалище?

Трепп молчала. Я напряг пальцы левой руки, и мне удалось продвинуть её на несколько сантиметров к ноге. Подойдя к письменному столу, Кавахара ещё раз взглянула на Трепп и ткнула кнопку.

— Охрана?

— Так точно, миссис Кавахара. — Мужской голос, который говорил с Ортегой во время полёта. — Произошло несанкционированное проникновение на…

— Без вас знаю, — устало оборвала его Кавахара. — Вот уже пять минут как мне лично приходится разбираться с этим. Почему вы ещё не здесь?

— Простите, миссис Кавахара?

— Я говорю, сколько времени нужно твоей синтетической заднице, чтобы прибежать сюда по сигналу тревоги?

Наступила тишина. Кавахара ждала, склонившись над столом. Я вытянулся что было сил, мои руки встретились в слабом рукопожатии и тотчас расстались.

— Миссис Кавахара, из вашей каюты сигнал тревоги не поступал.

— Вот как. — Обернувшись, Кавахара злобно посмотрела на Трепп. — Ну хорошо, пришлите сюда кого-нибудь. Минимум четверых. Надо будет забрать кое-какой мусор.

— Слушаюсь, мэм.

Несмотря ни на что, я почувствовал, как на лицо заползает улыбка. Мэм?

Кавахара вернулась ко мне, по пути подобрав с пола плоскогубцы.

— Чему ты ухмыляешься, Ковач?

Я попытался плюнуть на неё, но слюне с трудом удалось покинуть мой рот и повиснуть на подбородке густой каплей, смешанной с кровью. Лицо Кавахары исказила внезапная ярость, и она пнула меня ногой в живот. После всего остального я едва ощутил этот удар.

— Ты, — обезумевшим голосом начала Кавахара, затем усилием воли понизила свой тон до прежнего ледяного спокойствия, не приправленного никакими акцентами, — ты причинил мне слишком много неприятностей. Для одной жизни этого более чем достаточно.

Схватив за шиворот, она протащила меня по наклонному окну вверх, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Моя голова бессильно откинулась назад на стекло. Голос Кавахары стал ровным, словно она вела со мной безмятежную беседу.

— Подобно католикам, подобно твоим дружкам на Инненине, подобно никчёмным мошкам трущобной жизни, чья трогательная копуляция породила тебя, Такеси, ты был и остаешься сырым человеческим материалом. Ты мог бы подняться над этим, если бы присоединился ко мне на Новом Пекине. Но ты плюнул мне в лицо и вернулся к пустому прозябанию среди мелких людишек. Тебе представился ещё один шанс. Ты мог бы присоединиться к нам здесь, на Земле, на этот раз приняв участие в управлении всей человеческой расой. Ты мог бы стать могущественным человеком, Ковач. Ты хоть это понимаешь? Ты мог бы стать кем-то значительным.

— Не думаю, — слабо прошептал я, начиная сползать вниз по стеклу. — У меня где-то внутри по-прежнему болтается совесть. Я просто забыл, куда её положил.

Скорчив гримасу, Кавахара снова схватила меня за шиворот.

— Очень остроумно. И очень живо. Тебе это пригодится — там, куда ты сейчас отправишься.

— «Когда тебя спросят, как я умер… — процитировал я, — …передай: всё ещё злясь».

— Куэлл. — Кавахара подалась ближе. Теперь она почти лежала на мне, словно насытившаяся возлюбленная. — Но Куэлл никогда не приходилось проходить через виртуальные допросы, не так ли? Тебе, Ковач, не суждено умереть злясь. Ты будешь умирать, моля о пощаде. Снова. И снова. И снова.

Схватив за грудки, она придавила меня весом своего тела. В её руке появились плоскогубцы.

— Это тебе вместо аперитива.

Губки плоскогубцев вонзились мне снизу в глаз, и Кавахаре в лицо брызнула струя крови. Всё озарила ослепительная вспышка боли. Мгновение я видел плоскогубцы глазом, в который они погружались, — нависшие массивные стальные пилоны, — затем Кавахара повернула губки, и что-то хрустнуло. Поле зрения затянуло яркой красной пеленой, которая, помигав, погасла, словно экран умирающего монитора в коммуникационном центре Элиотта. Вторым глазом я увидел, как Кавахара вытаскивает плоскогубцы с зажатым в них записывающим оборудованием, установленным Рийз. С конца миниатюрного устройства мне на щёку упали крошечные капельки крови.

