чонок с крышкой, в нем кофе не оказалось, пришлось лезть в тайник. На самой верхней полке за кварцевым светильником и банками с саган дайля я хранила зиплок пакет с запасным кофе, но тайник, похоже, кто-то рассекретил. Пара ложек, констатировала я, это, конечно, неуважительно по отношению к кофе, но можем сделать из него заварку и разбавить в своих кружках. А молоко, Мини спросила с надеждой, если есть сгущенка и кардамон, давай сделаем пряный молочный кофе? Нет. Нет ни кардамона, ни сгущенки, в холодильнике вообще ничего нет, отрезала я.
Я наврала, на днях я купила три банки сгущенки, они остались в моей комнате. Домой я носила гречку, макароны, сгущенку, но они испарялись, а взамен ничего не возникало. Принесенное с собой гости съедали сами, и волшебство равновесия и восполнимости, о котором все говорили, на меня почему-то не распространялось. Первое время я чувствовала свою ущербность: что-то со мной не так, магия не работает. Потом я поняла, что на самом деле ничего не сломалось, просто это моя карма. Похоже, в прошлой жизни я была скупой, а в этой жизни обязана научиться щедрости, смирению, обязана отдавать, не прося ничего взамен. Вопрос Мини вытолкнул меня из мутной иллюзии о кармических долгах. Ответив ей, я отвернулась и с жадностью вдохнула, но буквально сразу испытала вину. Мини ни в чем не виновата, подумала я, она просто спросила, есть ли сгущенка. Я поставила чайник и обернулась. Мини продолжала смотреть на меня щенячьими глазами, ее нисколько не задела моя грубость, возможно, она ее вообще не заметила.
Ты знаешь, якобы вспомнила я и смягчила тон, кажется, я покупала сгущенку пару недель назад, три банки. Две мы точно съели, а что с третьей, не помню, пойду посмотрю. Мини вскрикнула: как славно! Я так хотела кофе со сгухой! Ты не представляешь! Всю дорогу только о нем и думала. Учительским тоном я ответила, что радоваться рано.
Я шла по увешанному тибетскими молитвенными флажками коридору и размышляла о своих жадности и эгоизме. Может быть, я, действительно, отдаю долг за свою скупость? Даже если прошлой жизни никакой и нет, то достаточно вспомнить себя ребенком. Делиться – значит соблюдать приличие. Если у тебя всего одна конфета, предложи откусить половинку. Потому что есть при других и не делиться – нехорошо, можно человека обидеть. Я ненавидела делиться. Если бы меня не обязывали, мне и в голову бы не пришло предложить половину своей конфеты. И даже больше, от взрослых я часто слышала, что отдавать нужно лучшее из того, чем владеешь. Червивую половину яблока оставь себе. Игрушку, что считаешь самой красивой, – отдай. Если тебе позарез нужен ластик – все равно уступи соседу по парте, потом уже пользуйся сама. А мне хотелось яблоко без червей, самую красивую игрушку и ластиком пользоваться, когда я хочу, а не когда соседка по парте сотрет свои тупые каракули. Наверное, думала я, все, с чем теперь мне приходится сталкиваться, – в некотором роде урок. Кармический тренажер, на котором я должна отработать умение отдавать и взамен не ждать ни компенсации, ни благодарности.
В проходной комнате Семена я одернула занавеску и открыла форточку. В дальнем углу – гора спальников, пол завален туристическими пенками. Я подпалила палочку благовония и вставила ее в щель между лепестками керамического лотоса, подношение Ганеше. Сюда мог прийти любой – выпить чая, поспать. Сам Семен чаще ночевал в машине, зеленом минивэне, в котором ездил на Алтай, в Хакасию и Бурятию. Поэтому, чтобы принимать гостей, ему была нужна квартирантка, я платила символическую тысячу рублей, прибиралась, сдавала показания счетчиков. Весной и летом в комнате Семена постоянно кто-то торчал. Здесь вписывались шаманы, семьи рейверов и шестидесятилетние хиппари. Осенью те, у кого были деньги, уезжали в Индию или Тайланд. У кого денег на путешествия не было, возвращались к родителям, в теплые дни стритовали, другие снимали дачи в глуши, там мастерили незамысловатые поделки и продавали в интернете. Больше всего, как мне казалось, не везло тем, у кого не было ни денег, ни умений. Им приходилось работать и скитаться по впискам.
Себя я относила к третьей категории. Слуха у меня не было, я не умела рисовать или шить одежду. Меня привлекал образ жизни, который, например, вела Мини, мне он казался самым правильным. Но чтобы его вести, нужно было избавиться от страстей и страхов. Решиться я не могла: мне было страшно отпустить все и довериться потоку, одна только мысль, что у меня нет работы и заначки на два месяца вперед, ужасала. Я признавала только один вид сигарет, KENT 4; чтобы день начался, мне нужно было выпить две чашки кофе и съесть яичницу; если я чувствовала сильный запах (не важно, приятный он или нет), то не могла уснуть; у меня была контактная аллергия на все металлы, а это значит, что я не могла носить побрякушки из меди, латуни и алюминия.
