Память не подвела: я действительно нашёл под кроватью чемодан с обитыми металлом углами. Уложил чемодан на кровать поверх смятого одеяла. Щёлкнул замками, откинул обтянутую кожей коричневую крышку из фибры.
Вдохнул запах кожи и мужского одеколона. Увидел лежавший поверх аккуратно сложенной стопками одежды большой белый конверт без марок. Заглянул в него и тут же вытряхнул содержимое конверта на кровать.
Отодвинул бумаги в сторону, взял в руки тонкую тёмно-зелёную книжицу, украшенную диагональной фактурной сеткой, гербом Советского Союза и надписью «ПАСПОРТ». Открыл её, посмотрел на вклеенную в неё чёрно-белую фотографию.
С этой фотографии в советском паспорте старого образца на меня пристально смотрел тот самый черноволосый кареглазый парень, которого я совсем недавно рассматривал в зеркале.
Это был я. Но «я» — образца тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Десятиклассник.
Я прикоснулся к своему носу — нащупал на нём горбинку. В графе «Имя, отчество, фамилия» прочёл: «Пиняев Василий Богданович». Посмотрел на дату своего рождения: пятое апреля тысяча девятьсот сорок девятого года.
Отметил, что паспорт совсем новый, будто он получен лишь несколько месяцев назад. Из паспорта выпал корешок от железнодорожного билета. Я расправил его, поднёс к глазам — по привычке.
Надписи на корешке гласили: «Курский вокзал. Поезд №17. Москва-Кировозаводск. Вагон 9, место 2. Купейный. Для некурящих. Отправление в 16 час. 20 мин. 8 янв. 1966 Использованный билет №7526 пассажиру не возвращается».
— Einfach tief einatmen, — сказал я.
Повторил по-русски:
— Просто сделай глубокий вдох.
«В том самом шестьдесят шестом году родители отправили меня к тётке в Кировозаводск, — сообщил я Эмме. — В Кировозаводске я прожил две недели. В конце января я отсюда сбежал и вернулся в Москву. Что очень не порадовало моих родителей».
Я бросил корешок от билета в чемодан на аккуратно сложенные синие джинсы. Усмехнулся, вновь пробежался глазами по тексту, небрежно выведенному в паспорте от руки синими чернилами, и по своей старой фотографии.
Снова ощупал своё лицо, повторил вслух:
— Пиняев. Пока ещё не Базилиус Шульц. Вася Пиняев.
— Василий, поторопись! — сказала заглянувшая в комнату девица. — Мы в школу опоздаем! Умывайся скорее! Пошевеливайся уже! Что с тобой сегодня случилось? Я к тебе в няньки не нанималась! Понял меня?
Я взглянул на девицу и мысленно произнёс:
«Эта сиделка не просто похожа на мою двоюродную сестру. Это и есть Иришка Лукина образца тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Такой я её и видел, когда гостил у неё в Кировозаводске. Помню даже этот её дурацкий халат».
«Вариант с розыгрышем я даже не рассматриваю, — мысленно проговаривал я, рассматривая в грязном зеркале своё отражение и орудуя зубной щёткой. — У меня есть три предположения. Первое: я сплю. В этот вариант верится всё меньше. Второе предположение: меня поместили в виртуальную реальность. Это предположение мне видится наиболее правдоподобным — с учётом того, что сохранил связь с тобой, Эмма. Третий вариант наиболее фантастический: я вернулся в прошлое, причём в своё собственное молодое тело».
Пропитанный застоялым запахом табака санузел в квартире Лукиных был совмещённым, как в дешёвом гостиничном номере. Рядом с будто бы воскресшим из моих детских воспоминаний унитазом стояла большая и громоздкая ванна. В прямоугольном зеркале над раковиной я рассматривал своё юное испачканное зубной пастой лицо.
Жидкое мыло я не нашёл — в мыльнице обнаружил розоватый обмылок, источавший лёгкий земляничный аромат. Вымыл руки под холодной водой (снова полюбовался на «молодые» пальцы). Витавшие в уборной не самые приятные запахи казались вполне реалистичными. Как и холодная вода, как и мятный вкус зубной пасты.
«Эмма, напомни мне, что такое реальность».
«Аристотель считал, что реальность — это то, что есть, это обретшее свою материю и форму сущее. Иными словами, господин Шульц, реальность по Аристотелю — это то, что можно увидеть, пощупать, изучить».
«Мир вокруг меня выглядит вполне реальным», — сказал я.
Добавила реалистичности окружающему миру и жареная картошка. Она уже остыла, но полностью не утратила ни вкус, ни аромат. На украшенной золотистой кромкой тарелке с голубой каймой, она выглядела вполне настоящей. Совсем по настоящему она ощущалась во рту и в животе, хотя я и проглотил её второпях под присмотром хмурой Иришки.
Мне всё больше чудилось, что я участвовал в странном спектакле. Но участвовал я в нём с удовольствием. Мысль о том, что я пойду сейчас в школу (причём, в советскую школу образца шестьдесят шестого года) казалась мне более чем странной (скорее, нелепой). Но в то же время мне не терпелось выбраться за пределы стен этой тесной квартиры.
В шкафу я нашёл свою одежду: брюки с широкими штанинами, голубую рубашку и серый пиджак. Вспомнил, что именно в таком наряде я две недели посещал кировозаводскую школу (много лет тому назад). Менял тогда лишь бельё и рубашки. Но ни разу не вынимал из чемодана привезённые из Москвы галстуки — теперь я исправил это недоразумение.
