Так мы и шли, вернее, ковыляли к ее дому. Последние десятка два метров она, опираясь на мою руку, буквально скакала на одной ноге. Но, подойдя к старой «хрущевской» пятиэтажке, где на втором этаже жила Наташа, мы столкнулись с новой, казалось неразрешимой, проблемой. Лифта в доме не было, а подпрыгивать на ступеньках на одной ноге на шпильках – это прямой путь к травме уже второй ноги.
Как, наверно, и у каждого школьника после девятого класса, эта влюбленность у меня была далеко не первой, но раньше в силу своей застенчивости, я не решался даже подойти к предмету своих чувств и хоть как-то выразить свое отношение. Девочки, конечно, выбирали других парней, и очередная моя влюбленность постепенно сходила на нет.
Мать всегда говорила:
– Тюфяк ты нерешительный, только на волейбольной площадке ты всеми командуешь, будешь так продолжать всю жизнь – останешься один.
Но тут меня понесло, как будто щелкнул какой-то спусковой крючок, я не узнавал сам себя. После пары не удачных подскоков Наташи, когда она действительно чуть не повредила и другую ногу я, как более нейтральным тоном, но внутренне ликуя, предложил:
– Давайте я Вас подниму по лестнице на руках.
Она прекратила попытки скакать вверх, густо покраснела и с возмущением произнесла:
– Ты что, с ума сошел, допрыгаю как-нибудь! Но меня было уже не остановить.
– Допрыгаетесь до перелома, перестаньте стесняться, аккуратно возьму, донесу и поставлю у квартиры. Хватайтесь за шею и поехали!
Не слушая больше возражений, я подхватил ее на руки и медленно понес вверх. Ее руки обхватили мне шею, голова лежала на моем плече и я вдыхал легкий аромат ее духов и балдел от счастья. Хоть и было достаточно тяжело, я специально шел как можно медленнее желая продлить это удовольствие.
Наташа сначала как-то пискнула от неожиданности, затем покраснела еще больше, хотя мне казалось, что больше уже не возможно, а потом покорно ждала окончания подъема.
Но все когда-то кончается, кончились и два с половиной пролета лестницы, и я поставил Наташу у ее квартиры. Мы вошли и я, не давая опомнится, стал командовать:
– Садитесь на диван, положите ногу на стул.
Наташа, с абсолютно растерянным выражением на лице, подчинилась и молча села.
– У Вас есть лед в холодильнике и эластичный бинт?
Льда не оказалось, и я принес из морозилки два куска замороженного мяса и через тонкое полотенце привязал их с обеих сторон к голеностопу, а сам пошел, следуя указаниям Наташи, искать эластичный бинт.
Делая вид, что усердно ищу бинт, я осмотрел небольшую, довольно скудно обставленную двухкомнатную квартиру. В основном я смотрел на фотографии – нет ли среди них какого-либо парня, с которым она могла бы встречаться, но на стене висели только фотографии двух женщин – более молодой и совсем пожилой. Как я потом узнал – это были мать и бабушка Наташи. Отец Наташи умер, когда ей было десять лет, а с отчимом, который появился через два или три года после этого, отношения не сложились и она переехала жить к бабушке. За год до нашей встречи бабушка скончалась и Наташа осталась в квартире одна.
По прошествии 15 минут я снял полотенце с уже начинавшим подтаивать мясом, сел на стул и сказал:
– А теперь давайте наложим бинт, положите ногу на мое колено.
Наташа смущенно улыбнулась, но все же медленно подняла ногу с пола и положила ее на меня. Я сидел не двигаясь, с интересом наблюдая за ней. Так прошло около минуты, тут она не выдержала и сказала:
– Ты почему не перевязываешь ногу? Мне же больно так сидеть.
Я посмотрел на нее с улыбкой и спросил:
– А спать Вы в колготках будите?
Только тут до Наташи дошло, что она как была в колготках, так и осталась в них, что не мешало мне приложить лед, но делало невозможным накладывание тугой повязки. Она снова покраснела как рак, отдернула ногу и заявила:
– Тогда я сама потом завяжу!
– Ну, попробуйте дотянуться до стопы со своим больным коленом.
Наташа взяла бинт, нагнулась и попробовала обернуть его вокруг стопы, но боль была такой, что она тут же со стоном откинулась на диван и чуть не заплакала. Тогда я предложил ей:
– Давайте я уйду на кухню, а Вы спокойно переоденетесь и когда будете готовы, то позовете меня.
Так я и сделал и примерно через пять минут меня позвали в комнату. За это короткое время Наташа успела не только снять колготки, но, стянув юбку и кофточку, переодеться в длинный темно синий халат с яркими красными и белыми розами.
Я сел на стул, Наташа положила мне свою ногу на колено и я сделал ей тугую повязку.
– Ну вот, теперь все будет хорошо, только на пару дней надо дать ноге покой. Я скажу завучу, что два – три дня Вас не будет в школе.
Мы посидели еще минут пять и я стал мысленно собираться на выход, не зная какой придумать предлог чтобы остаться подольше. Вдруг на полочке, где стояло несколько книг, я увидел зелененький четырехтомник Есенина – моего любимого поэта, страсть к стихам которого мне привил дед, работавший старшим мастером на заводе, но собравшим за свою жизнь огромную библиотеку. Я спросил Наташу:
– Вы любите Есенина?
