Денис тяжело дышал, а милицейский придвинулся и смотрел с интересом.
– Только вы забыли про меня, – твердо сказал Волков. – Меня-то вы не видели! А я вас видел.
– Где?! – спросил Усков ужасным голосом. – Где ты мог меня видеть?!
– В кабинете у Сиротина, – продолжал Волков так же твердо. – Я только не понял этот фокус с рацией, но как ты из кабинета выбегал, я видел. И как ты на лестницу побежал, тоже! Я все видел. Я только не успел тебя остановить, мерзавца! И я все нашел, и пакет, и передатчик, и рация у тебя наверняка где-то здесь!
– Ты все равно ничего не докажешь, – сказал Денис, – ничего и никогда! Может, это ты его столкнул!
– Нет, – возразил Волков. – Не я. И потом, ты же знаешь Сиротина! Он был твой начальник несколько лет! Ты ж понимаешь, что у него в кабинете камера стояла! И не какая-то там лоховская, как у наших охранников, а самая настоящая, пишущая. Так что с доказательствами у меня все в порядке.
– Быть этого не может, – еле выговорил Денис Усков. – Этого просто не может быть!
– Может, – отрезал Волков. – Так оно и есть!..
– Он собирался меня уволить, – Денис встал и опять быстро сел в кресло, – а меня нельзя увольнять! У меня кредит не выплачен и налоги тоже! Я не хочу! Я не могу! Мне зарплату надо получать!
– Там, куда тебя отправят, будешь за баланду работать, – пообещал Волков. – Кредит у него! Малодушный, слюнявый мальчишка!..
– Я не могу-у!!! – завыл Денис и взялся руками за голову. – Не могу-у-у!!!
Розовощекий милицейский долго писал какие-то бумаги и все не уходил, хотя Ускова давно отвели в «газик», и Волков мечтал, чтобы милицейский ушел в этот самый «газик» тоже.
В конце концов опер все же ушел, но вернулся.
– Послушай, – сказал он Волкову душевно, – ну, про то, что ты его видел, я понял, что вранье! А про камеру тоже вранье?
– Вранье, – кивнул Волков, просовывая руки в рукава куртки.
– На чистосердечное налегать, что ли? Эти отпечатки на рации – фигня, ты ж понимаешь!
– Понимаю, – согласился Волков. – Только я на суде скажу, что я его видел. Своими глазами. Это поможет?
– Поглядим, – подумав, сказал милицейский. – Смотря кто судить будет. Должно помочь, конечно. Если ты подтвердишь, а он от своих показаний не откажется, то поможет... А там кто его знает! А ты с этим, с потерпевшим, дружил, что ли?
Волков кивнул.
– Ну, понятно. – Милицейский вздохнул. – Ловко ты его раскрутил. Молодец. Если что, приходи в отдел. Будешь бумажки перебирать, как я!
И тут он засмеялся.
– Ну, с Новым годом тебя, мужик! – Он хлопнул Волкова по плечу и ушел.
Утром тридцать первого декабря Волков ни с того, ни с сего решил побриться. Завтра с утра бриться он точно не станет, а Юльке не нравится, когда он зарастает по глаза. Напевая под нос, он мылил щеки, когда дверь широко распахнулась и на пороге показался его новый ребенок.
Ребенок сосредоточенно сопел и придерживал рукой необъятные пижамные штаны, бывшие Димкины, которые норовили свалиться с худосочной попы.
Волков, как ни странно, все время забывал про то, что у него теперь дополнительный ребенок, и они оба замерли от неожиданности и уставились друг на друга во все глаза.
– Я просто так... – пробормотал гном и переступил ногами в широченных штанинах, – я думал, тут нет никого...
– Тут есть я, – пояснил Волков.
Пузыри мыльной пены тихонько лопались на щеках, щекотали кожу. Огромный клок, свесившийся с подбородка, оторвался и мягко шлепнулся в раковину.
Мальчишка проводил его расширившимися глазами, вдруг сдавленно ахнул и уставился Волкову в лицо. Глаза у него округлились, как у сороки, стали темными и совсем бездонными.
Волков ничего не понял.
– Ты что? – Мыльная пена мешала ему говорить, лезла в рот. – Ты что, Павлик? Ты, может, пописать хочешь? Так ты заходи и писай себе! А можешь в ту ванную, которая...
Мальчишка тоненько свистнул горлом, как суслик-еврашка, виденный однажды Волковым на Камчатке, кинулся вперед, наступил на свои штаны и упал бы, если бы перепуганный Волков его не подхватил.
– Что?! Что такое?!
Мальчишка все свистел горлом и тыкался горячим маленьким лицом Волкову в шею и щеки, с которых отваливались клочья мыльной пены. Слабые детские воробьиные ребрышки ходили ходуном под волковскими ладонями.
– Ты что, Павлик?! Юля, иди сюда! Юлька!!!
Мальчишка оторвался от Волкова – тот растерянно отер большой ладонью его мордаху – и выдохнул с восторгом:
– Я знал, знал, что это ты! Я просто не сразу понял!.. Но я знал! Я загадал! Мне бабушка говорила, что так надо!
– Как? – осторожно спросил Волков.
Он ничего не понимал.
– Ну, загадать и ждать, что сбудется! – И Павлик опять уткнулся носом Волкову в щеку, прямо в остатки мыльной пены.
Встревоженная Юля заглянула в ванную и замерла. Волков поверх мальчишкиной головенки посмотрел на нее, а она на него.
– И сбылось, – прошептал Павлик ему в ухо, – я загадал, и сбылось!
Тут он проворно и неловко, как худая обезьянка, слез с Волкова и, придерживая падающие штаны, кинулся к Юле.
– Дай ему новые штаны, – растерянно велел Волков.
Она кивнула, как во сне.
– Я теперь знаю! – торжественно объявил Павлик и посмотрел вверх, ей в лицо. – Как же я раньше не догадался?!
– Что ты знаешь?
Она присела и попыталась его обнять, но он вырвался.
– Я теперь знаю, кто он! Ну, он, он! – И показал на Волкова, как будто тот был чудотворной иконой. – Я сам видел! Я зашел и увидел! Совсем как в том мультике про Рождество! Но ты не бойся, я никому, никому не скажу. – Тут он вспомнил, как бабушка говорила, что нужно перекреститься, тогда уж точно не соврешь, и он кое-как, впопыхах, наизнанку перекрестился.
Глаза у Юли моментально налились слезами.
– Я ничего не понял, – признался изнемогший Волков. – Что ты видел? Чего ты не скажешь?
И тут Павлик объявил торжественно:
– Ты Дед Мороз. У тебя борода, во-он какая, белая! Я сам видел! Только люди этого не знают, ты же только на Новый год Дед Мороз, да?! И я никому, честное слово, никому!
Он подошел, тихонько взял Волкова за руку и спросил серьезно:
– Ты же настоящий Дед Мороз?
Волков глянул на Юлю, которая ему улыбнулась сквозь слезы, и сказал успокаивающе:
– Ну, конечно, настоящий, Павлик. Только ты правда никому об этом не говори!..