О чем бы ни заговаривала Кэт, ее взгляды и вкусы настолько совпадали с мнением Дэна, что обоим оставалось только удивляться. Им нравились одни и те же преподаватели и не нравились одни и те же предметы. И она, и он собирали записи Стинга и Фила Коллинза, и оба всегда выключали приемник, едва оттуда начинали доноситься кошмарные звуки немецкого металлического рока. И даже когда Даниэл осторожно заговорил о футболе, Кэт сразу призналась, что на прошедшем чемпионате мира болела не только за Германию, но и за Аргентину — так же, как и он сам!
День пролетел быстрее, чем в иной раз час. Не замечая моросящего дождя, они обошли весь центр, забегая в кофейни и магазины, когда дождь, терявший терпение от их беспечности, вдруг переходил в ливень. Но все, и тем более все хорошее, имеет свой конец. Незаметно подошел конец и этому хорошему дню. Стало темнеть, когда Кэт, взглянув на свои часы, со вздохом сказала:
— Мне пора. Я обещала вернуться к шести.
— Ну что же, пойдем тогда обратно, — с сожалением ответил Даниэл.
Взявшись за руки, они пошли туда, где встретились, когда еще был полдень. Магазин, где Даниэл спрятал свой шлем, уже закрывался. Забежав туда и купив для отвода глаз какую-то мелочь, они вытащили из шкафчика шлем и, перехватив укоризненный взгляд раскусившего их хитрость продавца, со смехом выскочили оттуда. Подойдя к мотоциклу, Даниэл надел на голову Кэтрин свой шлем и опустился в седло. Не успела Кэт поудобнее устроиться на заднем сиденье, как он резко рванул с места, заставив девушку взвизгнуть и крепко ухватиться за себя. Проходивший мимо мужчина неодобрительно покачал головой, а Кэт, придя в себя после секундного замешательства, продолжая держаться одной рукой за Даниэла, другой отчаянно заколотила по его спине. Но Дэну все уже было нипочем. Счастье, переполнявшее его, было столь велико, что требовало выхода. Оно находило его в безрассудных мальчишеских поступках, тем паче что он и был мальчишкой. Мальчишкой, в чьем сердце поселилась любовь…
Не прошло и четверти часа, как они уже были возле ее дома. Кэтрин сняла шлем и, встряхнув головой, распушила копну своих иссиня-черных волос. В этот миг она была так прекрасна, что Даниэл, не отдавая себе отчета, бережно взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.
— Это было не обязательно делать, и без этого это был лучший мой день, — оттолкнув его и слегка покраснев, сказала Кэт.
— Прости, но я не смог удержаться, как, впрочем, не удержался бы и любой, окажись он сейчас на моем месте, — в знак искренности прижав к груди руки, горячо ответил Даниэл.
— Да я не очень-то приветствую того, что это сделал ты, а уж насчет того, чтобы это сделал бы другой, я не согласна категорически! — смеясь, возразила ему Кэтрин.
— Прости, я сказал глупость. Я тоже категорически не согласен, чтоб на моем месте оказался бы другой, и я согласен с тем, что это лучший день. Я где-то читал, что счастье — это когда у тебя есть кого обнять. Так вот для меня счастье в том, чтобы я мог обнять тебя! — сказал, глядя ей в глаза, Даниэл.
Кэт хотела ему ответить, но в этот момент зазвонил ее мобильник.
— Да, мама, — сказала она по телефону, — я во дворе и скоро буду.
«Как некстати!» — подумал он. И тут же попытался представить себе ее мать. Наверное, эта женщина передала дочери часть своей красоты.
Подумал он и о своей матери. Та, конечно, будет еще долго ворчать, но, увидев Кэт, обязательно полюбит ее. Ведь ее невозможно не любить. Отец тоже, безусловно, одобрит выбор сына. Да, в этом можно не сомневаться. И когда наступит время познакомить Кэт с родителями, Даниэл это сделает без малейшего страха. Гораздо страшнее будет для него явиться к ее родителям. Но он и с этим справится. «В конце концов, — размышлял он, любуясь Кэт, — это неизбежно, и все счастливые семьи создаются одним и тем же способом — через страх. Все боятся сделать первый шаг к знакомству потому, что он может оказаться последним. Все боятся чужих родителей потому, что те могут все разрушить. Но если не преодолеть страх, так и останешься одиноким. Какое счастье, что я все-таки нашел тебя, милая…»
— Мне пора, — вздохнув, сказала Кэтрин, закрыв свой телефон.
— Ну что ж, тогда — до завтра? — спросил ее Дэн и тут же подумал, что мог бы и не спрашивать. Ведь завтра воскресенье, и они, конечно, встретятся вновь. Будут гулять по городу, находить все новые и новые общие черты, и он вновь и вновь будет наслаждаться лучистым светом ее изумрудных глаз…
— Нет, завтра не смогу, — вернул его на землю голос Кэт.
— Почему? — удивленно спросил Даниэл.
— Мы с мамой завтра улетим в Стамбул, — ответила Кэт.
Даниэл почувствовал во рту солоноватый вкус беды, похожий на вкус крови или словно ему дали лизнуть медную монету…
— В Стамбул? — переспросил он охрипшим вдруг голосом. — Зачем в Стамбул?
— У дедушки день рождения, — ответила ему Кэт.
— А почему он празднует его в Стамбуле? — слыша свой голос словно со стороны, спросил ее Даниэл.