– Да это мой самый любимый поэт!
– Но это и мой любимый поэт, я знаю его почти всего наизусть. Не верите? Давайте поспорим, что я смогу пол часа читать наизусть его стихи ни разу не повторившись.
Наташа заинтересовано посмотрела на меня и спросила:
– На что спорим?
– Если выиграю, то я Вас поцелую, а если нет – выполню Ваше любое желание.
Наташа засмеялась:
– Хитрый ты однако, ладно поцелуешь, но только в щечку, а если проиграешь – сходишь в магазин. Я собиралась после школы за продуктами, но видишь, как получилось, а в доме шаром покати.
Я с радостью согласился, так как совсем недавно выиграл такой же спор у своей двоюродной сестры и бесстыдно забрал у нее два билета на концерт «Городницкого».
– Засекайте время, я начинаю!
И я начал читать своего любимого Есенина, я мог читать его и дольше, так как одно время буквально бредил его стихами, особенно персидским циклом и «Москвой хулиганской». Время прошло незаметно и вот Наташа сказала:
– Все, сдаюсь! Выиграл!
Я подошел к вновь зардевшейся Наташе, нагнулся и осторожно поцеловал ее в щеку, а потом сказал:
– А сейчас я сбегаю в магазин, давайте деньги и список того, что надо купить.
Получив не очень длинный список необходимых продуктов и деньги на их приобретение, я вприпрыжку бросился в магазин, благо он был через дом от нас. Быстро закупив все, что просила Наташа, я в кондитерском отделе купил небольшой тортик весь покрытый толчеными орехами.
И на вопрос:
– А тортик зачем?
Весело ответил:
– А чтобы Вам было не так грустно и горько болеть!
На самом деле у меня был другой расчет, который полностью оправдался.
– Ну тогда давай пить чай, произнесла Наташа, и я конечно сразу же согласился.
Я сходил на кухню, вскипятил чайник, и мы сели пить чай с тортом и баранками, которые нашлись у Наташи в буфете. Во время чаепития мы болтали о разных пустяках и я с каждой минутой все больше убеждался в том, что наши вкусы почти полностью совпадают. И она, и я зачитывались Ремарком, любили джаз и обожали авторскую песню, Кукина и особенно Клячкина, чем я сразу воспользовался, пообещав принести запись его последнего концерта в «Клубе самодеятельной песни». Как-то незаметно в середине разговора мы, вернее я, перешел на «ты» и Наташа молча это приняла.
Посидев за чаепитием около получаса, я стал собираться домой, клятвенно пообещав завтра же принести записи Клячкина и еще нескольких любимых мною бардов. Так бы я и ушел от Наташи в тот вечер, если бы она, как говорила потом, не решила в знак благодарности поцеловать меня на прощанье в щеку. Я же, увидав, что любимая мной девушка тянется губами к моему лицу, в меру своей «испорченности», понял это абсолютно по другому, схватил ее в охапку и стал покрывать поцелуями ее лицо и шею.
Дальше говорила только Наташа:
– Игорь, прекрати немедленно! Перестань!Ну, пожалуйста, перестань!Это не правильно ! А будь что будет ! Да, да, да !
Когда же я на руках нес ее к дивану, она шепотом сказала мне на ухо:
– Только ты учти – я еще никогда не была с мужчиной.
– Если ты думаешь, что я был с женщиной, то глубоко ошибаешься. Ничего разберемся.
И разобрались.
Я ушел от теперь уже моей Наташи через три часа, абсолютно счастливым человеком.
С этого и начался наш школьный роман. Мы виделись с ней два, три раза в неделю – по средам, когда у Наташи в училище было только три пары и по субботам или воскресеньям. Шифровались страшно. Она жила недалеко от нашей школы, где часто на улице или во дворе можно было встретить знакомых и я пробирался к ней непрерывно оглядываясь по сторонам. В выходные же дни мы часто выбирались подальше за город, особенно часто мы ездили в Павловский парк, где находили отдаленную скамейку и в тени деревьев целовались на ней. Поскольку на взгляд мы были ровесниками, мы не опасались редких прохожих, иногда проходивших мимо нас и с улыбкой наблюдавших за очередной влюбленной парочкой.
Особенно нам понравилась небольшая скамейка, расположенная за деревьями на холме, откуда открывался прекрасный вид на пруды и дворец. Мы называли ее «наша целовальная скамейка».
Наташа все время боялась, что кто-нибудь узнает о наших отношениях:
– Тебе-то ничего не будет, это ведь я совратила малолетнего школьника. Меня же сразу выпрут из училища с волчьим билетом и не возьмут в школу даже в качестве уборщицы, а учить маленьких детей я хочу, наверно, с шестого класса школы и не представляю свою жизнь без этого. Это в лучшем случае, а если твоя мама заявит на меня – то могут и посадить.
Ну, за свою маму я был абсолютно уверен, она никогда в жизни не сделала бы этого, ведь она любила меня и не смогла бы сделать ничего против любимого мной человека.
Так прошел почти ровно год.