Затянул на шее узел, полюбовался на себя в зеркало. Подумал, что в юности я был настоящим красавцем — к семидесяти пяти годам от той красоты остались лишь воспоминания. Я снова пробежался взглядом по комнате. Анахронизмов не увидел: ни валявшихся обычно в самых неожиданных местах зарядок от смартфонов, ни даже полиэтиленовых пакетов.
«Если это виртуальная реальность, — сказал я, — то VR-разработчики поработали над ней мастерски. Похоже, они использовали для создания дизайна этой комнаты мои собственные воспоминания. Только как? Всё выглядит очень натурально. Эмма, напомни, чтобы я поблагодарил создателей этой программы».
«Конечно, господин Шульц».
Я сунул под мышку коричневый кожаный портфель (даже не заглянул в него) и вышел в прихожую, где уже топталась наряженная в серо-коричневое клетчатое пальто Иришка. Лукина недовольно зыркнула на меня, но вдруг застыла: увидела мой ярко-красный с золотистыми полосками галстук. Она взмахнула ресницами, усмехнулась.
— Ты так и пойдёшь в школу? — спросила Иришка. — С этим?
Указала на галстук пальцем.
Я улыбнулся и ответил:
— Пусть завидуют.
Я зачерпнул из сугроба горсть снега, слепил комок и прижал его к щеке. Резко выдохнул — из моего рта вылетел пар. Снег в руках таял, превращался в воду. Я взглянул на шагавшую слева от меня Иришку Лукину (уже и в мыслях не называл её «сиделкой»). Заметил, что около её лица тоже клубился пар. Видел, как сверкали снежинки на воротнике Иришкиного пальто и как блестели Иришкины глаза. Слышал звонкий голос Лукиной, когда та здоровалась едва ли не со всеми, кого мы повстречали во дворе дома.
«В вариант со сном уже не верю, — сказал я. — Понаблюдаю, конечно, за вывесками и за стрелками на часах, как ты говорила. Но всё вокруг выглядит уж слишком реальным для сна. Таких реалистичных снов я за семь десятков лет жизни ни разу не видел. Даже когда был в медикаментозной коме. Не сомневался бы, что очутился в прошлом, если бы не разговоры с тобой. Потому что разговариваю с тобой при помощи вживлённого в голову чипа. А в этом моём шестнадцатилетнем теле этого чипа быть не может».
Лукина со мной на улице не разговаривала. Лишь изредка посматривала на меня, будто проверяла — не сбежал ли я. Под подошвами моих ботинок хрустел снег. Я то и дело поправлял налезавшую на брови меховую шапку. Чувствовал, что пальто слегка жало в плечах, будто я из него уже вырос (вспомнил, что новое пальто я купил уже после армии). Я выбросил подтаявший комок снега. Вытер о пальто влажную ладонь. Кончик носа и щёки покалывал мороз — давненько я не испытывал подобных ощущений.
«Со снами я почти разобрался. Как мне кажется. Теперь расскажи мне, в чём отличия обычной реальности от виртуальной. Ведь можно же их как-то отличить? Что пишут об этом в интернете? Только никаких сайтов на экране, Эмма. Сама проанализируй и озвучь ответы».
«Отличить виртуальную реальность от настоящей можно, сравнив ощущения от взаимодействия в настоящей и виртуальной средах, — сказала Эмма. — Господин Шульц, обратите внимания на работу рецепторов и на мышечную нагрузку. Используйте подсознание: прислушайтесь к полученному в прошлом опыту».
«Опыт мне подсказывает, что по этой дороге я уже ходил. Примерно шестьдесят лет назад. На протяжении двух недель. Тогда было так же холодно. Всё вокруг выглядело таким же лишённым красок: только белый и чёрный цвета вокруг, соединённые оттенками серого».
Я увидел впереди укатанную горку, по которой скатывались дети пионерского возраста (сидя на портфелях). Не заметил, чтобы эти пионеры мёрзли — они выглядели весёлыми и счастливыми. Я подумал, что с удовольствием тоже последовал бы их примеру. Но меня удержали от этого поступка недовольный взгляд моей спутницы и понимание того, что я уже давно не пионер. «Не пионер, но комсомолец», — подумал я. Вспомнил, что из конверта я вместе с паспортом доставал и свой комсомольский билет.
Здание школы я узнал без посторонних подсказок. Оно выглядело таким же невзрачным, каким я его и запомнил. Над крышей школы кружили птицы (голуби, а не вороны, как мне показалось сначала). К школе по многочисленным дорожкам и тропинкам спешили наряженные в мрачную зимнюю одежду дети. Я снова задумался над тем, с какой стати пошёл вместе с Лукиной. Почему не остался в тёплой квартире и не потратил время на внимательное изучение новой реальности (будь она настоящей или виртуальной).
Пришёл к выводу, что на прогулку меня выгнало любопытство. Плюс к этому, мне за полтора года надоел вид потолка и стен (пусть я и смотрел на другие стены, не оклеенные дешёвыми обоями). К тому же, меня заинтересовало, а действительно ли я очутился в своём прошлом (не важно, реальном или виртуальном). Пока я кроме смутно знакомой обстановки вокруг и своей двоюродной сестры ничего знакомого не увидел. Не вспомнил, чтобы в прошлый раз Иришка поливала меня водой. А жареная картошка в тарелке — не показатель.