Редакция «Роад Муви» находилась в самом конце патриархального Кривоколенного и занимала двухэтажный особняк, украшенный колоннами. Площадка перед особняком была заставлена дорогими иномарками, из чего я сделала вывод, что дела у концептуального издания обстоят неплохо.
Мы поднялись на второй этаж, и Дарья приветливо распахнула передо мной дверь с табличкой «Гамбургский петух».
— Я к главному, ненадолго. А это тебе, чтобы не скучать.
И, сунув мне внушительную стопку «Роад Муви», она пулей вылетела из комнаты.
Глянцевые знаменитости обоих полов — все как один холеные, загорелые, оскалившие в снисходительной улыбке идеально ровные зубы (уж не сам ли господь бог снабжает запасными челюстями своих любимцев?); глянцевые знаменитости — мне не было никакого дела ни до них самих, ни до их верных возлюбленных и верных татуировок, ни до их обожаемых устриц и обожаемых ботинок в стиле «унисекс».
Дарья — совсем другое дело. Дарья — моя лучшая подруга. Соратница и наперсница, с которой прожито пять незабываемых лет в общаге универа. Пять лет — со всеми нашими мальчиками, абортами и волнистым попугайчиком Кешей, которого Дарья научила одной‑единственной, но сакраментальной фразе: «Девки, выпьем!»
…Долго рыться в помойке под флагом «Роад Муви» не пришлось: первый же номер явил мне «Гамбургского петуха» и его подведомственную курицу‑несушку Д. Валикову.
«Д. Валикова», очевидно, и была Дарьей, хотя я знала ее как Ставицкую, а потом — как Улюкаеву‑Гессен. Как и положено сотруднице продвинутого журнала, Дашка обмирала от Умберто Эко, хлопалась в обморок от одного упоминания о Саше Соколове и к месту и не к месту клялась святыми мощами вседержителя Набокова. К прочей мелкокалиберной шушере она относилась с прохладцей и так и норовила подлить в бочку меда даже не ложку дегтя, а ложку касторки. От этого ее заметки выглядели несколько странно и общий их пафос сводился к следующему: «Хотя если быть до конца принципиальными, то невозможно не указать и на проколы. NN, конечно, писатель любопытный, но, по‑моему, ему жена изменяет. И вообще, у него простатит, а дед его находился на оккупированной территории».
Но в целом Дашкины пасквили были прехорошенькими и до безобразия походили на саму Дашку — такие же веселые, циничные и саблезубые. Она была просто создана для спецопераций по отстрелу зазевавшихся беллетристов.
Мне же в лучшем случае остается только нашивать ей на рукава знаки отличия. И щипать корпию. А всему виной мой аналитический тугоплавкий ум, пригодный разве что на философские трактаты: не ко времени, ох не ко времени я его выпестовала! Да еще Бывший со своей заджипованной клячей!..
Из раздумий о невыносимой легкости бытия меня вывел голос Дарьи. Она стояла, ухватившись за ручку двери, и с кем‑то сладострастно грызлась.
— Как же вы меня достали с вашей Канунниковой! — с яростью в голосе вопила она. — Может быть, вообще переименуем журнал, раз уж она в каждом номере восседает? Так и назовем — «Аглая: призрак ночи». Или нет — «Аглая: симфония ужаса».
За дверью кто‑то осуждающе забубнил. Несколько секунд Дарья молчала, но потом ее голос вновь взвился до апокалиптических высот:
— Не буду я давать рецензию, не буду!!! Пускай «Спутник библиофила» дает. Он всем дает. И как только триппер до сих пор не подхватил, удивляюсь!
Закончив свою бурную речь этим венерологическим пассажем, Дарья ввалилась в комнату и так хлопнула дверью, что у меня из рук вывалилась вся стопка «Роад Муви».
— Неприятности? — Я сочувственно покачала головой.
— Творческие разногласия. Не обращай внимания…
— А кто такая Канунникова?
Дарья, до этого бегавшая по комнате, остановилась, как громом пораженная:
— Ты не знаешь, кто такая Канунникова?!
— Нет.
— Ты меня разыгрываешь.
— Да нет же.
Все последующее показалось мне дурным сном. Дашка, надменная, циничная Дашка, повалилась передо мной на колени и принялась исступленно бить поклоны. И так же исступленно креститься:
— Господи! Благодарю тебя, господи!!! Свершилось! Хоть кто‑то о ней не знает! Хоть кто‑то о ней не слышал, господи! Какое счастье!..
На глазах у Дарьи проступили слезы благодарности. Еще раз стукнувшись лбом о паркет, она попыталась ухватить мою руку и поцеловать ее.
Это было уж слишком. Я отдернула пальцы, на всякий случай отошла к окну и уже оттуда запустила в Дарью вопросом:
— Может, объяснишь мне, что происходит?
— Сначала поклянись, что ты не врешь. Что ты действительно не знаешь, кто такая Аглая Канунникова.
— Понятия не имею.
— Поклянись.
— Хорошо. Клянусь.
Религиозный экстаз затух так же стремительно, как и вспыхнул, Дарья устроилась в кресле, выбила из пачки пухлую светло‑коричневую сигарету «Captain Black» и с наслаждением закурила.
— Я жду, — напомнила о себе я.
— «Дервиш сжигает Париж», — с выражением произнесла моя чумовая подружка и нехорошо засмеялась. — Что такое «Дервиш сжигает Париж»?
