Вспомнил о кошмаре — улыбнулся.
Этот сон мне впервые приснился в начале мая шестьдесят первого года: после того концерта, когда «сломался» мой голос. Тогда я во сне стоял на сцене перед заполненным людьми огромным зрительным залом. Звучала музыка. Я смотрел на каменные лица сидевших в зале людей. Открывал рот, но не произносил ни звука. Видел в глазах посетителей концерта недовольство и упрёк — затем замечал в них разочарование и ярость. Раскрывал рот, будто выброшенная на берег рыба… молчал.
Я опёрся локтями о столешницу парты.
Сегодня я снова проснулся в холодном поту, когда понял во сне: мой Голос исчез. Я уселся на кровати, тряхнул головой и тут же улыбнулся. Потому что осознал: я сел самостоятельно, моё тело слушалось меня превосходно. Сообразил, что без посторонней помощи встану с кровати и пойду в уборную. Где сделаю все необходимые дела опять же сам и без боли. Вновь представил приснившиеся мне недовольные лица сидевших в зрительном зале граждан.
«Идите… в лес, граждане», — мысленно сказал я.
Вздохнул.
«Эмма, а ведь этот сон был не таким уж и страшным, — сказал я. — Если разобраться. Ужаснее было бы очнуться на койке в немецкой клинике. Наполовину парализованным и старым».
После пятого урока я сообразил, что в этой новой реальности моё собственное прошлое только что сделало крутой поворот. Притом, что я для этого резкого изменения прошлого ничего не совершил — скорее, «поворот» случился именно благодаря моему ничегонеделанью. Потому что в прошлое двадцать второе января шестьдесят шестого года я в это время уже сидел не на уроке математике — в это время от перрона Центрального вокзала города Кировозаводск отправился поезд, на котором я уехал в Москву.
Но уехал я в прошлый раз.
Теперь же я преспокойно следил за тем, как моя двоюродная сестра Иришка Лукина решала на доске задачу.
Я сейчас не разглядывал из вагона поезда мелькавшие за окном купе деревья и столбы.
Вчера родители прислали на адрес Лукиных телеграмму. Сообщили о том, что поехали работать. Написали, что соскучились по мне. Пожелали мне успехов в учёбе. Этот текст я видел и в прошлый раз. Но теперь он произвёл на меня вовсе не то же самое впечатление, как «тогда». Телеграмма просигналила мне не только о том, что путь в Москву открыт. Она мне сказала, что я упустил возможность повидать родителей. Напомнила о том, что папа с мамой теперь приедут домой только летом, на девять дней…
Вот тогда я и обниму их снова.
После уроков одноклассники вновь предложили мне прогуляться в актовый зал. Но я им опять отказал. Сообщил, что сегодня я буду петь. Но чуть позже: в семь часов вечера. Пригласил всех желающих.
Выслушал бурчание школьников о том, что «семь часов — это поздно».
В сопровождении Лукиной и Черепанова пошёл домой. По пути я сообщил Алексею о том, что задумал.
— Лёша, мне нужна твоя помощь, — сказал я. — Ты ведь учился игре на фортепиано?
Черепанов кивнул.
— Конечно, — сказал он.
Алексей поправил шапку.
— Мы вместе с ним учились, — сообщила Иришка. — У него хорошо получалось. Пока он в прошлом году ни забросил учёбу.
Лукина взяла меня под руку.
— Почему ты ушёл из музыкальной школы? — поинтересовался я.
Взглянул на Алексея.
Черепанов пожал плечами.
— Зачем мне эта музыка? — сказал он. — Я ведь космонавтом буду. Космонавтам музыка не нужна.
Алексей посмотрел на меня, но тут же опустил глаза. Шмыгнул носом.
— Да и… батя в прошлом году пианино продал, — сообщил Черепанов, — перед тем, как от нас ушёл. Где бы я после этого репетировал? Мама сказала, что без того пианино у нас дома теперь хоть развернуться можно. А то раньше там было ни пройти, ни проехать.
Он пнул ботинком попавшуюся ему на пути ледышку — та улетела в сугроб.
— Но ты же ещё помнишь, как играть на пианино? — спросил я.
— Руки помнят, — ответил Алексей.
Он посмотрел на свои раскрасневшиеся от мороза пальцы.
Лукина дёрнула меня за руку.
— Он хорошо играл, — заверила Иришка. — Преподаватели его постоянно хвалили.
— Хвалили, — выдохнул Алексей.
Из его рта, словно табачный дым, вылетели клубы пара.
— Лёха, хочу, чтобы ты сегодня вечером был моим аккомпаниатором, когда я спою для нашего комсорга школы.
Я спрятал подбородок под воротник пальто, сказал:
— Я мог бы и сам за пианино сесть. Но тогда я не покажу всего, на что способен в вокале. Так что выручай, друг.
Черепанов снова выдохнул клубы пара, заглянул мне в глаза.
— Почему я, почему не Иришка? — спросил он.
Мне показалось, что его голос дрогнул.
— Потому что в ближайшие месяцы я буду много петь. Не только сегодня вечером.
Я развёл руками и заявил:
— У меня снова есть Голос. Понимаешь? Я загружу его по полной программе. Буду очень много петь. Я прикинул, что только до конца учебного года поучаствую минимум в семи концертах…
Черепанов вскинул брови — они спрятались под шапку.