Кавахара расправится и с Элиотт, и с Рийз. Не говоря уже про Ортегу, Баутисту и неизвестно ещё скольких других людей.

— Хватит, твою мать, — заплетающимся языком пробормотал я.

В тот же самый момент, напрягая из последних сил мышцы бёдер, я сплел ноги вокруг талии Кавахары. Моя левая рука плашмя хлопнулась на наклонное стекло.

Приглушенный грохот взрыва, громкий треск.

Детонатор термитной микрогранаты, установленный на самую короткую задержку, сработал практически мгновенно, направив девяносто процентов заряда на контактную поверхность. И всё же оставшиеся десять процентов изуродовали мне руку, оторвав плоть со сплава костного мозга с титаном, из которого были выполнены кости «Хумало», разорвав на куски поливалентные ткани и проделав в ладони дыру с мелкую монету.

Стекло под нами раскололось, словно толстый лёд на реке. Я почувствовал, как поверхность вокруг проваливается, и я начал соскальзывать в полынью, смутно ощущая хлынувший в каюту поток холодного воздуха. На лице Кавахары проявился тупой шок непонимания. Наконец до неё дошло, что случилось, но было уже слишком поздно. Кавахара обрушилась на меня, извиваясь, колотя кулаками в голову и грудь, но ей не удалось освободиться. Плоскогубцы поднялись и опустились, отрывая длинную полоску кожи от щеки, затем снова вонзились в изуродованный глаз, но теперь боль была где-то далеко, став чем-то не важным, растворившись в пожаре ярости, прорвавшемся через остатки бетатанатина.

Передай: всё ещё злясь.

Стеклянная плоскость, на которой мы сражались, не выдержала, и выбросила нас навстречу ветру и холоду.

И мы полетели вниз. Моя левая рука по-прежнему не двигалась, парализованная последствиями взрыва, но, когда мы начали кувыркаться в холодной темноте, я, собрав все силы, поднял правую руку и прижал вторую гранату Кавахаре к затылку. У меня перед глазами мелькали и океан далеко внизу, и «Голова в облаках», стремительно уносившаяся вверх, и лицо Рейлины Кавахары, казалось, оставившей свой здравый рассудок где-то на дирижабле. Кто-то громко кричал, но я уже не мог определить — этот звук внутри или снаружи. Способность воспринимать окружающее покидала меня в пронзительном свисте воздуха, и я больше не мог найти обратный путь в маленькое окошечко индивидуального восприятия. Падение было соблазнительным, будто сон.

Собрав то, что осталось от силы воли, я прижал голову Кавахары с приставленной к затылку гранатой к своей груди, так, чтобы сдетонировал взрыватель.

Умирая, я надеялся, что Дэвидсон следит за экраном.

Глава сорок вторая

Указанный адрес, как ни странно, снова привёл меня в «Город утех». Я оставил автотакси в двух кварталах к северу от нужного места и последнюю часть прошёл пешком, не в силах стряхнуть до конца странное ощущение, что все части соединились — словно космическая реальность внезапно проступила сквозь реальность земную и стала видна невооруженным глазом.

Квартира, которую я искал, находилась в подковообразном здании, в центре которого была взлётно-посадочная площадка из растрескавшегося и поросшего сорняком бетона. Я сразу же нашел среди ряда убогих наземных и летающих транспортных средств нужный мне микрокоптер. Кто-то недавно выкрасил его в пурпурно-красные тона, и хотя аппарат по-прежнему устало припадал на одну сторону брюха, на носу и хвосте сверкало новое дорогое сенсорное оборудование. Я кивнул, соглашаясь с собой, и по наружной лестнице поднялся на второй этаж.

Дверь квартиры номер семнадцать открыл одиннадцатилетний мальчишка, встретивший меня взглядом, в котором сквозила неприкрытая враждебность.

— Да?

— Я бы хотел поговорить с Шерил Босток.

— Её нет дома.

Вздохнув, я почесал шрам под глазом.

