Найры и державами других миров царит согласие, и о войнах все давно позабыли. (Державы других миров, видно, еще чудеснее, чем страна Вал Найры, — они населены не людьми, а не похожими на людей существами, разумными и обладающими даром речи.) В этой счастливой стране почти не бывает преступлений. Но если оно все же совершится, преступник попадает в руки корпуса охраны порядка; однако его не вешают и даже не ссылают за море. Просто ум его освобождают от стремления преступать закон. К нему потом относятся даже с большим уважением, чем ко всем другим, ибо окружающие знают, что после излечения ему можно полностью доверять. Что касается формы правления, то тут я не все расслышал. Как будто это республика, которой управляют избранные люди, преданные народу и заботящиеся о всеобщем благе.
«Да, — подумал я, — это, конечно, рай!»
Наши матросы развесили уши и разинули рты. Ровик слушал сдержанно, но все время покручивал ус. Гюзан, для которого все это было не внове, почти не скрывал раздражения. Ему явно не нравилось наше общение с Вал Найрой и та очевидная легкость, с какой Ровик понимал мысли пришельца.
Но ведь мы были представителями народа, который уже давно преуспевал в естественных науках и постижении законов механики. За свою короткую жизнь я был свидетелем того, как на смену водяным мельницам пришли другие, движимые ветром, особенно в местностях, бедных ручьями и реками. Часы с маятником были изобретены всего за год до моего рождения. Я читал в книгах о попытках создать летательные аппараты, многие мечтали об этом. Наш головокружительный прогресс позволял нам, монталирцам, без затруднений осваивать новые знания, расширяя свой кругозор.
Именно об этом я заговорил, сидя вечером у костра с Фродом и Этиеном.
— О! — тихо произнес Фрод. — Сегодня я узрел Истину без покрова. Ты слышал слова человека со звезды? Три закона движения планет вокруг солнца и один великий закон притяжения, объясняющий их! Святые угодники, этот закон можно выразить одной короткой формулой, но, чтобы вывести ее, математикам понадобится три столетия.
Взгляд его уставился в никуда. Он не видел нашего костра и других костров, подле которых спали язычники, не видел погруженных во мрак джунглей, не видел сверкающего небосклона, по которому блуждали отсветы огнедышащего кратера.
— Оставь его, парень, — проворчал Этиен. — Не видишь разве, что он хуже, чем влюбился.
Я поближе придвинулся к грузному боцману — так было спокойнее: в джунглях вокруг слышались какие-то шорохи и чье-то рычание.
— Что ты обо всем этом думаешь? — тихо спросил я.
— Я-то? Да я и вовсе бросил думать с тех пор, как на квартердеке шкипер обдурил нас и заставил плыть с ним дальше. И мы плыли, как дураки, зная, что, если корабль перевалится через край света, мы полетим вместе с пеной к нижним звездам… Что ж, я всего лишь бедный моряк… Как мне вернуться домой, если я не пойду за шкипером?
— Даже к звездам?
— Что ж! Это дело, пожалуй, не такое рисковое, как ходить кругом света. Старичок-то уверял, что его корабль безопасный и что между солнцами не бывает штормов.
— А ты веришь ему на слово?
— А как же! Я старый бродяга и разбираюсь в людях неплохо. Сразу видно: старик — человек слишком робкий и простосердечный, чтобы врать. Я не боюсь жителей рая, и шкипер тоже. Впрочем, чего-то он все-таки боится… — Этиен скривился и поскреб свой заросший подбородок. — Нет, не того, что они нагрянут сюда с огнем и мечом, а все-таки какая-то тревога грызет его.
Вдруг почва под нами заколебалась. Это вулкан Улас прочищал глотку.
— Похоже, что мы можем навлечь на себя гнев господен.
Но Этиен продолжал свое:
— Что-то другое у шкипера на уме. Особенно набожным он никогда не был. — Он почесался, зевнул и поднялся. — Хорошо, что я не шкипер. Пусть ломает голову, как поступать дальше. А нам с тобой поспать самое время.
Но спал я плохо.
Я надеялся, что Ровик хорошо отдохнул. Но наутро он выглядел хуже некуда. Я стал раздумывать, почему бы это. Может быть, он опасался, что хисагази нападут на нас? Но зачем тогда мы отправились с ними? А между тем склон горы становился все круче, тащить повозку стало так тяжело, что страхи мои куда-то делись, — мне было теперь не до них.
Но когда на исходе дня мы увидели наконец корабль, я забыл об усталости. Наши матросы дружно ругнулись и застыли, опершись на пики. Хисагази, которые никогда не отличались болтливостью, молча пали ниц перед этим видением. Лишь Гюзан стоял прямо и неподвижно, не сводя глаз с чуда. И лицо его я хорошо это видел — выражало вожделение.
Места тут были дикие. Мы уже миновали верхнюю границу лесов, и теперь джунгли расстилались под нами — зеленое море посреди серебряных вод океана. Кругом были черные камни, наши ноги попирали вулканический пепел и туф. Крутые склоны с глубочайшими трещинами вздымались все выше, к снегам и дымному пламени. До вершины вулкана оставалось не меньше мили. Над всем этим простиралось бледное, холодное небо. А перед нами высился корабль. И был он — сама красота.
