Таких не берут в космонавты. Часть 2
Глава 1
Во вторник двадцать пятого января шестьдесят шестого года в городе Кировозаводск потеплело. До плюсовой отметки температура на улице не поднялась. Но приблизилась к ней. Это я понял, потому что по пути в школу мы с Иришкой сегодня не выдыхали пар. Ветви берёзы за школьным окном избавились от шапок из снега, уже не клонились к земле. Освещённая лишь светом из окон берёза походила сейчас на огромную корягу — об этом я подумал, пока дожидался ответа Черепанова. Лёша сидел за партой, смотрел на меня снизу вверх. Выглядел он невыспавшимся, размышлял над моими словами едва ли не полминуты.
— А… что случилось? — спросил Алексей. — Какая помощь? Что я могу? Нет, я… конечно.
Черепанов тряхнул головой.
Я уселся рядом с ним, тихо сказал:
— Мне нужны три портрета.
— Сейчас?
— Как можно скорее. Желательно: уже на этой неделе.
— На этой? — переспросил Лёша. — Ладно. В скафандре?
Теперь уже слегка «завис» я.
— В каком скафандре?
— В таком же, в какой я тебя нарядил на прошлом рисунке. Забыл? Тот портрет сейчас у тебя над письменным столом висит.
Я улыбнулся и покачал головой.
Сообщил:
— Понял, о чём ты говоришь. Нет, скафандры не нужны. Портреты нужны не мои.
Я открыл портфель, вынул оттуда сложенный вчетверо тетрадный лист. Развернул его. Положил лист перед Черепановым.
Алексей опустил взгляд на страницу.
— … Илья Муромец… — пробормотал он.
Взглянул на меня и уточнил:
— Это кто? Наши физруки?
— Они, — ответил я. — Три человека. Нужны три портрета. По одному портрету каждого из этих товарищей.
Черепанов нахмурился, но уже через пару секунд приподнял брови.
— Ааа! — протянул он. — Не твои портреты?
Он снова посмотрел на страницу.
— Нет, но… ладно. Сделаю. А зачем?
Я приложил палец к губам и пообещал:
— Позже расскажу.
Показал на лист бумаги.
— Сможешь? — спросил я.
Алексей кивнул, поднял на меня глаза.
— Конечно, — ответил он. — На переменах гляну на них ещё разок. Освежу в памяти образы. Муромца-то я тебе хоть сейчас изображу. А вот на этих двоих…
Черепанов повернул лицо в сторону входа в класс, замолчал. Мне почудилось, что он затаил дыхание.
Я всё ещё дожидался, когда Лёша завершит фразу. Когда услышал знакомый звонкий женский голос.
Голос громко и будто бы торжественно произнёс:
— Пиняев, ты сошёл с ума⁈
Я заметил, как умолкли мои одноклассники. Они посмотрели в мою сторону. Повернула голову и сидевшая за партой перед Черепановым Иришка Лукина — она тут же скривила губы, словно надкусила лимон.
Обернулся и я — увидел замершую в шаге от моей парты Свету Клубничкину.
Светина причёска «каре» выглядела сейчас безупречно. Клубничкина излишне театрально хмурилась, сжимала кулаки. Целила в моё лицо грудью второго размера, спрятанной под тканью малинового цвета кофты.
— Пиняев, это возмутительно! — пафосно воскликнула Света.
Она всплеснула руками. Я сообразил, почему Клубничкина не подошла вплотную к моей парте: Света замерла там, где свет ламп лучше освещал её лицо. Я невольно хмыкнул, восхитившись её сообразительностью.
Сказал:
— Здравствуй, Света.
— Клубничка, ты не ошиблась классной комнатой? — спросила Лукина. — Здесь будет урок у десятого «Б», а не у десятого «А».
Клубничкина и бровью не повела в сторону Иришки.
Она подпёрла кулаками свои бока и во всеуслышание спросила:
— Василий, так это правда, что ты из-за меня вчера подрался с Геной Тюляевым из одиннадцатого «Б»?
Реплика Клубничкиной возымела эффект — по классу прокатились удивлённые шепотки.
Десятиклассники позабыли о своих делах. Наблюдали за Светиным представленьем.
Я покачал головой и ответил:
— Враньё.
Клубничкина красиво повела рукой, но вдруг замерла. Словно сообразила, что пьеса пошла не по сценарию. Клубничкина вновь нахмурилась — на этот раз она будто бы рассердилась искренне.
— Почему это, враньё? — спросила Светлана. — Мне сказали: дрался!
Она обвела глазами притихший класс, снова опустила взгляд на моё лицо.
В обличительном порыве указала на меня рукой и заявила:
— Мне сказали, что ты подрался вчера в раздевалке спортзала с Геной Тюляевым! Сказали, что вы повздорили из-за меня. Говорят, Геннадий из-за этой драки на урок опоздал.
Она торжествующе улыбнулась.
— Василий, мне не интересно, что там у вас произошло, — сказала Клубничкина. — Но знай: я не одобряю твой поступок!
Светлана в порыве наигранного гнева топнула ногой.
— Глупые мальчишки! — воскликнула она. — Вы что, вообразили себя героями Пушкинского романа? Онегиным и Ленским? Что за дуэль вы устроили? Сейчас не Пушкинские времена! Вы не какие-то там безграмотные дворянчики! Вы советские люди, комсомольцы! Мне стыдно за вас, Пиняев! Так и знай! Я не одобряю подобные поступки!