— Мне кажется, это не соответствует действительности. Её коптер стоит во дворе, ты — её сын Даррел, и она вернулась с ночного дежурства около трёх часов назад. Передай, что с ней хотят встретиться по поводу оболочки Банкрофта.

— Вы из полиции?

— Нет, просто хочу с ней поговорить. Если она сможет помочь, возможно, это принесёт ей какие-то деньги.

Мальчишка пару секунд таращился на меня, затем закрыл дверь, не сказав ни слова. Было слышно, как он зовёт мать. Я ждал, борясь с желанием закурить.

Через пять минут Шерил Босток, одетая в свободный сарафан, чуть приоткрыла дверь своей квартиры. Её синтетическая оболочка выглядела ещё более равнодушной, чем её сын. Однако в данном случае безразличная расслабленность мышц не имела отношения к её самочувствию. В дешёвых синтетических моделях группам мелких мускулов требуется какое-то время, чтобы прогреться после сна, а Шерил Босток, несомненно, купила оболочку на распродаже залежалого товара.

— Вы хотели меня видеть? — произнёс неровный синтезированный голос. — В чём дело?

— Я частный следователь, работаю на Лоренса Банкрофта, — сказал я как можно мягче. — Мне бы хотелось задать несколько вопросов относительно вашей работы в центре хранения психической информации. Вы позволите зайти?

Шерил Босток издала неопределённый звук, и я подумал, что она не раз пыталась закрывать дверь перед непрошеными гостями. Безуспешно.

— Много времени я у вас не отниму.

Пожав плечами, она распахнула дверь. Пройдя мимо неё, я попал в опрятную, хотя и скудно обставленную комнату, самым значительным предметом в которой была чёрная панель развлечений. Система возвышалась на ковре в дальнем углу, словно какой-то механический идол, а остальная мебель почтительно ютилась вокруг. Как и краска микрокоптера, панель развлечений выглядела совершенно новой.

Даррел куда-то исчез.

— Неплохая система, — заметил я, подходя к панели развлечений и изучая дисплей. — Давно она у вас?

— Так, не очень. — Закрыв за нами дверь, Шерил Босток неуверенно застыла посреди комнаты. Её лицо постепенно пробуждалось, и теперь на нём появилось нечто среднее между недоумённой сонливостью и подозрительностью. — О чём вы хотели поговорить?

— Вы позволите мне сесть?

Она без единого звука указала на зверски замученное долгим использованием кресло, а сама устроилась напротив, на диванчике. В вырезах сарафана проглядывала неестественно розовая синтетическая кожа. Какое-то время я молча смотрел на неё, пытаясь определить — хочу ли я всё-таки довести до конца то, зачем пришёл.

— Ну? — Шерил Босток нетерпеливо махнула рукой. — Что вы желаете спросить? Вы разбудили меня после ночного дежурства. Так что, чёрт побери, надеюсь, у вас были на то веские причины.

— Во вторник четырнадцатого августа вы зашли в камеру хранения оболочек семейства Банкрофтов и ввели клону Лоренса Банкрофта полный гипноспрей какого-то препарата. Шерил, мне бы хотелось узнать, что это было.

Последствия моих слов оказались более драматичными, чем я ожидал. Искусственные черты лица Шерил Босток судорожно задёргались, и она отшатнулась назад, будто я замахнулся на неё дубинкой для разгона демонстрантов.

— Это входит в мои обычные обязанности, — пронзительно взвизгнула Шерил Босток. — Я имею право делать клонам инъекции химических препаратов!

Казалось, говорила не она сама. Её уста лишь воспроизводили то, что заставил выучить кто-то другой.

— Это был синаморфестерон? — тихо спросил я. Дешёвые синтетики не бледнеют и не заливаются краской, и всё же выражение лица Шерил Босток выдало её чувства не менее красноречиво. Она стала похожа на перепуганное домашнее животное, брошенное хозяином.

— Откуда вы узнали? Кто вам сказал? — Её голос, повысившись, перешёл в жалобные всхлипывания. — Вы не можете этого знать! Она сказала, никто и никогда не узнает об этом!

