Но самой популярной версией оказался «московский след» моего сегодняшнего награждения. Прошёл слух о том, что на самом деле наградила меня не местная милиция, а московская. Будто бы я перед Новым годом помог задержать в Москве банду, промышлявшую грабежом получивших новогодние премии граждан. Слухи о том, скольких бандитов я задержал лично, разнились. Одни утверждали, что я доставил в столичное отделение милиции сразу троих преступников. Другие в меня верили меньше: говорили, что я довёл до милиционеров только двоих, а третий преступник «вырвался и сбежал».
С этой придуманной за день московской бандой ученики сорок восьмой школы связали и мой приезд в Кировозаводск. Они пришли к выводу, что милиционеры меня здесь спрятали от пока ещё гулявших на свободе членов банды. Предположили, что преступники пригрозили мне расправой за поимку их подельников. Поэтому меня и вывезли из столицы — спасали мою жизнь. Надя рассказала, что старшеклассники даже прикидывали теперь, не появлялись ли в нашей школе «подозрительные личности», задававшие обо мне вопросы. Кто-то обмолвился, что обо мне на железнодорожном вокзале расспрашивали некие «москвичи».
— … Вот такие дела, — завершила свой рассказ Надя.
— Смотри внимательно по сторонам, Василий, — преувеличенно серьёзным тоном сказала Иришка Лукина. — Вокруг нашей школы вертятся подозрительные люди. Не попадайся им на глаза.
— Шутки шутками, — произнёс Черепанов. — Но вы уверены, что милиционеры задержали всех константиновских полицаев?
После уроков я обнаружил, что в вестибюле школы меня уже ждали Анастасия Рева и Николай. Они маячили около входа в гардероб (словно переживали, что я их не замечу и уйду домой). Фотограф провожал меланхоличным взглядом школьников и школьниц (по большей части — старшеклассниц). Анастасия беседовала с Максимом Григорьевичем. Точнее, это временно исполнявший обязанности классного руководителя десятого «Б» класса развлекал журналистку рассказами. Рева рассеяно улыбалась в ответ на слова Кролика и шарила взглядом по вестибюлю. При виде меня Анастасия встрепенулась, рванула мне навстречу (оставила Максима Григорьевича около гардероба в обществе усатого фотографа).
— Василий, я обо всём договорилась, — сообщила она.
Показала мне ключ.
На сопровождавших меня школьников Рева даже не взглянула — она рассматривала меня, будто уже прикидывала, как я буду смотреться в кадре и на странице газеты.
— Нам выделили кабинет, — сказала Анастасия. — Но сперва я хочу, чтобы мы сделали снимки и отпустили Николая. А дальше мы побеседуем без спешки. Я взяла с собой термос с чаем и конфеты, на случай, если вы проголодались.
Журналистка тряхнула тряпичной сумкой, которую держала в руках, улыбнулась. Я чётко услышал, как жалобно застонал при упоминании конфет желудок Черепанова. Алексей печально вздохнул. Я похлопал его по плечу. Попрощался с Иришкой, Лёшей и Надей-маленькой до вечера. Они пошли к Лукиным без меня (ещё днём пообещали мне, что помогут с разбором доставленной из Москвы корреспонденции).
Настя Рева озвучила мне свой план на наш с ней совместный вечер. Она сказала, что «мы сначала сфотографируемся», чтобы не задерживать Николая. После фотосессии «уединимся в кабинете литературы и побеседуем». Я не возразил журналистке (хотя с удовольствием бы сперва продегустировал чай и конфеты). Анастасия вынула из сумки большую деревянную расческу. Будто стилист, поправила мне причёску.
Я махнул рукой Иришке, Лёше и Наде, направившимся к выходу из школы.
Вопросительно взглянул на журналистку.
Анастасия кивнула и заявила:
— Сначала сфотографируемся около пианино.
Рева решительно зашагала к актовому залу.
Я последовал за ней. Заметил, что за нами двинулись фотограф и Максим Григорьевич.
Кресла в тёмном зрительном зале пустовали. Пахло хлоркой и табачным дымом. Свет в актовом зале горел лишь около сцены, где столпились актёры школьного театра. Лампы подсвечивали белую надпись на красной растяжке: «Да здравствует великое, непобедимое знамя Маркса-Энгельса-Ленина! Да здравствует Ленинизм!» С портретов на стене зала за нашим приближением внимательно следили Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Владимир Ленин.
Заметили наше появление и артисты. Те, что не участвовали в репетируемой сцене, поспешно затушили и спрятали сигареты. Клубничкина, Тюляев и черноволосая Галина даже не взглянули в нашу сторону. Они расхаживали на подмостках, толкали пафосные речи, размахивали руками.
Следом за Анастасией я пересёк зрительный зал.
Слушал звучавший на сцене диалог.
— … Мою сестру угнали в рабство в Германию! — закричала Галина.
Света Клубничкина будто бы ужаснулась от этой новости: она вскинула руки, прижала ладони к своим щекам.
Переспросила:
— Кого угнали?
Генка Тюляев напрягся, сжал кулаки.
— Немцы вывезли из нашего города уже восемьсот человек, — объявил он. — Я знаю: уже готовы списки ещё на полторы тысячи. Их отправляют в рабство!
Клубничкина развела руками.
— Что будем делать? — спросила она. — Нужно их освободить!‥
Мы дошли до сцены.
