Я и Черепанов хором ответили:
— Спасибо, Клавдия Ивановна.
К служебному входу в актовый зал мы подошли, когда прозвучал первый звонок. Он раздался, как и в обычном театре, за пятнадцать минут до начала представления. Около двери стояли комсомольцы-дежурные (выступавшие сегодня в роли посыльных). Они лениво переговаривались, изредка прикрикивали на появлявшихся в коридоре пионеров (те, будто иллюзионисты, неизвестным образом просачивались сквозь двери спортзала). Дежурные поздоровались со мной и с Черепановым, сообщили о том, что нас разыскивала комсорг школы. Зосимова будто услышала своё имя: выглянула из актового зала.
— Вася, Лёша, где вы ходите? — спросила она. — Забыли? Сегодня с вашего номера всё начнётся.
Я не без интереса оглядел Ленин наряд: летнюю полевую гимнастёрку РККА образца тридцать пятого года с юбкой, пилоткой и с кожаным ремнём комсостава РККА со звездой на латунной пряжке. Пилотка на голове Зосимовой чуть склонилась на бок, блеснули серп и молот на новенькой звезде-кокарде. Папка в руках комсорга заменила командирский планшет. Лена сурово взглянула на меня и на Алексея. Покачала головой. Её коса будто стряхнула пыль с гимнастёрки. Черепанов виновато пожал плечами. Я улыбнулся. Отметил, что форма сидела на Зосимовой идеально, словно пошитая по фигуре.
— Бойцы Пиняев и Черепанов явились для прохождения службы, — отчитался я.
— Входите, — сказала Лена.
Она попятилась в зал, поманила нас за собой.
Во главе своего маленького отряда я шагнул через высокий порог. Услышал хорошо знакомый гул голосов зрительного зала. По коже пробежали мурашки. Я скорее не увидел, а почувствовал, как вздрогнул ступивший вслед за мной в зал Черепанов.
— Спокойно, Лёша, — сказал я. — Выдохни. Никто тебя не укусит.
— Народу-то сколько собралось… — пробормотал Алексей.
— Вот ваши места, — сказала Зосимова.
Она указала на стулья, которые стояли у стены под портретами Карла Маркса и Фридриха Энгельса в пяти шагах от лестницы, ведущей на сцену. Я по привычке запрокинул голову и прочёл надпись над сценой: «Да здравствует великое, непобедимое знамя Маркса-Энгельса-Ленина! Да здравствует Ленинизм!»
— Ждите здесь, мальчики, — сказала Зосимова. — Скоро начнём.
Она сопроводила свои слова строгим взглядом и поспешила к служебному выходу. Я посмотрел ей вслед. Снова подумал о том, что форма сидела на Зосимовой идеально. Увидел, как Лёша послушно побрёл к своему месту и устало плюхнулся на стул. Сам я не отправился под портрет Энгельса — подошёл к сцене, повернулся лицом к зрительному залу. Посмотрел на лица людей. Почувствовал, как хорошее настроение собравшихся в актовом зале граждан наполняло меня бодрящей энергией — в точности как тогда, в детстве. Ощутил, что едва ли не дрожу от нетерпения в ожидании своего выступления.
Я обернулся и посмотрел на пианино, увидел прислонённую позади него к стене гитару. Поборол желание прямо сейчас взобраться на сцену и взглянуть в зрительный зал под более привычным углом: сверху вниз. Невольно взглянул на часы — до второго звонка осталось чуть больше семи минут. Я подмигнул нервно покусывавшему губы Черепанову. Наклоном головы поздоровался с взглянувшей в мою сторону женщиной — той самой, которая угощала меня пирожками. Снова улыбнулся круглолицей Фавзие Гареевне. Отыскал глазами застывших около входа в зал работников газеты «Комсомолец»: Анастасию Реву и усатого Николая.
Отметил, что в зале ещё остались свободные места. Но и Тюляев с Галиной то и дело провожали до пока пустовавших кресел новых гостей. Я увидел, как Генка отвёл Виктора Семёновича и Веру Петровну Лукиных к будто бы нарочно занятым для них в третьем ряду местам. На груди Иришкиного отца я приметил наградные планки — вспомнил, как Лукин совсем недавно упомянул об окопах около реки Южный Буг. Поискал взглядом Илью Фёдоровича Иванова. Но заметил лишь Наталью Андреевну, его жену (рядом с Фавзиёй Булкиной). Я скользнул взглядом по залу. Обнаружил, что Илья Муромец сейчас шёл к сцене.
Смотрел он при этом мне в лицо.
Физрук остановился в шаге от меня, опёрся рукой о край сцены.
Он пристально взглянул мне в глаза, спросил:
— Пиняев, ведь это ты утащил из тренерской комнаты нож?
Я не заметил в его взгляде ни злости, ни негодования — в нём по-прежнему читалась лишь усталость.
— Только не отнекивайся, Пиняев, — сказал Илья Муромец. — Нож пропал сразу после твоего визита за мячами. Это ты его взял. Больше некому. Признавайся.
Физрук пригладил рукой усы.
— Обещаю, что никому об этом не расскажу, — добавил он. — Не бойся. Только скажи честно, Пиняев. Зачем он тебе понадобился? Рассказывай, куда ты его дел.
Я дёрнул плечом и ответил:
— Я выбросил его в урну около магазина «Гастроном».
— В урну? Зачем?
— Финский нож — это опасное оружие. В школе ему не место.
Сонливость во взгляде физрука сменилась удивлением.
— Выбросил в урну? — переспросил Иванов. — Пиняев, ты это серьёзно сказал?