Закрыв лицо руками, она рухнула на диван, заливаясь слезами. Услышав плач матери, из соседней комнаты прибежал Даррел, но, помявшись в дверях, видимо, решил, что ему лучше не вмешиваться. Он остался стоять в проёме, испуганно следя за мной. Подавив вздох, я кивнул мальчишке, стараясь всем видом показать, что ему нечего бояться. Осторожно приблизившись к дивану, Даррел прикоснулся к плечу матери, и та вздрогнула, словно от удара. Всколыхнулись воспоминания, и я поймал себя на том, что выражение моего лица становится холодным и мрачным. Я попытался улыбнуться, но улыбка получилась нелепой.

Я кашлянул.

— Я не собираюсь делать вам ничего плохого. Я просто хочу знать.

Потребовалось не меньше минуты, чтобы мои слова проникли сквозь паутину ужаса и отложились в сознании Шерил Босток. Потребовалось ещё больше времени, чтобы она взяла себя в руки, вытерла слёзы и посмотрела на меня. Даррел недоверчиво стоял рядом с ней, гладя её по голове. Стиснув зубы, я попытался сдержать накатывающиеся воспоминания о том, каким был я сам в одиннадцать лет.

Я ждал.

— Это была она, — наконец с трудом вымолвила Шерил Босток.

* * *

Когда я обогнул крыло виллы «Закат», выходящее к океану, мне навстречу шагнул Кёртис. Его лицо потемнело от ярости, руки стиснулись в кулаки.

— Она не хочет встречаться с тобой, — прорычал он.

— Уйди с дороги, Кёртис, — спокойно произнёс я. — А то тебе будет больно.

Кёртис встал в стойку карате.

— Я сказал, она не хочет…

В этот момент я ударил его ногой в колено, и он рухнул на землю. Второй удар ногой отбросил Кёртиса на пару метров вниз по склону к теннисному корту. Не успел он остановиться, как я уже сидел на нём верхом, придавив коленом к земле и держа за волосы.

— День у меня сегодня выдался плохой, — терпеливо сказал я, — а ты делаешь его ещё хуже. Так вот, сейчас я отправляюсь к твоей хозяйке. Наш разговор займёт минут десять, после чего я уйду. Если у тебя есть хоть капля здравого рассудка, ты постараешься не попадаться мне на глаза.

— Пошёл к чёртовой…

Я что есть силы потянул за волосы, и Кёртис взвыл.

— Кёртис, если ты пойдешь следом за мной, я сделаю тебе больно. Очень больно. Ты понял? Сегодня у меня нет настроения терпеть выходки такого пустобреха, как ты.

— Оставьте его в покое, мистер Ковач. Неужели вам никогда не было девятнадцать лет?

Оглянувшись, я увидел Мириам Банкрофт, стоящую с руками в карманах свободного костюма песочного цвета. Судя по всему, костюм был сшит по моде гаремов Шарии. Её длинные волосы перехватывал коричнево-жёлтый платок, а глаза блестели в лучах солнца. Внезапно мне вспомнились слова Ортеги о «Накамуре»: «Её лицо и тело использовали для рекламы продукции». Теперь я это видел: небрежная поза манекенщицы, демонстрирующей модную оболочку.

Отпустив волосы Кёртиса, я отошёл в сторону, давая ему возможность подняться с земли.

— Таким глупым я не был ни в каком возрасте, — покривив душой, сказал я. — Будет лучше, если вы попросите его успокоиться. И будем надеяться, вас он послушается.

— Кёртис, ступай, подожди меня в лимузине. Я долго не задержусь.

— И вы позволите ему…

— Кёртис!

В голосе Мириам Банкрофт прозвучало высокомерное удивление. Словно произошла какая-то ошибка, словно ничего подобного она от Кёртиса не ожидала. Правильно истолковав её тон, Кёртис вспыхнул и, прихрамывая, удалился с навернувшимися на глаза слезами ужаса. Я проводил его взглядом, так и не в силах решить — нужно ли было врезать ему ещё раз. Должно быть, Мириам Банкрофт прочла эту мысль по моему лицу.

— Кажется, даже ваш неуёмный аппетит к насилию должен быть сейчас удовлетворен, — тихо промолвила она. — Или вы ищете новые цели?

— Кто сказал, что я ищу цели?

— Вы сами.

Я быстро посмотрел на неё.

— Я этого не помню.

— Очень удобно.