Журналистка зашагала по ступеням. Я — двинулся следом за ней (не без интереса рассматривал Анастасию со спины). Замыкал наше шествие фотограф.
Максим Григорьевич свернул около первого ряда зрительного зала; направился туда, где на фоне ярких ламп в воздухе ещё парил сигаретный дым.
— Ульяна, что ты предлагаешь? — спросил Тюляев.
Посмотрел он при этом не на Клубничкину, а на журналистку газеты «Комсомолец», которая подошла к стоявшему на сцене у стены пианино.
Анастасия жестом подозвала к себе Николая.
Я замер у края сцены, следил за репетицией актёров.
Светлана заявила:
— Мы нападём на них!‥
Клубничкина прервала фразу, обернулась.
Она посмотрела на меня, нахмурилась. Тут же перевела взгляд на Анастасию и на фотографа (те шёпотом обсуждали, с какого ракурса проведут фотосъёмку).
— Я не понимаю! — воскликнула Светлана. — Что происходит?
Её фраза прозвучала, будто часть сценического диалога — Рева и фотограф на неё не среагировали.
Клубничкина изобразила возмущение, подпёрла кулаками бока.
— Товарищи, — сказала она, — вы разве не заметили? Мы репетируем!
Журналистка снова никак не среагировала на реплику Клубничкиной. Она указала Николаю на пианино, нарисовала руками в воздухе квадрат — будто заключила пианино в рамку. Фотограф покачал головой и шёпотом возразил.
Светлана всплеснула руками. Она взглянула на стоявшего в зрительном зале Максима Григорьевича, словно попросила у него помощи. Но Кролик её взгляд не заметил: наблюдал за действиями работников прессы.
Света глубоко вдохнула и воскликнула:
— Товарищи из газеты!!
Рева и Николай замолчали и всё же обратили внимание на Светлану.
Анастасия улыбнулась и заверила:
— Ребята, вы нам не мешаете. Репетируйте. Не отвлекайтесь.
Она повернулась к Николаю и сказала:
— Лишние люди нам в кадре не нужны. Хочу, чтобы на снимке был только Василий. Попробуй разные эмоции…
Клубничкина повторила:
— Товарищи из газеты!!
Она снова завладела вниманием журналистки и фотографа. Решительно указала им рукой на выход из зала.
— Товарищи, покиньте актовый зал! — потребовала она. — Сейчас здесь репетируем мы. До семи часов зал в распоряжении нашего коллектива. Вернётесь сюда в своё время. Немедленно уходите!
Света тряхнула головой.
Рева и Николай переглянулись. Фотограф погладил пальцем усы (спрятал под ладонью улыбку).
Анастасия взглянула на Клубничкину и ответила:
— Девушка, успокойтесь. Не выходите из образа. У вас там только что советских граждан в рабство угнали. Спасайте их, не отвлекайтесь. Занимайтесь своим делом. Не мешайте взрослым людям работать.
Рева отмахнулась от Светланы и вновь указала Николаю на пианино.
— Коля, мне нужно показать Пиняева разносторонним…
Я заметил, как налились румянцем скулы и щёки Клубничкиной. Светлана шагнула в сторону пианино. Сжала кулаки (будто снова вошла в образ Ульяны Громовой и возмутилась действиями фашистов).
Она топнула ногой и громко переспросила:
— Это мы вам мешаем работать⁈ Писанину о Пиняеве вы назвали работой? Смешно!
Она скривила губы и пафосным тоном процитировала:
— Комсомолец Василий Пиняев, ученик десятого класса сорок восьмой школы нашего города доказал, что современные комсомольцы достойны памяти своих предшественников, прославившихся беззаветным мужеством во время Великой Отечественной войны…
Клубничкина замолчала, тряхнула головой и заявила:
— Это мы тут показываем зрителям настоящих героев! Ульяна Громова, Олег Кошевой, Любовь Шевцова, Сергей Тюленин — вот настоящие герои! Вот о ком нужно писать в газетах! А не кропать эти дурацкие статейки о московском мальчике Ваське Пиняеве!
Светлана ткнула в мою сторону указательным пальцем.
Я заметил, что её плечи вздрогнули (будто Клубничкину тряхнуло от холода).
— Уходите! — закричала Клубничкина. — Не мешайте НАМ работать!
По щекам Светланы скользнули слёзы.
Черноволосая Галина подошла к подруге, заглянула ей в лицо.
— Светочка, успокойся… — сказала она. — Ты чего?
— Я не успокоюсь! — крикнула Клубничкина. — Пусть уйдут!
Она вновь махнула рукой.
Журналистка покачала головой, произнесла:
— Коля, не обращай внимания. Это артисты, они всегда такие. Василий, подойдите к пианино.
Рева поманила меня рукой.
Николай снял крышку с объектива фотоаппарата.
— Не обращай внимания⁈ — воскликнула Светлана. — Прекрасно.
Она посмотрела на Гену Тюляева.
Заявила:
— Ладно. Тогда я уйду! Репетируйте без меня!
Клубничкина громко всхлипнула и поспешила прочь со сцены.
На бегу она обожгла моё лицо гневным взглядом. Буквально сбежала по ступеням в зал, ринулась к выходу из зала. За ней следом бросилась Галина. За Галиной к краю сцены направились братья Ермолаевы. Они тоже посмотрели на меня — словно обвинили в Светиной истерике. Братья спрыгнули в зал и зашагали на выход.