Признался:
— Кажется, я растерялся.
Черепанов дёрнул плечом.
— Мне и самому было немного не по себе, — ответил я. — Не ожидал, что наш номер произведёт такой фурор.
— Лёша, ты молодчина, — заявила Иришка. — Отыграл уверенно и без помарок.
Алексей вздохнул.
— А мне показалось… — сказал он.
Я прервал его.
Сказал:
— Тебе показалось. Ты действовал грамотно. Выглядел матёрым артистом: словно полжизни провёл на сцене.
Лукина взглянула на Генку.
Тюляев сказал:
— Парни прекрасно выступили. Даже Черепанов.
Надя Степанова погладила Лёшу по плечу.
Черепанов улыбнулся — уже радостно.
Он обвёл взглядом столпившихся вокруг нас школьников и заявил:
— Знаете, а мне тоже понравилось. Честное слово! Хотя и было страшновато.
Из актового зала появилась Лена Зосимова. Она прикрыла за собой дверь — оставила только узкую щель, из которой доносились звуки марша. Лена взглянула на собравшихся в коридоре школьников, решительно прошла к столу, взяла графин. Воду в стакан она налила уверенно — её рука не дрогнула. Лена залпом опустошила на четверть заполненный стакан и шумно выдохнула. Пилотка на её голове вновь покосилась, будто от усталости. Зосимова похвалила меня и Лёшу. Сказала, чтобы мы не расслаблялись и не отвлекались. Сообщила, что нам сегодня ещё предстояло сделать «много работы». Задержала взгляд на Иришке.
— Хорошая причёска, — сказала она. — Лукина, она тебе очень идёт. Ты прямо… расцвела.
Иришка улыбнулась.
Обронила:
— Спасибо.
Она стрельнула глазами в лицо Тюляева. Генка и не спускал с лица моей двоюродной сестры глаз.
Их взгляды встретились.
На Генкиных скулах вспыхнул румянец — с Иришкиных щёк румянец и не сходил, будто она лишь минуту назад явилась с мороза.
Зосимова усмехнулась, повернула лицо в мою сторону.
— Василий, скоро твой выход, — напомнила она. — Помни: на этот раз ты выступишь один. Не сомневаюсь, что ты справишься. С удовольствием тебя послушаю.
Она глубоко вдохнула и шагнула к входу в актовый зал. Стиснула в руках папку.
Взглянула на меня через плечо и сказала:
— Удачи тебе, Вася.
— Спасибо, Лена, — ответил я. — Тебе тоже удачи. Всё будет хорошо.
— … Музыка Василия Соловьёва-Седого, слова Александра Чуркина, — объявила Зосимова. — Песня называется «Вечер на рейде». Исполняет ученик десятого «Б» класса нашей школы Василий Пиняев.
Я переступил порог зала и решительно подошёл к сцене. Взбежал по ступеням. Зал встретил меня овациями и улыбками. Я вновь поприветствовал гостей школы взмахом руки. Демонстративно улыбнулся ведущей концерта — Лена прошла мимо меня к лестнице, на ходу поправила пилотку. За пианино я не сел. Взял в руки гитару, набросил на себя ремешок. Первые аккорды отыграл, пока шёл к краю подмостков. Гитарный гриф будто бы в нетерпении задрожал у меня под рукой. Поскрипывали под ногами доски. Я остановился, нашёл взглядом лицо Натальи Андреевны Ивановой, у которой на груди блеснула медаль «За оборону Ленинграда».
Иванова улыбнулась — печально. Положила голову на плечо мужа.
— Споемте, друзья, ведь завтра в поход, — запел я, — уйдем в предрассветный туман. Споем веселей, пусть нам подпоет седой боевой капитан…
При подготовке сегодняшнего репертуара я чаще всего спрашивал у Эммы не слова песен. Потому что их слова я помнил прекрасно. Меня интересовала дата создания той или иной музыкальной композиции. От исполнения многих прекрасных песен я сегодня отказался лишь по причине того, что сейчас (в начале тысяча девятьсот шестьдесят шестого года) их ещё не написали. Поэтому я и выспрашивал у своей виртуальной помощницы даты создания того или иного советского шлягера — с сожалением слышал о том, что любимые мною песни ещё не прозвучали с экранов кинотеатров и со сцен концертных залов.
— … Прощай, любимый город! Уходим завтра в море…
Несколько раз я поинтересовался у Эммы историей создания той или иной музыкальной композиции. Выяснял, уместно ли исполнить её на сегодняшнем концерте. Выслушал я и историю песни «Вечер на рейде». Эмма сообщила, что «Вечер на рейде» — одна из первых песен войны. Написана она в Ленинграде, который стал прифронтовым городом уже в первые месяцы Великой Отечественной войны. Поэт и композитор, посвятили её морякам, защищавшим подступы к Ленинграду. Я подумал, когда только что поднимался на сцену: Чуркин и Соловьёв-Седой сочиняли эту песню, а где-то рядом с ними уже трудилась ради победы двенадцатилетняя Наташа, будущая жена нашего Ильи Муромца.
— … О дружбе большой, о службе морской, — пел я, — подтянем дружнее, друзья!‥
Понял, что не только я помнил историю создания этой песни: в глазах Натальи Андреевны Ивановой блеснули слёзы. Иванова уже не смотрела на меня. Её взгляд сместился в сторону от моего лица. Словно его отвлекли навеянные моим пением образы. Я пробежался глазами по лицам замерших в зале гостей. Отметил, что в звучание моего голоса и в музыку не вклинивались сейчас даже скрипы кресел. Увидел, как Иришкина мама шевелила губами: подпевала мне. Виктор Семёнович Лукин тоже не спускал с меня глаз, поглаживал жену по руке. Смотрели на меня и Некрасовы. Я заметил, как директриса стёрла платком со щёк слёзы.