— Совершенно серьёзно, Илья Фёдорович, — ответил я.
Физрук покачал головой и поинтересовался:
— Пиняев, ты идиот? Хлеб-то теперь чем резать? Чем я открою консервы?
Илья Муромец покачал головой. Я не услышал, что он пробормотал. Но заподозрил, что учитель физкультуры одарил меня нелестными эпитетами. Иванов развёл руками, посмотрел на лица сидевших в первом ряду гостей: он словно искал у них поддержку. Физрук снова качнул головой. Затем он поднял взгляд выше и сместил его в направлении главного входа в актовый зал. Краем глаза я заметил, что в дверном проёме появились новые гости. Увидел их и Илья Фёдорович. Он уставился на шагнувших в зал людей; замер, задержал дыхание. Мне показалось, что Илья Муромец побледнел.
Я тоже взглянул на группу явившихся на концерт граждан.
Увидел, что впереди других, лицом к залу стояла Серафима Николаевна Маркелова.
Глава 14
Под потолком актового зала ярко светились похожие на скопления белых шаров люстры. Блестели медали многочисленных гостей сорок восьмой школы. Запахи духов и одеколонов полностью затмили привычный запашок хлорки. От сидевших в первом ряду мужчин пахло табачным дымом. Из общего многоголосого гула то и дело выделялся то громкий звонкий смех, то хриплый кашель.
Я встретился взглядом с застывшей около входа в зал Серафимой Маркеловой — она махнула мне рукой, улыбнулась. На Илью Муромца она взглянула лишь мельком, без особого интереса. Тут же повернула лицо в сторону шагнувшей к ней черноволосой Галины, улыбнулась в ответ на её приветствие. Я заметил, что Илья Фёдорович сошёл с места и медленно направился в сторону Маркеловой.
Иванов точно позабыл о нашем диалоге. Он медленно и словно неуверенно двинулся по проходу между рядами кресел. Всё ещё пристально смотрел вперёд. Он будто бы держался взглядом за профиль Серафимы Николаевны. Следовал к нему, как на свет маяка, не выпускал его из виду. Муромец шёл на прямых ногах, чуть расставив руки — словно готовил для Маркеловой дружеские объятия.
Я последовал за физруком. Так же медленно: мы точно на охоте подкрадывались к дичи. Я шёл мимо гостей концерта, следил за движениями Ильи Фёдоровича. Слушал, как сердце в груди подсчитывало наши шаги. Меня окликнули. Я узнал голоса Иришкиных родителей, но не повернул голову — смотрел на пустые ладони Ильи Муромца. Заметил, как Галина повела Маркелову в сторону окон.
Муромец будто бы и не заметил, что Серафима Николаевна ушла с нашего пути. Он следовал прежним курсом, не следил за Маркеловой взглядом — всматривался в том же направлении, что и прежде: не спускал глаз со стоявших у входа людей. Я снова проследил за направлением его взгляда. Женщин у двери не увидел. Задержал внимание на изуродованном ожогами лице мужчины.
Сообразил, что именно к этому человеку и следовал Илья Фёдорович Иванов. Седовласый мужчина со следами старых ожогов на левой стороне лица заметил интерес физрука. Сперва с удивлением, а потом с кривоватой улыбкой он следил за нашим приближением. Я видел, как Муромец всё шире расставлял руки. Заметил, что Илья Фёдорович тоже улыбался: растеряно, неуверенно, недоверчиво.
Иванов остановился в двух шагах от топтавшегося у входа в зал гостя (невысокого, с короткими седыми волосами и с будто бы смятой кожей на левой части лица, одетого в слегка потёртый серый костюм без орденских планок). Заходившие в зал люди обходили их стороной, словно приливная вода, которая огибала прибрежные скалы. Физрук и гость концерта рассматривали друг друга.
Муромец махнул руками, произнёс:
— Леонид Аристархович? Как же это? Командир?
— Здравствуй, Илья, — ответил гость. — Рад тебя видеть.
Говорил он тихо и словно с трудом.
Иванов неуклюже подпрыгнул на месте. Ринулся к гостю, сграбастал его в объятия.
Леонид Аристархович похлопал Муромца по плечу.
Иванов прижал изувеченное ожогами лицо мужчины к своей щеке.
Повторил:
— Командир. Командир. Командир…
Я снова увидел: Илья Фёдорович улыбался, а по его лицу катились слёзы.
— Живой! — неожиданно громко сказал Муромец.
Он отстранился от «командира», заглянул ему в глаза.
— Леонид Аристархович, мне сказали, что ты погиб, — с обидой в голосе заявил Иванов. — Летом сорок четвёртого, под Витебском. Сказали, что вся ваша рота там полегла!
Он мазнул по влажным щекам ладонью.
«Командир» вновь продемонстрировал физруку кривую улыбку.
— Это правда, Илья, — ответил он. — Все полегли. Мало кто из наших тогда выжил.
Илья Муромец судорожно вздохнул.
— А ты живой, — сказал он.
— Я живой, — подтвердил «командир».
Сказал он эту фразу будто с иронией; будто говорил совсем не то, о чём подумал.
Исчез затор из гостей школы, собравшийся на десяток секунд у входа в актовый зал.
Я увидел, как в зал вошла Лидия Николаевна Некрасова. Меня она поначалу не заметила — Некрасова с тревогой во взгляде посмотрела на замерших друг напротив друга мужчин. Я отметил, что круги вокруг глаз классной руководительницы десятого «Б» класса не исчезли. Вот только выглядела Лидия Николаевна сейчас будто бы на пять лет моложе, чем во время нашей прошлой встречи.