— Да потому, что он там живет, — рассмеявшись, ответила Кэт, которую начало забавлять столь искреннее недоумение Дэна.
— А почему твой дедушка живет в Стамбуле? — надеясь на чудо и едва ворочая одеревенелым языком, вымолвил он.
— А где же ему жить, если он турок! — удивляясь непонятливости Дэна, ответила Кэт.
— Так… ты… турчанка? — упавшим голосом еле слышно спросил он.
«А завтра в нашем доме станет хозяйничать Зульфия!» — прозвучал в его ушах возмущенный голос матери.
— Да, я турчанка. По маме — да, а по отцу я немка, — меняясь в лице и с тревогой в голосе, словно предчувствуя, что сейчас произойдет непоправимое, ответила Кэт.
Она отступила на шаг и, заглядывая Даниэлу в глаза, спросила:
— Дэн, что с тобой произошло? Что с того, что я — турчанка?
«Зульфия, Зульфия!» — словно издеваясь над ним, повторялся ехидный возглас в его ушах.
Даниэл попытался взять себя в руки. Он понимал, что сейчас может потерять ее навсегда. Лучше всего сейчас было бы исчезнуть на время, просто испариться. Забиться в спокойный уголок, все обдумать, найти верное решение — но жизнь не дает нам спасительных пауз. И зеленые глаза Кэт смотрели на него пристально, требуя немедленного ответа.
— Но… Кэтрин — не турецкое имя…
— Ну и что? У меня есть и турецкое — Кадира. Ну и что?
— T-ты п-понимаешь, — запинаясь и растерянно отводя от нее взгляд, начал он, — ведь я-то — армянин.
— Ну и что! — недоуменно повторила она.
— Ты понимаешь, — продолжил Даниэл, не в силах смотреть ей в глаза, — твой народ когда-то очень плохо поступил с моим народом. Примерно так же, как твой другой народ, германский, поступил когда-то с евреями. Это коснулось многих, в том числе и моей семьи…
— Подожди, подожди, — зажмурившись и тряхнув головой, словно отгоняя от себя какое-то наваждение, прервала его Кэт. — Я знаю об этой проблеме. Но там не все так просто. Но даже если так, при чем здесь я и ты? Ведь лично я же никому не причинила зла!
— Да, но…
— Что — «но»? Ты только что сказал, что этот день — он лучший в твоей жизни! Это же твои глаза горели огнем, когда смотрели на меня! Это ведь ты, ты сейчас меня поцеловал! Поцеловал меня как Кэт, как просто Кэт, не как турчанку или армянку! Разве не так? — возмущенно спросила она.
— Но я же ведь не думал… — с мукой в голосе ответил ей Даниэл.
— А когда любят, Дэн, то не думают. А когда думают, значит, не любят, — пятясь назад, с горечью в голосе сказала Кэт. — И не надо подходить ко мне больше. И забудь все, что сегодня произошло. И я забуду. Потому что ты недостоин сегодняшнего дня. Потому что сегодняшний день — это ошибка!
Круто развернувшись, она вбежала в парадную и хлопнула дверью. А Даниэл, в отчаянии ударив шлемом об землю, сел под деревом, обхватив голову руками.
«Все пропало! — думал он. — Какой же я дурак! Какая разница, как ее зовут, Кэтрин или Кадира? Зачем стал спрашивать про этот чертов Стамбул! Зачем мне знать, кто ее родители! Ведь я люблю ее, а не их!»
Снова и снова вспоминал он волшебную мягкость и жар ее губ и снова и снова проклинал себя.
Дождь трепал его по волосам своими мокрыми пальцами, потом стал колотить по плечам, словно требовал встать и идти куда-то. Но Даниэлу некуда было идти. Ему казалось, что он, разогнав мотоцикл, на полной скорости врезался в бетонную стену. В стену, которая поднималась до самого неба и тянулась до горизонта. В стену, которую невозможно преодолеть…
Глава 2
Бывалые путешественники порой утверждают, что различают аэропорты так же легко, как иная мать своих близнецов. Но для большинства пассажиров они похожи так, как могут быть похожи две капли одного дождя. Вот и сейчас, наблюдая рутинную суету в здании аэропорта, неискушенному человеку трудно было бы понять, где это происходит, если бы диктор вдруг не объявил об окончании посадки на рейс Стамбул — Женева.
Пожилой мужчина, совершавший намаз в укромном уголке аэровокзала, поднялся с коврика, свернул его в дорожную сумку и, недоуменно взглянув на свои часы, быстрым шагом направился к посадочной зоне. В его секторе уже не было никого, кроме сотрудницы аэропорта. Предъявив ей посадочный талон, он занял место в стоящем снаружи автобусе и, вновь взглянув на свои часы, приложил их к уху. Его худшие подозрения подтвердились — часы стояли.
Автобус закрыл двери и тронулся с места. Пожилого пассажира слегка качнуло, и, ухватившись за поручень, он застыл на месте, словно сфинкс.
На вид ему было около семидесяти лет; невысокого роста, с сильной проседью, с красивым, изборожденным морщинами лицом. Безусловный шарм ему придавали пышные седые усы и орлиный нос. А волевой подбородок и дерзкий взгляд выдавали в нем сильную личность. Одет он был с безупречным вкусом. На нем был гармонирующий с сединою светло-серый костюм и ослепительной белизны рубашка. Довершал ансамбль подобранный в тон галстук с элегантным зажимом из белого матового металла.