Я все помню. По длине, или, вернее, по высоте, ибо он опирался на хвост, корабль равнялся нашей каравелле, формой походил на наконечник копья; он сверкал белизной, словно только что побеленная стена, и цвет этот был так же девственно чист, как и четыре десятка лет назад. Вот и все. Но слова бедны, государи мои. Разве можно ими описать плавные изгибы, стремящиеся вверх, блеск полированного металла, создание величественное и прекрасное, нетерпеливо ожидающее взлета? Как воскресить перед вами великолепие корабля, рассекавшего некогда звездные просторы?!
Мы долго стояли неподвижно. Слезы застилали мне глаза, я смахивал их, досадуя, что матросы могут заметить мое волнение. Но тут я увидел, как слеза скатилась на рыжую бороду капитана. Однако голос его был ровен, когда он сказал:
— Пошли, надо разбить лагерь.
Хисагазийские воины не решились подойти ближе чем на несколько сот шагов к могущественному идолу, каким был для них корабль. Да и наши матросы предпочитали сохранять ту же дистанцию. Но после наступления темноты, когда в лагере воцарилась тишина. Вал Найра повел меня, Ровика, Фрода и Гюзана к своему судну.
Как только мы приблизились, в корпусе корабля бесшумно растворилась двойная боковая дверь и на землю опустился металлический трап. Обшивка корабля отражала сияние Тамбура и отблески багровых облаков дыма, подсвеченных жерлом вулкана. Все наводило на меня страх. А когда корабль вдруг раскрылся перед нами, словно по велению невидимого хранителя, я вскрикнул и ринулся прочь. Вулканический пепел хрустел под ногами. Я задыхался от паров серы, насыщавших воздух. Однако, добежав до лагеря, я справился с собой и оглянулся. Черный камень кругом поглощал свет, и я увидел один лишь корабль во всем его величии. И я вернулся.
Внутренность корабля освещалась холодными на ощупь панелями, излучавшими свет. Вал Найра объяснил, что главный двигатель, сообщавший кораблю движение и неустанно работавший, подобно сказочному троллю, остался невредимым. Чтобы пустить его в ход, достаточно передвинуть рычаг. Насколько я смог понять объяснения Вал Найры, суть дела вроде бы заключалась в том, что металл, входящий в состав обычной соли, превращался в свет… До конца я всего этого не постиг. Ртуть нужна была для одной из частей механизма управления, которая передавала энергию двигателя какому-то еще устройству. А уж это устройство поднимало корабль в небеса. Мы осмотрели поврежденный резервуар. Как, верно, страшен был удар искореживший, погнувший такой крепкий сплав! И все же невидимые силы уберегли Вал Найру, да и корабль почти не пострадал. Вал Найра показал несколько инструментов, которые искрились, жужжали и гудели в его руках, и объяснил, как можно устранить поломку. Сразу видно было, что он сумеет справиться с починкой, а тогда останется только влить галлон ртути, и корабль оживет.
Той ночью мы увидели и многое другое. Но я не стану рассказывать — все это было так странно, что у меня все равно не хватит слов описать свои смутные воспоминания.
Ровик, Фрод и я провели несколько часов на Священной горе. Не уходил и Гюзан. Он уже однажды побывал здесь, когда проходил обряд посвящения в мужи, но тогда ему многое не показывали. Я неусыпно наблюдал за ним и опять прочел на его лице не радость узнавания, не удивление, а одну лишь алчность.
Видел это и Ровик. Он вообще все видел. Но молчал. Молчал, и когда мы покидали корабль. Однако не потому, что был поражен тем, что мы узнали, как я и Фрод. Мне казалось, он обдумывает, как предотвратить беду, которую, несомненно, собирался навлечь на нас Гюзан. Но теперь, вспоминая минувшее, я понимаю: ему просто было очень грустно.
Во всяком случае, еще долго после того, как мы улеглись, он стоял один, глядя на корабль, сиявший в лучах Тамбура.
Рано утром, в предрассветном холодке, меня растолкал Этиен.
— Вставай, парень. Работа есть. Заряжай пистолеты да привесь кинжал к поясу.
— Что? Что случилось?
Я запутался в покрытом инеем одеяле. События минувшей ночи казались сном.
— Шкипер молчит, но, видно, ждет заварухи. Ступай к тележке, помоги дотащить ее до той летающей башни.
Грузный Этиен прошептал все это, сидя на корточках подле меня. Затем медленно добавил:
— Сдается мне, что Гюзан замыслил перебить нас здесь на горе. Ему хватит одного офицера и нескольких матросов, чтобы вести «Золотого скакуна», куда он прикажет. Ну, а остальным для собственного спокойствия вспорет брюхо.
Я, наконец, выпутался из одеяла, стуча зубами. Вооружился, наскоро перекусил кое-чем из общего запаса. Хисагази брали с собой в поход сушеную рыбу и нечто вроде хлеба из толченой травы. Одни лишь святые знали, когда мне снова доведется поесть. К тележке, где уже собрались Ровик и все наши, я прибежал последним. Туземцы мрачно приближались к нам, пытаясь разгадать наши намерения.
— Пошли, ребята, — сказал Ровик и вполголоса отдал какое-то распоряжение.