Допел:
— … И ранней порой мелькнёт за кормой знакомый платок голубой.
Я отыграл финальные аккорды. Две секунды стоял на сцене при полной тишине (мне почудилось, что я различил звучавшие в школьном спортзале детские голоса). Затем услышал первые робкие хлопки. Это были первые покатившиеся по горному склону камешки — они породили лавину оваций. Я подумал, что дожидавшиеся своей очереди выйти на сцену в спортивном зале юные артисты наверняка услышали звуки порождённой моим пением бури. Представил, как они сейчас притихли, прислушивались. Я улыбнулся, поблагодарил зрителей — мои слова никто не услышал. Я прошёл к пианино, прислонил к стене гитару.
У самой лестницы я едва не столкнулся с Зосимовой. Лена придержала меня за руку, привстала на цыпочки. Шепнула, чтобы я не уходил из зала, дождался её около сцены. Сообщила: директриса хочет со мной поговорить. Я вновь поправил на голове ведущей концерта непослушную пилотку, кивнул. Спустился по лестнице, взглянул в сторону приоткрытой двери служебного хода (заметил сквозь щель кончик носа притаившегося в коридоре около двери комсомольца). Подошёл к стене и стал под портретом Энгельса. Снова улыбнулся гостям, смотревшим на меня с мест в зрительном зале.
Взглянул туда, где стояли Лидия Николаевна и её муж. Клавдию Ивановну рядом с ними не увидел. Заметил между рядами кресел движение — буквально по ногам других гостей в мою сторону пробиралась Наталья Андреевна Иванова. Жена Ильи Муромца преодолела разделявшее нас расстояние. Шмыгнула носом, улыбнулась. Посмотрела мне в глаза. Решительно схватила мою голову двумя руками, расцеловала меня в щёки. Я вдохнул запах её духов. Увидел, как со своего места мне шутливо погрозил пальцем Илья Фёдорович. Жест мужа заметила и Наталья Андреевна.
Она отмахнулась от него, поправила воротник моей рубашки, прошептала:
— Молодец, Вася.
Иванова вновь шмыгнула носом, направилась к своему месту (на этот раз уже неторопливо и глядя под ноги).
— … Встречайте! — сказала стоявшая на сцене Зосимова. — Школьный хор «Дети Октября»!‥
Следующие слова ведущей утонули в рокоте аплодисментов. Дверь служебного хода приоткрылась. Блеснули очки на лице заглянувшего в актовый зал Максима Григорьевича. Шарканье ног известило о появлении участников детского хора: я услышал его раньше, чем увидел на пороге зала детей. Школьники пугливо хмурились. Один за другим они торопливо прошли на сцену, где их встретила ведущая концерта. Лена проследила за тем, как дети выстроились в шеренгу. Улыбкой встретила руководительницу хора, поднявшуюся на подмостки сцены следом за школьниками.
— Музыка Александра Александрова, стихи Николая Кооля, — объявила Лена. — Песня называется «Там вдали, за рекой». Исполняет детский хор «Дети Октября»!
Лена поаплодировала — спровоцировала новый всплеск оваций в зале. Прижала к груди папку и направилась к лестнице. Она ещё шла по ступеням, когда ожило пианино. Я слушал тревожные звуки музыки, смотрел на лица вытянувшихся по струнке пионеров. Вспомнил, как стоял на сцене вот так же, плечо к плечу с другими юными певцами — много лет назад. Даже вспомнил вдруг лица и имена некоторых своих приятелей, вместе с которыми выступал в составе хорового коллектива «Пионер», существовавшего при Гостелерадио СССР. Вздохнул. Перевёл взгляд на спускавшуюся со сцены Зосимову.
— Там, вдали за рекой, засверкали огни, — запели дети, — в небе ясном заря догорала…
Я слушал пение школьников. Наблюдал за тем, как Лена подошла к двери служебного выхода. Видел, как Лена перекинулась парой фраз с заглянувшим в зал учителем литературы. Зосимова кивнула в ответ на слова Максима Григорьевича. Оглянулась на сцену, где звучали тревожные детские голоса. Затем она отыскала взглядом меня. Подошла ко мне, укоризненно покачала головой. Поспешно вынула из кармана гимнастёрки белый платок. Потёрла платком мои щёки — я заметил появившиеся на белой ткани следы розовой губной помады. Лена взяла меня за руку и потянула к главному выходу.
— Там Клавдия Ивановна, — сказала она. — Ждёт нас.
Я пошёл следом за Зосимовой.
Спросил:
— Что случилось?
Зосимова повернула ко мне лицо, но тут же отвела взгляд.
— Пришла Света Клубничкина, — ответила Лена.
Глава 16
— … И без страха отряд поскакал на врага, — пел детский хор, — завязалась кровавая битва…
Вслед за Леной я вышел в вестибюль школы, прикрыл дверь — детское пение стало значительно тише. За пределами актового зала я почувствовал прохладу. Отметил, что запах табачного дыма в вестибюле стал отчётливее, а ароматы женских и мужских парфюмов почти исчезли. Я пробежался взглядом по украшенным поздравительными плакатами стенам. Посмотрел на Зосимову. Увидел, что пилотка на её голове вновь печально склонилась набок (будто тот смертельно раненый боец, о котором сейчас пел хор). Лена взглянула мимо меня — я обернулся. Заметил стоявшую рядом с входом в гардероб Клавдию Ивановну — та общалась с техничкой.