— И что же неправильного нашел товарищ Булганин в словах товарища Новикова? — небрежно спросил Сталин с отсутствующим видом, но в глазах его на мгновение вспыхнул огонек.
— Товарищ Новиков говорит об этом так, словно он обвиняет нас, — ответил Николай Александрович. — А обвинять проще простого. Вот предложить решение, подобное тем, которые он предлагает в ОсИнфБюро нашим конструкторам и ученым, Новиков не может. Не в состоянии…
— Он делает что может. — Сталин вздохнул. — И на что ему хватает его полномочий. Как будут говорить потомки играет в длинную. Но неужели мы ничего не можем сделать уже сейчас?
Николай Александрович заломил руки и от того сделался похож на трагика из старинного провинциального театра:
— Нет, товарищ Сталин! — И когда Вождь удивленно приподнял бровь, поправился, — Можем! Можем и должны.
— Вот именно! — Берия тоже несколько театрально взмахнул рукой и сокрушенно покачал головой. А через мгновение продолжил уже другим тоном, в котором явственно зазвучали злые нотки, — И потом откуда это барство, эта уверенность в собственной непогрешимости?! «Если вдруг надумаете взять помощницу для товарища Поскрёбышева, можно уже сейчас ставить», — в голосе Наркома Внудел явственно проступал сарказм, — или «никаких должностей связанных с властью судебной или исполнительной. Только народное хозяйство и только под усиленным контролем»! Откуда у товарища Новикова эта святость Папы Римского? Может, после своих заслуг на фронте, товарищ Новиков зазнался? Зазнался и зарвался?
Сталин внимательно посмотрел на горящего праведным гневом Лаврентия Павловича, вгляделся ему в глаза. То, что он там увидел, Вождя не удивило: щербатая серая цементная стена, отделение солдат и Стальной Кир, стоящий возле стены с завязанными глазами. Или горящий автомобиль «Ленинград-1», рядом обгорелые изломанные тела пассажиров и Надежда Никитина, сидящая в подвале с пустым лицом, старательно выписывающая на сером листе бумаги: «Считаю своим долгом сообщить о своей работе на Германскую разведку…» Все это нисколько не удивило, но и не понравилось. А потому Сталин тихо, но грозно произнес:
— Лаврентий! — Помолчал и добавил еще тише и еще грознее, — Не сметь!.. Забыл что он мне, и тебе жизнь спас. Мне практически, а тебе фактически? Думаешь, если на моём месте был бы ты, он не прикрыл тебя своим телом? Он мог податься куда угодно. С его знаниями он в Америке как сыр в масле катался бы! Но пришёл к нам. Поверил. И после всего этого… мы… Да чем тогда мы лучше тех кто по другую сторону границы, с их ложью и лицемерием?!!
Берия как-то сразу сник, успокоился и вдруг сказал совершенно иным тоном:
— То, что товарищ Новиков эту проблему поднял — правильно. Только вот его метод — недостаточен. Надо нам создать орган наподобие Рабкрина [87], чтобы всех начальников под пристальный контроль взять.
— У нас уже есть Комиссия Советского контроля, — мягко напомнил Сталин. — Эту комиссию создали вместо Наркомата Рабкрин.
— Значит, нужно воссоздать наркомат, — произнес Орджоникидзе. — И чем скорее — тем лучше.
— А что это даст? — спросил вдруг Булганин. — Кто будет защищать социализм от чиновников этого наркомата?
Повисла неловкая пауза. Затем раздался голос Сталина:
— Есть мнение, что вопрос об особом наркомате контроля поставлен правильно. Наркомат контроля просто необходим. Владимир Ильич Ленин говорил, что: «Учет и контроль — вот главное что требуется для „налаживания“, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества» [88]. А Ленин, товарищи, говорил правильно и по существу. Но как при этом избежать той опасности, о которой так ясно и недвусмысленно высказался товарищ Новиков, когда говорил о перерождении ответственных работников, об их желании искажать факты и замазывать свои промахи ложью, в самом наркомате контроля? Вот какой вопрос, товарищи, становится основным. И правильно говорит товарищ Булганин: нужно не только заставить наркомат контроля защищать социализм и Советский народ от перерожденцев на начальственных постах, но и иметь инструмент, защищающий социализм и Советский народ от работников наркомата контроля.
Новая пауза была дольше предыдущих, но теперь в ней не было напряженности или неловкости. Все сидящие в кабинете перебирали в головах варианты решения задачи, обозначенной Вождем.
— Я думаю, — подал голос Орджоникидзе, — что во главе этого наркомата надо поставить Землячку [89]. У нее не забалуешь.
При этих словах Булганин, знакомый с Розалией Самойловной Землячкой по работе в СНК РСФСР непроизвольно поежился. Берия заметил это движение Николая Александровича и чуть улыбнулся, вспомнив, как год тому назад Землячка «застукала» любившего вкусно поесть Булганина в Кремлевском буфете. Николай Александрович шествовал к столику нагруженный тарелками, полными бутербродов с икрой, осетриной и бужениной. От скандала, который тогда закатила ему неуемная «Демон» за разбазаривание продуктов, бедняга Булганин поронял тарелки и тут же налетел на еще одну выволочку — за пренебрежительное отношение к продуктам питания. Сама же Землячка, грозно сверкая очками, демонстративно всегда брала в буфете лишь порцию селедки с вареной картошкой и стакан чая. После такой бурной встречи Николай Александрович с полгода в Кремлевском буфете не появлялся, да и потом заходил туда с опаской и с оглядкой.