— Серьёзно? — произнёс он. — В семи?
— Почему в семи? — спросила Иришка. — Разве будет столько праздников?
Я кивнул.
— Будет.
— Ну-ка…
Черепанов принялся загибать пальцы.
— Двадцать третье февраля, — сказал он. — Восьмое марта…
Он сощурил глаза.
— День космонавтики, — подсказал я.
— … День рождения Ленина, — продолжил Алексей. — Первое мая. День Победы… Что ещё?
— Школьный выпускной у нас будет, — напомнила Лукина.
— Точно.
Я покачал головой.
— Про выпускной вечер я не вспомнил. Это будет восьмой концерт. Наверное. А седьмым станет День города. Вы забыли о нём?
— Точно! — сказал Черепанов.
— День города, — сказал я, — это будет главный концерт. Я надеюсь, что нас на него пригласят. Он пройдёт не в нашей школе, а во Дворце культуры. Мы с тобой, Лёша, выступим там перед кучей народа!
Алексей вздохнул
— Почему я, почему не Иришка? — повторил он.
Я взглянул на сестру — Лукина тоже дожидалась моего ответа.
— Иришка давно не ходит в музыкалку, — ответил я. — К поступлению в университет готовится. Не хочу её так часто отвлекать. А ты поступаешь в лётное училище. Математику ты хоть сейчас там сдашь. Да и с сочинением у тебя проблем не возникнет.
Иришка обиженно поджала губы, но мою руку она не выпустила. И не возразила мне.
— Так-то да… — произнёс Черепанов. — Понятно.
— Вот и поучаствуешь вместе со мной в концертах, — заявил я. — Что скажешь, Алексей?
— Ну, я не знаю…
— Двадцать третьего февраля в концерте участвует Света Клубничкина.
— Нет, я, конечно, согласен, но…
Черепанов дёрнул плечами, махнул портфелем.
— Все эти «но» мы обсудим дома, — пообещал я.
Ели мы торопливо, будто опаздывали.
Я снова доверил Иришке мытьё посуды. Привёл Алексея в гостиную, уселся за пианино. Черепанов разместился рядом со мной на табурете. Я поставил перед собой нотную тетрадь, куда записал вчера при помощи Эммы две музыкальные композиции. Призвал Алексея слушать внимательно.
Отыграл первую мелодию — Лёша повёл плечами и заверил, что не увидел в её исполнении ничего сложного.
Я отыграл начало музыки ко второй песне. В гостиную вбежал Иришка, вытерла о фартук мокрые руки.
— Это что, твист? — спросила она.
— Он самый, — ответил я.
Посмотрел на Алексея и уточнил:
— Справишься?
Черепанов кивнул.
— Справлюсь. Если потренируюсь немного.
Я уступил ему место у пианино.
Сказал:
— Приступай. Время для тренировки у тебя ещё предостаточно.
Почти два часа мы с Лукиной просидели бок о бок на диване, изображали строгих критиков. За это время я пришёл к выводу, что Черепанов вовсе не гениальный пианист, но уже и не новичок. Лёша играл не без ошибок. Но его ошибки выглядели незначительными — с учётом качества звучания музыкального инструмента.
Я напомнил себе, что в школьном актовом зале пианино звучало значительно хуже того, которое я слушал сейчас. Поэтому на Лёшины огрехи в исполнении я с лёгким сердцем махнул рукой. В начале третьего часа тренировок заявил Черепанову, что он молодец. Позволил ему отдохнуть — сменил его на стуле около пианино.
— Я думал, ты про космос будешь петь, — сказал Алексей.
Он вытер о рубашку на груди вспотевшие ладони.
— Сегодня не тот случай, — ответил я. — Про космос спою в другой раз.
— Жаль, мне песни про космос понравились. Обе.
— Обе? — переспросила Иришка. — Я слышала только одну.
Она выпрямила спину, будто насторожилась.
Черепанов повернулся к моей сестре и улыбнулся.
— Вторая песня смешная, — сказал он. — Там не совсем про космос…
— Вася, я хочу услышать эту смешную песню про космос! — заявила Лукина.
Она нахмурилась.
Я пожал плечами, размял пальцы.
Ответил:
— Да пожалуйста.
Отыграл вступление и пропел:
— Один мой товарищ любил прыгнуть с вышки…
Мы всё ещё сидели в гостиной, когда пришли с работы Иришкины родители.
Мы в три глотки горланили:
— … Таких не берут в космонавты! Таких не берут в космонавты! Таких не берут в космонавты!Spaceman! Spaceman!‥
Уже в половине седьмого мы вышли из дома (хотя я убеждал Иришку и Алексея, что в спешке нет никакой нужды). На улице Черепанов и Лукина меня поторапливали, словно опасались, что мы опоздаем. В школе я обнаружил: мы не единственные пришли заранее. В вестибюле уже толпились наши одноклассники — я насчитал двенадцать человек (во главе с комсоргом и со старостой класса). Не пустовал и актовый зал. Там по сцене ходили актёры, с серьёзными лицами выдавали пафосные реплики.
Во главе делегации учеников десятого «Б» класса я прошёл к самой сцене, уселся в первом ряду. По правую руку от меня разместился Черепанов — Иришка уселась слева.