— Нет, вы не поняли. — Я поднял руки вверх. — Я действительно ничего не помню. Всё, что было у нас с вами, исчезло. У меня больше нет этих воспоминаний. Их стёрли.

Мириам Банкрофт вздрогнула, словно от пощёчины.

— Но ведь вы… — запинаясь, произнесла она. — Я полагала… Вы выглядите…

— Так же, как и тогда. — Я окинул взглядом оболочку Райкера. — Ну, когда моё второе тело выловили из моря, оно оказалось почти полностью разрушено. У меня не было другого выхода. А следователи ООН отказались разрешить ещё одно раздвоение оболочек. Впрочем, я их особенно и не виню. Будет непросто оправдать и предыдущий случай.

— Но как вы…

— Решили? — Без воодушевления усмехнулся я. — А может быть, нам лучше пройти в дом и поговорить там?

Мириам Банкрофт снова провела меня в оранжерею. На украшенном орнаментом столике, под шпалерами с мученическим сорняком стояли кувшин и фужеры на высоких ножках. Кувшин был наполнен жидкостью цвета заходящего солнца. Не сказав ни слова, даже не обменявшись взглядами, мы уселись друг напротив друга. Она наполнила себе фужер, не предлагая мне, — ничего не значащая мелочь, сообщившая целые тома о том, что произошло между Мириам Банкрофт и моим другим «я».

— Боюсь, у меня совсем нет времени, — рассеянно заметила она. — Как я уже объяснила вам по телефону, Лоренс попросил немедленно приехать в Нью-Йорк. Если честно, когда вы позвонили, я уже собиралась в аэропорт.

Я молчал, дожидаясь, когда Мириам Банкрофт закончит наполнять фужер. Затем я пододвинул свой. Чувствовалось, что движение было неверным до мозга костей, и от Мириам не укрылась моя неловкость. Наконец, до неё начала доходить правда.

— О, я…

— Не берите в голову. — Откинувшись назад, я пригубил напиток. Сквозь приятный вкус пробивалась терпкая горечь. — Вы хотите знать, как мы решили? Бросили жребий. «Камень, ножницы, бумага». Естественно, перед этим мы несколько часов беседовали друг с другом. Нас поместили в виртуальный форум в Нью-Йорке, очень высокоскоростной. Мы принимали решение вдали от посторонних глаз. Ради героев дня можно не поскупиться на затраты.

Почувствовав, как в мой голос прокрадывается горечь, я вынужден был остановиться, чтобы справиться с ней. Пришлось сделать изрядный глоток напитка.

— Как я уже сказал, мы долго беседовали. Очень долго. Обсудили множество различных способов сделать выбор, среди которых, вероятно, были и практически осуществимые. Но в конце концов вернулись к тому, с чего начали. «Камень, ножницы, бумага». Серия из пяти попыток. А почему бы и нет?

Я пожал плечами, но у меня получился совсем не тот небрежный жест, на который я рассчитывал. Мне до сих пор не удавалось стряхнуть с себя леденящий холод, наползавший каждый раз, когда я вспоминал об этой игре. Я пытался пересмотреть решение, хотя тогда на карту было поставлено моё существование. Серия из пяти попыток, и перед последней счёт был равным. Сердце колотилось, словно дешевый ритм в «Закутке Джерри», и голова кружилась от прилива адреналина. Казалось, даже столкновение с Кавахарой далось мне легче.

Последний кон он проиграл — его «камень» против моей «бумаги». Мы долго молча смотрели на наши вытянутые руки. Затем он встал и, слабо усмехнувшись, приставил к виску сложенные пистолетом указательный и большой пальцы — что-то среднее между воинской честью и пародией на самоубийство.

— Передать что-нибудь Джимми, если я с ним встречусь?

Я молча покачал головой.

— Что ж, желаю пожить в своё удовольствие, — сказал он и ушел из залитой солнцем комнаты, закрыв за собой дверь.

Какая-то частица в моём сознании до сих пор вопила, что он поддался в последней игре.

На следующий день меня снова загрузили в эту оболочку.

Я поднял взгляд.

— Полагаю, вы недоумеваете, почему я не поленился прийти к вам.

— Да, вы правы.

— Это имеет отношение к Шерил Босток, — сказал я.

— К кому?

Я вздохнул.