В уме я перебирала три Гуны природы: Саттва, Раджас, Тамос. В себе я видела страсть и невежество, Раджас и Тамос, Саттвы, то есть благости, найти не могла. Однажды в квартире Семена останавливалась Моника, она говорила, что видит ауру человека. Посмотрев на меня, она покачала головой: у тебя так много страстей, все красное, страсти приносят страдания, разум – колесница, когда ты научишься им управлять, станешь опытным возничим, все, что тебя беспокоит, растворится. Потому что страсти – это проявление майи. Майя – великая иллюзия, скрывающая от тебя возможности просветления. Моника стащила с запястья медный браслет и протянула мне. Не снимай его, пока сама ты не можешь стать возницей своему разуму, браслет будет напоминать, что все – иллюзия. Помни: не существует ни болезни, ни тела, которое ее претерпевает. Когда я его надела, Моника щелкнула пальцами и добавила: кстати, этот браслет – тоже часть Майи.
Медь окислилась, запястье позеленело. На утро под браслетом зачесались крошечные волдыри, к вечеру зеленая полоса воспалилась. Нарывы лопались, из них текла желтая сукровица, она ускоряла химическую реакцию, волдырей становилось еще больше, подсохшие язвы чесались, я срывала корочку, из-под нее текло – и так по кругу. На пятый день тренировки возничего мое сине-желто-бурое запястье заметил управляющий кофейни. Он взял меня под локоть и вывел из бара в подсобку. В подсобке он орал, что гости платят деньги не только за кофе, но и за то, чтобы его не готовили гниющими руками. Орал про имидж заведения и мою мятую форму. Проорался, залез в аптечку, выдал мне «Спасатель», бинт и хлоргексидин: промой, намажь и приходи, забинтую тебе. Я не могла не подчиниться, со стыдом и разочарованием я стянула браслет и положила в карман фартука. Все это, думала я, как и зудящие волдыри, было испытанием моего намерения разрушить иллюзию.
Я вошла в свою комнату, и на случай, если заглянет Мини, осмотрела ее чужими глазами. До моего заселения здесь жил брат Семена, Кирилл, он верил в Конец Света 2012 года, кроме запасов гречки и свитеров его ничто не заботило. Кирилл переоборудовал шифоньер в стеллаж, под потолком построил антресоль. Он разобрал пол, расчистил между лагами пространство, обил его листовым железом. На антресоли он копил теплую одежду, посуду и туристическое снаряжение, в подполе держал медикаменты и консервы. Теперь все ячейки хранилища Кирилла были пусты. На каком-то из форумов он познакомился с девушкой, которая искала партнера для Конца Света. К 2010-ому Алиса планировала привести в порядок свое зимовье на Урале, ей были нужны мужские руки и сила, ну и мужчина тоже, она рассчитывала выжить и продолжить человеческий род. Сначала Кирилл и Алиса болтали по Skype, потом друг друга навещали и проверяли прочность намерений. В конце концов Кирилл сдал свои запасы транспортной компании и уехал к Алисе в Екатеринбург. Там они организовали заезд в таежное зимовье, после этого Кирилл на связь не выходил. Именно Кирилл настоял на моем заселении свою комнату.
С ним мы познакомились на одном из этно-фестивалей, я ездила туда волонтерить, это позволяло не тратить деньги и дарило чувство собственной нужности. Обычно я работала на кухне – кормила артистов, ведущих мастер-классов и таких же как я волонтеров. Кирилл был завхозом, его дотошность меня бесила: если губку для мытья посуды уносило рекой, новую не выдавал; ломался нож, долго гундел о моем расточительстве; подотчетным у Кирилла было все – газовые болоны, пластиковая посуда, даже спички. Однажды раскидывая продукты по полевой кухне, я наткнулась на весы и составленные Кириллом технологические карты. Я сроду не готовила по рецептам, обычно просто смотрела на закупку и готовила:
– вегетарианский плов + хлеб,
– гречка с грибами + хлеб,
– картошка тушеная с овощами + хлеб,
– макароны с тушенкой/макароны с бобами (для вегетарианцев) + хлеб,
– овсянка с сухофруктами на сгущенке + хлеб,
– суп чечевичный + хлеб,
– щи + хлеб,
– суп фасолевый + хлеб
То же с напитками и десертами:
– компот + вафля или печенье «Юбилейное»,
– чай масала + вафля или печенье «Юбилейное»,
– кофе со сгущенкой + вафля или печенье «Юбилейное»,
– какао + вафля или печенье «Юбилейное»,
– каркаде + вафля или печенье «Юбилейное»
К последнему ужину берегла шоколадные конфеты, фрукты и вино, чтобы приготовить глинтвейн. Если чего-то не хватало, звонила волонтерам в город, они довозили.
Бумажки с таблицами и электронные весы были последней каплей, я вышла из палатки, в паре метров от нее Кирилл вбивал колышек, обозначавший границу кухни, за которую может заходить только повар (то есть я), завхоз (то есть он) и волонтер с раздачи. Кирилл стоял спиной, я со всей злостью размахнулась и пнула его под тощий зад ногой в резиновом сапоге, а когда он в недоумении обернулся – разорвала техкарты и бросила листы ему в рожу. Я орала, что человек, не способный мириться с хаосом действительности не сможет выжить в лесу. Я терплю его, а лес терпеть не будет, лес просто уничтожит Кирилла нахуй! Потом, мне, конечно, пришлось извиниться, но я сделала это не от чистого сердца. Два года подряд, весной, летом и осенью он душил меня подотчетными губками для мытья посуды. Теперь я чувствовала себя отомщенной.