Иришкин отец бросил взгляд через плечо. На секунду замер: прислушивался (в гостиной бубнил телевизор).
Он снова взглянул на меня и заявил:
— Василий, я долго думал над нашим с тобой разговором. Помнишь, мы с тобой рассуждали о развитии автомобильной промышленности в СССР? Тогда мы говорили о строительстве нового завода по производству легковых автомобилей. Ты спрогнозировал, что его построят в Ставрополе… то есть, в Тольятти.
Я снова кивнул.
— Помню.
— Так вот…
Виктор Семёнович закусил загубник трубки и словно на пару секунд погрузился в раздумья.
— … Я решил, что поработаю на этом заводе.
Лукин посмотрел мне в глаза.
Он не дождался от меня бурной реакции — пояснил:
— У меня друг работает в Москве, в Министерстве. Мой бывший однополчанин. Мы с ним вместе в окопах около Южного Буга селёдку из бочек ели. Потом меня ранили — наши пути разошлись. Но мы переписываемся… впрочем, не суть.
Лукин махнул рукой.
— Василий, я тут подумал на днях, о том, что ждёт меня в ближайшие годы, — сказал он. — Дети выросли: сын уже уехал, а дочь в этом году в университет поступит, скоро и замуж выйдет. Будем мы Верой сидеть дома, ругаться от скуки…
Виктор Семёнович усмехнулся.
Заявил:
— Так и будет, Вася. Точно. Поэтому я пришёл к выводу, что ещё не созрел для спокойной домашней жизни около телевизора. Чувствую, что хочу движения, активной работы. Душа просит новых вызовов и новых свершений. Чувствую себя сильным и энергичным, понимаешь?
— Понимаю, Виктор Семёнович. Вы ещё не устали от жизни.
Лукин указал на меня трубкой.
— Вот-вот, — сказал он. — Не устал. Двадцать лет назад я устал от войны. В этом я был совершенно уверен. А сейчас я уверен в том, что до сих пор не устал от жизни. Покой хорош, пока растишь детей. Но затем он кажется… не покоем, а отсутствием жизни.
Иришкин отец вздохнул.
— Как бы тебе это объяснить, Василий…
— Виктор Семёнович, я понял, о чём вы сказали.
Лукин приподнял брови.
— Ты умный парень, Василий, — сказал он. — Понятливый, не по годам. Думаю, ты уже сообразил, почему я упомянул новый завод. Здесь, у нас, словно болото. А на строительстве нового завода забурлит жизнь. Вот это самое бурление меня сейчас и манит.
Виктор Семёнович вновь обернулся и взглянул на дверь.
Затем он сказал:
— Похожее бурление, определённо, было здесь, в Кировозаводске на тракторном заводе, после войны. Наш завод мы восстановили буквально из руин. Все мы понимали, что делали большое и нужное для нашей страны дело. Работали в четыре смены, не покладая рук.
Лукин взглянул поверх моего плеча на окно, улыбнулся.
Мне почудилось, что эта улыбка омолодила его лет на пять.
— Трудное было время, — заявил Виктор Семёнович. — Трудное, но интересное. Особенно для нас, для ветеранов. Ведь мы несколько лет мечтали о том, как вернёмся домой, восстановим страну и завод. Восстановили. Скоро выпустим наш миллионный трактор!
Лукин взмахнул трубкой.
— Представляешь, Василий, миллионный⁈ Мы уже решили, что напечатаем фото этого трактора в городской газете. Чтобы весь город гордился нашим достижением. Сказал бы мне кто в сорок втором, что такое случится — я бы не поверил. Но трактор будет.
Виктор Семёнович закусил загубник трубки и тихо добавил:
— Завод легковых автомобилей мы тоже построим. Хочу и в этом поучаствовать. Так и написал своему приятелю из Министерства. Опыт работы с кадрами у меня большой. На новом месте он пригодится. Да и упорства у меня хватит — мой друг об этом прекрасно знает.
Виктор Семёнович вздохнул и спросил:
— Что думаешь, о моём решении, Василий? Или считаешь: староват я для новых свершений? Дорогу молодым?
Я улыбнулся и ответил:
— Вы не старик, Виктор Семёнович. Опыт у вас, действительно, большой. Но и энергии ещё предостаточно. Всё у вас получится. Было бы желание.
— Вот и я так думаю, — сказал Лукин.
Он вздохнул и попросил:
— Василий, ты только моей дочери пока ничего не говори. Вера тоже ещё не знает о моём решении. Да и что тут знать-то? Пока ещё ничего не ясно. Ответ из Москвы я не получил. Ну, а там… посмотрим.
Перед сном я сказал:
«Эмма, найди мне информацию о Викторе Семёновиче Лукине. Год его рождения я не знаю. Место рождения… обойдемся и без него. Добавь в поиск фразы: „город Кировозаводск“ и „Кировозаводский тракторный завод“. Ещё, пожалуй, добавь в поиск словосочетания „город Тольятти“ и „Волжский автомобильный завод“. Есть что-нибудь?»
«Господин Шульц, найдено семьсот восемь…»
«Семьсот восемь упоминаний? — перебил я. — А в Википедии о нём написали?»
«Есть две страницы…»
«Озвучь русскоязычную».