Сталин кивнул, соглашаясь, а потом предложил:
— И товарища Мехлиса ей — в заместители.
Эту идею поддержали все. Мехлис был настолько похож характером на Розалию Самойловну, что казался чуть ли не ее сыном. Кроме того, Мехлис был одним из немногих людей, кто осмеливался спорить с грозной Землячкой, отстаивая свою правоту. И одним из буквально трех-четырех людей на свете, кому в спорах с отчаянной большевичкой иной раз удавалось одерживать верх.
На лежавших листах тут же набросали схему будущего наркомата, немного поспорили об отделах и структуре подчинения, как вдруг…
— Этого, наверное, недостаточно, — сказал Берия негромко.
Булганин, мгновенно вспотев, согласно кивнул и принялся ожесточенно протирать очки.
Сталин посмотрел на молодых членов «группы мозгового штурма», покачал головой, но внезапно улыбнулся. Орджоникидзе непонимающе уставился на всех троих.
— Почему «недостаточно»? — хрипло спросил он. — Что не так, Коба?
Сталин медлил с ответом. Посмотрел на Берию, на Булганина, снова на Берию. Наконец сделал знак Николаю Александровичу — «говори, мол», и откинулся на спинку стула.
Булганин снова встал, снова одернул френч, снова поискал, куда бы деть руки…
— Товарищ Орджоникидзе, Землячке уже шестьдесят три. Проживет она еще лет пятнадцать-двадцать. Хорошо бы, если дольше, но даже если и больше — работать в полную силу уже не сможет. Товарищ Мехлис — тоже не мальчик. А кто сможет гарантировать, что когда эти товарищи уйдут, найдутся новые Мехлис и Землячка?
— Так ведь твой Стальной Кир, Коба, — Орджоникидзе все еще непонимающе смотрел на Вождя. — Он же как раз с детьми работает…
Это — совсем дальний проект, — вступил в разговор Берия, чем заслужил благодарный взгляд Булганина. — А речь идет о том, что может произойти в ближайшие лет пять — десять.
— И кроме того, — заметил Сталин, — товарищи Землячка и Мехлис — это всего два товарища. Товарищи Земляка и Мехлис не могут разорваться. И потому товарищи Землячка и Мехлис не могут быть сразу везде.
Орджоникидзе молчал. Он молчал долго. Очень долго. Но вот он как-то встрепенулся, отчего сделался похожим на жаворонка, вскочил на ноги, стукнул себя кулаком в грудь…
— Знаю! Коба! Знаю! — закричал Серго. — Нужно как у меня! На заводах! Бригады народного контроля! Чтобы они! Напрямую! Наверх!
Он задыхался от волнения, а его акцент сделался таким ужасающим, что стало трудно разбирать слова.
— Прамо на мэстах! Народний контрол! Лубого началник! И если он толко — они ему! Ух! Лес валит поедэт! Да!
Тут он сбился и замолчал, увидев, что остальные, включая Сталина, не разделяют его восторга. Он обвел всех глазами и обиженно возопил:
— Что не так, э?! Скажи, что не так, Коба?! Сам скажи, э?!
Но ответил не Вождь, а Булганин. Вытирая платком потное лицо, он быстро проговорил:
— На ваших заводах, товарищ Серго, рабочие понимают: что именно идет не так. Они же тоже… — Тут он шумно вздохнул и заговорил еще быстрее, — Они же тоже — металлурги. Или машиностроители. А как, например, разберется пациент в работе больницы? Или пассажир — в работе транспорта?
— Слюшай, зачэм пациэнт, э? Зачэм пассажир? Пуст машинист разбирает, сестра медицинский!
Булганин спасовал перед таким напором наркома и смолк, но тут на помощь ему пришел Берия:
— Завод, он — большой, товарищ Орджоникидзе. И рабочий понимает, что директором ему сразу не стать. А вот в больнице, или в гараже — там народу совсем мало. Поссорился такой контролер с начальником и — бац! — накатал наверх донос. А товарищ Землячка, — тут он слегка улыбнулся, — она такая, что выпишет сперва по полной, для профилактики, а потом разбираться станет. Да и товарищ Мехлис если захочет — найдет, за что начальника снять. Так что…
— Есть мнение, — прервал его негромкий глуховатый голос Сталина, — что в словах товарища Орджоникидзе все есть правильная идея.
Все словно по команде повернулись к Вождю. Тот не спеша раскурил трубку, затянулся, выпустил клуб ароматного дыма:
— Товарищ Орджоникидзе предложил правильный ход. Правильный ход предложил товарищ Орджоникидзе, но непроработанный. На предприятиях Наркомтяжпрома сигнал снизу поедет рассматривать и оценивать специалист, который понимает суть вопроса. Специалист может оценить: виноват начальник или нет, и если виноват, то на сколько он виноват?
Сталин снова затянулся трубкой. Остальные смотрели на него так, как ученики младших классов смотрят на учителя. Тишина в кабинете была такая, что, казалось, было слышно, как за двумя дубовыми дверьми скрипит перо секретаря.