Клубничкина махнула рукой, резко развернулась и зашагала к выходу из класса.
У самой двери она не удержалась и всё же повернула голову — оценила произведённый её выходкой эффект.
Я заметил торжествующий блеск в её глазах.
Иришка Лукина повернулась ко мне лицом и спросила:
— Василий, она правду сказала?
Зашушукавшиеся, было, школьники вновь притихли.
— Ты вчера подрался из-за этой дуры с Геной Тюляевым? — сказала Лукина. — Это правда?
Я усмехнулся и громко повторил:
— Враньё.
Заметил на лицах одноклассников недоверчивые улыбки.
— Света тренируется в актёрском мастерстве, — сказал я. — Попутно рекламирует себя, как актрису. Привлекает к себе внимание. Творческие люди они такие…
Я ухмыльнулся, покрутил кистью руки и добавил:
— … Немного странные.
— Клубничкина дура! — безапелляционно заявила Иришка. — Я рада, Василий, что ты это понял.
Она посмотрел на одноклассников и заявила:
— А ещё она врунья! Чего ещё можно было ждать от актриски⁈ Вообразила себя… непонятно кем!
Лукина фыркнула, принялась перетасовывать в портфеле учебники и тетради.
Вернулись к своим занятиям, прерванным появлением Клубничкиной, и остальные ученики десятого «Б» класса.
Я снова указал Черепанову на список из трёх фамилий.
Уточнил:
— Нарисуешь?
— Конечно, — ответил Алексей.
Он воровато огляделся, склонился в мою сторону и прошептал:
— Вася, но ведь ты же подрался вчера с Тюляевым.
Я так же шёпотом ему ответил:
— Враньё. Это была не драка, а мелкая стычка. Можно сказать, мы просто активно пообщались. К тому же, я тебе снова повторю: из-за Клубничкиной я не дрался и драться не намерен. Как бы ей того не хотелось.
Черепанов вздохнул.
Я заметил, как он тоскливо взглянул в сторону школьного коридора, куда минуту назад удалился объект его обожания. Подумал о том, что Лёша выглядел сейчас, как брошенный хозяйкой пёс. Покачал головой, вынул из портфеля тетрадь и учебник.
После урока математики я поинтересовался у Черепанова, за какие заслуги мне на позапрошлой неделе влепили двойку по литературе. Честно признался Алексею, что воспоминания о том событии начисто выветрились из моей памяти.
— Так ты же не рассказал стих, — напомнил мне Черепанов.
— Какой ещё стих?
— Маяковского.
— Я рассказал его на прошлой неделе.
— Да, — сказал Алексей. — А на позапрошлой неделе ты заявил, что поэзию Маяковского не любишь, и что учить стихи не намерен.
— Так и сказал?
Я удивлённо вскинул брови.
Черепанов кивнул.
Я покачал головой и заявил:
— Вот это я брякнул… не подумав.
Урок литературы начался с привычного обмена приветствиями между школьниками и учителем.
— Здравствуйте, товарищи будущие выпускники!
— Здравствуйте, Максим Григорьевич!
Я поднял руку, едва только мои одноклассники расселись по лавкам. Максим Григорьевич в ответ на моё рвение улыбнулся, продемонстрировал свои крупные резцы.
— Что случилось…
Он поправил на лице очки, бросил взгляд в журнал.
— … Пиняев?
— Случилось, Максим Григорьевич, — ответил я. — На позапрошлой неделе у меня двойка случилась. За Маяковского. На прошлой неделе я сдал вам стихотворение. Почему вы не исправили ту двойку?
Я поднялся с лавки, замер справа от парты.
Учитель литературы вновь изобразил кролика: блеснул зубами.
— На прошлой неделе я поставил тебе, товарищ будущий выпускник, в классный журнал заслуженное «отлично», — сказал Кролик. — На позапрошлой неделе ты получил не менее заслуженный «неуд».
Максим Григорьевич пожал плечами.
— Всё правильно, Пиняев? — сказал он. — Не так ли?
Я кивнул и спросил:
— Максим Григорьевич, когда я исправлю двойку?
— Зачем? — переспросил учитель.
Он развёл руками.
— Работай на уроках, Пиняев. Зарабатывай пятёрки. Говорят, ты неплохо разбираешься в математике. Подсчитай, какое количество положительных оценок перекроют одну плохую. Уверен, ты справишься с такой задачей.
— Я тоже в этом уверен, Максим Григорьевич. Не сомневаюсь, что положительных оценок у меня в этой четверти будет предостаточно. Но мне не нравится та двойка. Хочу убрать её из журнала. Такое возможно?
Кролик откинулся на спинку стула, постучал подушечками длинных пальцев по столешнице. Пристально взглянул на меня. Хитро сощурился.
— Наша страна, Пиняев, — сказал Максим Григорьевич, — это страна счастья и возможностей. У нас нет ничего невозможного. Для тех, разумеется, кто хорошо трудится. Упорство и труд всё перетрут. Слышал такую поговорку?
— Слышал, Максим Григорьевич. Я упорный. И трудолюбивый.
Учитель развёл руками.
— А раз упорный, — сказал он, — то я вознагражу твоё упорство. Ты говорил, Пиняев, что любишь поэзию Маяковского. Великолепно! К следующему уроку выучи наизусть пять… нет, десять стихотворений Владимира Владимировича.