«Лукин Виктор Семёнович, родился двадцатого мая тысяча девятьсот пятнадцатого года в городе Екатеринозаводск, Российская империя, — сказала Эмма. — Советский промышленник. Герой Социалистического Труда. Член КПСС. Генеральный директор Волжского автомобильного завода с тысяча девятьсот семьдесят пятого года…»
Утром мы с Иришкой вышли из подъезда и во дворе своего дома встретили Гену Тюляева. Гена не пояснил, почему сегодня он свернул по пути к школе в наш двор — мы его об этом не спросили. Иришка не выпустила мою руку, но взяла под руку и Тюляева (Генка забрал у неё из руки портфель).
Геннадий едва ли не сходу сообщил нам, что его отец вчера вечером пообещал: «представит» меня к награждению медалью «За отвагу на пожаре».
— Васе дадут медаль? — переспросила Иришка.
Она заглянула Геннадию в глаза.
Тюляев неуверенно пожал плечами.
— Если утвердят награждение, — ответил он. — Это государственная награда. Она вручается от имени Президиума Верховного Совета СССР.
Лукина удивлённо вскинула брови. Её глаза ярко блеснули в свете уличного фонаря.
— Конечно, утвердят! — заявила Иришка. — Куда они денутся⁈ Утвердят, как миленькие! Ведь вся страна знает, что мой брат — комсомолец-герой!
Она повернула лицо в мою сторону, дёрнула меня за руку.
— Вася! — сказала Лукина. — Тебя обязательно наградят медалью. Вот увидишь. Ты это заслужил!
Она мечтательно улыбнулась и добавила:
— О тебе и о нашей школе снова напишут в газете «Комсомольская правда». Правда, здорово, мальчики?
— Наверное, — сказал Генка.
Он едва заметно пожал плечами — Иришка не заметила его жест (или сделала вид, что не заметила).
Лукина посмотрела в небо, улыбнулась.
Я усмехнулся и процитировал отрывок из стихотворения Твардовского:
— Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль.
Глава 9
По дороге к школе Иришка пригласила Генку сегодня вечером к нам в гости. Официально — она попросила Тюляева помочь мне в разборе писем от читателей газеты «Комсомольская правда» (половина посланий так и лежали пока нераспечатанными).
Геннадий ответил, что с удовольствием бы нам помог. Но вечером состоится последняя перед концертом репетиция спектакля, где он играл одну из главных ролей. Тюляев загадочно улыбнулся и сообщил: после репетиции сегодня запланировал, что решит «одну наболевшую проблему».
Помощь в разборе писем он нам всё же пообещал, но перенёс её на завтра.
Иришка улыбнулась Генке в ответ. Пожелала ему удачи на репетиции.
Разочарование промелькнуло в её взгляде лишь на мгновение — в тот самый момент, когда Тюляев отвлёкся (он поздоровался со встретившимся нам около школы одноклассником).
— Здравствуйте, товарищи будущие выпускники! — бодрым голосом воскликнул наш временный классный руководитель.
Он улыбнулся, сверкнул крупными кроличьими резцами. Поправил очки.
— Здравствуйте, Максим Григорьевич! — нестройным хором ответил учителю десятый «Б» класс.
— Присаживайтесь.
Максим Григорьевич прошёл к столу, бросил на него классный журнал. Поставил под подоконник портфель. Он не уселся на стул — вернулся к первой парте среднего ряда, пробежался взглядом по лицам учеников. Взглянул он и на меня: мимолётно, не задержал на моём лице взгляд.
Мне показалось, что Кролик сегодня пребывал в прекрасном настроении (он словно уже почувствовал приближение весны, зарплаты и летнего отпуска).
— У меня для вас прекрасная новость, товарищи будущие выпускники, — объявил Максим Григорьевич. — Нет, занятия в школе ещё не завершились, и школьные экзамены не отменили, даже не надейтесь. Но мне только что сказали: с четверга к обязанностям вашего классного руководителя вернётся Лидия Николаевна Некрасова. Рады ли вы этому так же, как радуюсь я?
Кролик улыбнулся, поправил дужки очков.
Сказал:
— Не слышу вашего дружного ответа, товарищи будущие выпускники.
Учитель вопросительно вскинул брови.
Ученики десятого «Б» класса ожили, поёрзали на лавках, обменялись тихими репликами.
— Неужели он её бросил? — сказала сидевшая за первой партой Надя Веретенникова.
Она широко распахнула глаза, прижала к губам кончики пальцев. Взмахнула длинными ресницами.
Максим Григорьевич опустил взгляд на Веретенникову и переспросил:
— Кто и кого бросил? Надежда, поясни.
Я со своего места заметил, как лицо Нади-большой покраснело от смущения. Надя вздрогнула, втянула голову в плечи.
В классе воцарилась тишина — на лице комсорга класса скрестились почти три десятка взглядов.
— Нашу Лидию Николаевну… — произнесла Веретенникова. — Этот… её… эээ…
Надя-большая замолчала, словно позабыла вдруг слова русского языка. Шмыгнула носом.
Максим Григорьевич выждал пару секунд, потёр указательным пальцем переносицу.
— Не понимаю, — сказал он. — Веретенникова, повтори свой вопрос. Только теперь сделай это с чувством, с толком, с расстановкой. Я знаю: ты это умеешь. Давай, Надя, не стесняйся. Чтобы тебя понял и я, и весь класс. А то мне показалось, что один из нас ещё не проснулся: либо я, либо ты.