— Мириам, пожалуйста, не надо. Не усугубляйте ситуацию. Шерил Босток перепугана до смерти. Она боится, что вы спалите ей память полушарий за то, что ей известно. Я пришёл сюда за тем, чтобы вы убедили меня в том, что Шерил ошибается. Потому что я обещал это.

Мириам Банкрофт долго смотрела на меня. Её зрачки постепенно расширялись, и она судорожно выплеснула мне в лицо свой напиток.

— Ах ты заносчивый человечишко! — прошипела она. — Да как ты посмел? Как ты посмел?

Вытерев глаза, я недоумённо посмотрел на неё. Какой-то реакции я, конечно, ожидал. Но совсем не такой. Мне пришлось смахнуть капли напитка с волос.

— Прошу прощения?

— Как ты посмел заявиться сюда и пожаловаться, что тебе было трудно? Ты хоть представляешь, через что сейчас приходится пройти моему мужу?

— Что ж, давайте прикинем. — Вытерев руки о рубашку, я наморщил лоб. — В настоящий момент он является пятизвёздочным гостем специальной комиссии ООН в Нью-Йорке. Вы что, боитесь, что он переживает по поводу разлуки с супругой? Не думаю, что в Нью-Йорке так трудно найти публичный дом.

Мириам Банкрофт стиснула зубы.

— Какой же вы жестокий, — прошептала она.

— А вы очень опасная. — Я почувствовал, как над поверхностью моего самообладания начинают подниматься струйки пара. — Не я в Сан-Диего забил ногами до смерти неродившегося младенца. Не я накачал клон своего мужа синаморфестероном, пока тот находился в Осаке, прекрасно сознавая, что будет с первой женщиной, которую он трахнет. Разумеется, вы позаботились о том, чтобы этой женщиной были не вы сами. Неудивительно, что Шерил Босток со страха наложила в штаны. Вот и сейчас, глядя на вас, я гадаю — удастся ли мне покинуть виллу целым и невредимым.

— Прекратите, — порывисто выдохнула Мириам Банкрофт. — Прекратите. Пожалуйста…

Я остановился. Некоторое время мы сидели молча. Она уронила голову.

— Расскажите, как это случилось, — наконец сказал я. — Кавахара обрисовала мне всё в общих чертах. Я знаю, почему Лоренс спалил себе голову…

— Знаете? — Теперь голос Мириам Банкрофт был тихим, но в вопросе прозвучали остатки былой злобы. — Скажите, что вам известно? То, что Лоренс покончил с собой, спасаясь от шантажа? Именно это сейчас обсуждают в Нью-Йорке, не так ли?

— Это разумное предположение, Мириам, — тихо подтвердил я. — Кавахара загнала вашего мужа в угол. Завали резолюцию номер 653 или тебя разоблачат как убийцу. Единственным способом ускользнуть от ответственности было покончить с собой до пересылки свежей копии памяти в центр хранения психической информации. Если бы ваш муж не был так решительно настроен против версии самоубийства, возможно, он бы всё провернул.

— Да. Если бы не появились вы.

Я махнул рукой, делая слабую попытку защититься.

— Я появился здесь не по своей воле.

— А как же чувство вины? — произнесла в наступившей тишине Мириам Банкрофт. — Вы задумывались над этим? Вы задумывались над тем, что должен был почувствовать Лоренс, когда до него дошёл смысл содеянного? Когда ему сказали, что эта девчонка Рентанг была католичкой, то есть не могла вернуть себе жизнь, даже если бы резолюция номер 653 и воскресила её на время? Вы не думали о том, что, приставляя себе к горлу дуло бластера и нажимая на спусковой крючок, Лоренс наказал себя за своё преступление? Вам не приходило в голову, что он в действительности не пытался «ускользнуть от ответственности», как вы выразились?

Я покрутил эту мысль так и сяк, вспоминая то, что было известно о Банкрофте, чтобы и не лгать, и сказать то, что хотела услышать Мириам Банкрофт.

— Такое возможно.

Она издала сдавленный смешок.