— Кич, — с готовностью произнесла я, почувствовав, как организм начинает декалитрами вырабатывать желудочный сок. — Квинтэссенция пошлости.
— А теперь представь эту самую квинтэссенцию, но в объеме не… Сколько там было страниц у твоего бабуина?
— Восемьдесят семь.
— А теперь представь еще одно: их не восемьдесят семь, а четыреста восемьдесят семь. Четыреста восемьдесят семь страниц кича каждые четыре месяца. Это и есть Аглая Канунникова.
— Так она писательница? — осенило меня.
Дарья дернулась, как от удара током.
— Помнишь покойного Кешу?
— «Девки, выпьем»?
— Именно. Наш несчастный попугай — и тот нацарапал бы лучше. Жаль, подох не вовремя. А то украсил бы собой масскультуру.
— Чего ты бесишься? В стране полно авторов подобного чтива.
— Она — единственная, — в голосе Дарьи было столько ненависти и страстной убежденности, что я даже поежилась. — Единственная, кто смог так раскрутиться. Куда ни плюнь — всюду она. Знаешь, почему я купила машину? Потому что в метро все читают только ее. Видеть этого не могу!
— Ты меня пугаешь, — начала было я, но Дашка перебила меня самым бесцеремонным образом:
— А теперь еще новый геморрой. Эта сволочь выпустила очередную книжонку, которую я должна рецензировать. Редакция, видите ли, с большим интересом следит за творчеством Аглаи Канунниковой.
— Ну и напиши, что книга — полный отстой.
Дарья выпустила струю дыма мне прямо в лицо и прищурилась:
— Слушай, а почему бы тебе это не написать?
— Мне?!
— А что? Тряхни стариной, у тебя ведь неплохо получалось когда‑то. Выспишься на этой твари как следует. Народ тащится, когда распинают его любимцев, это часть игры… Больших денег, конечно, не обещаю, но если ты понравишься Главному… Это шанс.
— Я так не думаю…
…Остаток дня мы с шумом и гиканьем носились по разомлевшей Москве, пили кагор в каких‑то кафешантанах и текилу в каких‑то кабаках. Два раза меня вытошнило, два раза Дарью останавливали гаишники, и два раза ей удалось от них откупиться. Как мы добрались до Дашкиной квартиры, я не помнила. Но первое, что увидела, когда проснулась на следующее — отнюдь не прекрасное — утро, оказалось книгой Аглаи Канунниковой.
Книга лежала на полу у изголовья моей кровати.
Я свесила вниз голову, трещавшую по швам от непомерных вчерашних возлияний, и едва подавила в себе рвотный рефлекс.
Никогда больше не буду мешать текилу с кагором! С сегодняшнего дня — только минеральная. Ныне, присно и во веки веков.
Пока я торжественно клялась себе в этом, на пороге возникла Дарья с пакетом кефира в руках.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросила она.
Я красноречиво застонала.
— Выпей, — она присела на краешек кровати и протянула мне кефир. — Сразу полегчает.
Полегчало не сразу, а минут через пять. Но за это время я успела завещать Дашке чешскую швейную машинку «Минерва», мою единственную кормилицу. И богато иллюстрированное пособие «Шитье — сто один секрет».
— Не майся дурью, — окоротила меня Дарья. — Лучше сунь два пальца в рот.
Произнеся эту фразу, она выразительно посмотрела на книжку неизвестной мне Аглаи Канунниковой.
— Может, в тазик будет сподручнее? — дрожащим голосом спросила я.
— Не думаю.
Приступ тошноты прошел, и ко мне снова вернулась способность соображать. А вместе с ней пришло раскаяние: последний раз я так безобразно напилась по случаю защиты диплома.
— Журналистского диплома, — уточнила Дарья. — Журналистского! Мое вчерашнее предложение остается в силе. Я сейчас убегаю, а ты полистай опус нашей священной коровы. Может, что‑нибудь в голову и придет. Жратва в холодильнике. И не пей много кефира, там тоже есть градусы. Учти, что вечером мы приглашены на коктейль.
— Куда?
— На коктейль. В одну симпатичную галерею. Недавно открылась. Цэ.
«Цэ» означало «целую». В более широком смысле: «Будь здорова, не кашляй, водки не пей и не спи с кем попало».
— Цэ‑цэ, — ответила я и снова рухнула на кровать.
Двужильная, закаленная в бесконечных московских попойках Дашка умчалась по делам своего «Роад Муви». Я осталась одна и только теперь вспомнила, что о свинствах Бывшего и о моей плачевной участи мы так и не поговорили. И предстоящий рейд на коктейль вряд ли ускорит этот разговор.
Но, черт возьми, именно этого я и хотела: устроить большой сквозняк в голове. Уж он‑то наверняка выдует все мысли о Бывшем. Так что да здравствуют Москва, Дашка и симпатичные галереи!.. Да здравствует большая прогулка!
Приняв этот лозунг как руководство к действию, я наконец‑то расслабилась и протянула руку к томику Аглаи Канунниковой. Вопреки моим представлениям о подобного рода чтиве, книга вовсе не выглядела экстремально. Никакого оберточного глянца, никаких анилиновых красок, никаких блондинок с кинжалом, зажатым в расселине груди. Напротив, обложка являла образец сдержанности, да и название не было таким уж кроваво‑разнузданным: «Такси для ангела».