— Такое более чем возможно, мистер Ковач. Вы забыли, я была здесь той ночью. Я стояла на лестнице и видела, как Лоренс входил в дом. Видела боль на его лице. Он заплатил за то, что сделал. Судил сам себя, приговорил сам себя, привёл в исполнение. Лоренс заплатил за преступление, уничтожив того, кто его совершил. Но теперь человек, не имеющий воспоминаний о случившемся, не совершавший это преступление, живёт с сознанием собственной вины. Вы удовлетворены, мистер Ковач?

Мученический сорняк очистил воздух в оранжерее от прозвучавшей в голосе Мириам Банкрофт горечи. Тишина сгустилась.

— Зачем вы это сделали? — наконец спросил я, увидев, что Мириам Банкрофт не собирается продолжать. — Почему за любвеобилие вашего мужа должна была заплатить Марла Рентанг?

Мириам Банкрофт посмотрела на меня так, будто я попросил её объяснить какую-то основополагающую духовную истину, и беспомощно покачала головой.

— Я не смогла придумать другой способ причинить Лоренсу боль, — пробормотала она.

«В конечном счёте, она ничем не отличается от Кавахары, — старательно разжигая в себе злость, подумал я. — Ещё один маф, передвигающий простых людей, словно пятнашки».

— Вы знали, что Кёртис работает на Кавахару? — равнодушно спросил я.

— Я догадалась. Но не сразу. — Мириам Банкрофт подняла руку. — Однако у меня не было никаких доказательств. А как вы дошли до этого?

— Задним умом. Кёртис отвез меня в «Хендрикс», порекомендовав этот отель. Через пять минут после того, как я зашел, там появился Кадмин по приказу Кавахары. Слишком удачливо для случайного совпадения.

— Да, — рассеянно согласилась она. — Всё сходится.

— Это Кёртис достал вам синаморфестерон?

Мириам Банкрофт кивнула.

— Полагаю, через Кавахару. Причем она не поскупилась. В тот вечер, когда вы послали его ко мне, он был накачан препаратом по самые уши. Кёртис предложил ввести дозу в клон перед поездкой в Осаку?

— Нет, Кавахара. — Мириам Банкрофт кашлянула. — За несколько дней до этого у нас состоялся на удивление спокойный разговор. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что это Кавахара подстроила поездку в Осаку.

— Да, Рейлина женщина дотошная. Была дотошной. Она не исключала, что Лоренс может отказаться поддержать её. Поэтому вы подмазались к Шерил Босток, пригласив её погостить на вашем острове развлечений, как впоследствии и меня. Но только вместо того, чтобы насладиться общением с роскошным телом Мириам Банкрофт, как это предлагалось мне, бедняжке дали его поносить. Горсть купюр плюс обещание как-нибудь повторить это удовольствие в будущем. Бедная дурочка, она провела тридцать шесть часов в раю, а теперь мучается страшным похмельем. Скажите, а вы действительно собирались ещё раз пригласить Шерил Босток на остров?

— Я привыкла держать своё слово.

— Вот как? Что ж, сделайте мне одолжение, выполните это как можно быстрее.

— Ну а всё остальное? У вас есть доказательства? Вы собираетесь рассказать Лоренсу о моей роли в случившемся?

Сунув руку в карман, я достал матово-чёрный диск.

— Видеосъёмка момента инъекции, — сказал я, протягивая диск. — А также запись того, как Шерил Босток покидает центр хранения психической информации и летит на встречу с вами, после чего пересаживается в ваш лимузин и направляется в сторону моря. Без этих лент нет никаких доказательств того, что ваш муж расправился с Марлой Рентанг, находясь под действием наркотиков. Впрочем, следователи наверняка решат, что Кавахара накачала Банкрофта на борту «Головы в облаках». Никаких свидетельств нет, но это естественное предположение.

— Как вы узнали? — Мириам Банкрофт отвернулась в дальний угол оранжереи. Её голос прозвучал тихо и отрешённо. — Как вы вышли на Босток?

— В основном интуиция. Вы видели, как я смотрел в телескоп?

Кивнув, она прочистила горло.

— Я думала, вы играете со мной. Я думала, вы всё рассказали Лоренсу.

— Нет. — Я ощутил вспышку гнева. — В тот момент Кавахара ещё держала мою подругу в виртуальном застенке. Она угрожала, что будет пытать её до тех пор, пока та не сойдет с ума.

Искоса посмотрев на меня, Мириам Банкрофт снова отвернулась.

— Я этого не знала, — тихо промолвила она.

— Ну так вот. — Я пожал плечами. — Телескоп рассказал половину. То, что ваш муж, перед тем как покончить с собой, побывал на борту дирижабля. Тогда я начал думать о всех тех мерзостях, которые творила Кавахара в «Голове в облаках», прикидывая, можно ли было заставить вашего мужа наложить на себя руки. Химически или с помощью какой-нибудь виртуальной программы. Мне приходилось видеть, как это делается.

— Да, не сомневаюсь в этом. — Теперь её голос звучал устало, равнодушно. — Но почему вы отправились искать в центр хранения психической информации, а не на «Голову в облаках»?

— Точно не могу сказать. Наверное, как я уже говорил, интуиция. Быть может, потому, что накачивать кого-то наркотиками на борту воздушного публичного дома — это совсем не в духе Кавахары. Слишком прямолинейно, слишком грубо. Она шахматист, а не громила. Была шахматистом. Хотя, может, дело просто в том, что я не мог проникнуть в архивы системы наблюдения «Головы в облаках» с такой же лёгкостью, как в память центра хранения психической информации. А мне хотелось сделать что-то немедленно. Так или иначе, я попросил «Хендрикса» отправиться на Алькатрас и, изучив стандартные процедуры ухода за клонами, попытаться найти какие-либо отклонения от нормы. Вот так я вышел на Шерил Босток.

— Какая проницательность. — Мириам Банкрофт снова повернулась ко мне. — И что дальше, мистер Ковач? Вы собираетесь дальше творить правосудие? Добиваться распятия мафов?

Я бросил диск на стол.

— Я попросил «Хендрикса» наведаться в архив центра хранения психической информации и стереть запись об инъекции. Как я уже сказал, следствие скорее всего предположит, что вашего мужа накачали препаратами на борту «Головы в облаках». И это естественно. Да, кстати, мы также стёрли в памяти «Хендрикса» запись о вашем визите в мой номер. На случай, если кто-то попытается поднять шум, будто вы хотели меня подкупить. Так или иначе, по-моему, вы перед «Хендриксом» в большом долгу. Я бы посоветовал время от времени направлять в отель состоятельных постояльцев. Думаю, это обойдется относительно недорого. Если честно, я дал слово «Хендриксу» от вашего имени.

Я не стал рассказывать Мириам Банкрофт о том, что сцену в спальне просмотрела Ортега, а также о том, сколько трудов мне потребовалось, чтобы убедить Ортегу её стереть. Я сам до сих пор не мог понять, почему она согласилась. На лице Мириам Банкрофт целую минуту, пока до неё доходил смысл моих слов, распускалось недоумение, смешанное с безграничной радостью. Наконец она протянула руку и накрыла диск. Жадно схватив его, Мириам посмотрела на меня.

— Почему?

— Не знаю, — угрюмо буркнул я. — Может быть потому, что вы с Лоренсом заслуживаете друг друга. Может быть, вы заслуживаете того, чтобы и дальше любить похотливого извращенца, который не может сочетать уважение и страсть в отношениях с одной женщиной. Может быть, он заслуживает того, чтобы и дальше терзаться сомнениями — не подтолкнул ли его кто-нибудь убить Марлу Рентанг? Может быть, вы оба в сущности такие же, как Рейлина Кавахара. И, может быть, все вы, мафы, заслуживаете друг друга. Я могу твердо сказать только то, что нам, остальным, вы не нужны.

Я встал, собираясь уходить.

— Спасибо за угощение.

Я уже успел дойти до двери…

— Такеси!

…и остановился, неохотно оборачиваясь к ней.

— Но это же неправда, — уверенно сказала Мириам Банкрофт. — Возможно, ты сам веришь во всё это, но это неправда. Так?

Я качнул головой.

— Да, это неправда, — согласился я.

— В таком случае почему?

— Как я уже сказал, не знаю. — Я молча посмотрел на неё, гадая, радоваться ли мне тому, что я ничего не помню. Мой голос стал мягче. — Но он попросил меня сделать так, если я возьму верх. Это было частью нашего соглашения. Почему — он не объяснил.

Я ушёл, оставив Мириам Банкрофт среди зарослей мученического сорняка.

Эпилог