В честь Леа Массари я назвала нашу вторую дочь.
Мне вспоминаются последние бесконечные дни моего отца. Лилль. Центр Оскар-Ламбре. Большое кирпичное здание, почти кокетливое, на безупречно подстриженной лужайке, где люди порой рыдали, уткнув растерянные лица в ладони.
Мать водила меня туда каждый день, между утренним туалетом и завтраком в одиннадцать тридцать – жалкий кусочек рыбы, пюре, компот из яблок, бутылочка минералки, – а потом однажды она почувствовала, что больше не в силах его видеть. Она простилась с ним. Она не плакала. Вот тогда-то он и сказал ей:
– Прости меня, пожалуйста.
С тех пор я ходила туда одна. Медсестры улыбались мне, а вот и наша маленькая принцесса. Они рассказывали мне байки. Ему сегодня лучше. Он хорошо поел. Он в памяти. Спрашивает о вас и о вашей маме. Однажды утром, когда он был в памяти, он взял мою руку, подышал на нее, согревая, но холодной была его рука. Он прошептал мне:
– Уйми меня.
А я тогда крепко обняла его – я не расслышала.
Мысль отпустить тех, кого любишь, несет в себе жестокость преступления.
Я знаю, что однажды буду сидеть где-то и, точно у реки, смотреть на это проплывающее желание, что изнурило меня, на этот голод по мужчине.
Я буду смотреть, как улетает этот пепел, точно крошечные клочки кожи, весело танцующие на ветру.
Я буду смотреть на эти проходящие слезы.
– Я заведую магазином детской одежды. Но теперь это уже ненадолго.
– Я журналист в «Вуа дю Нор». Раздел культуры.
– Простите, я редко читаю газеты. Иногда слушаю новости по радио.
– Я могу сказать вам, что будет сегодня, если хотите.
– Я в нетерпении.
– Певец Кали выступает сегодня вечером в «Аэронефе». Вышел прекрасный роман Изабель Отисье. Новая биография Пьера Ришара. А! И дело об отмене разрешения на строительство промышленного свиноводческого хозяйства в Ерингаме будет заслушано, да, ужасное слово, знаю, в административном суде Лилля.
– Мне не жаль, что я не включила радио сегодня утром.
Я на минуту опускаю глаза.
– Скажите, а не напишут случайно в вашей газете о мужчине и женщине, укрывшихся в пивной?
– Мне это ничего не говорит.
– О мужчине и женщине, которым не положено быть вместе, они сидят рядом во второй раз в жизни, он не отрываясь смотрит на входную дверь, а она на меню, вывешенное в витрине, потому что они все еще не смеют смотреть друг на друга с такого близкого расстояния?
– Мне это решительно ничего не говорит.
– Слухи, стало быть.
– Жаль. Я упустил сенсацию.
Его замечание вызывает у меня улыбку.
– Вы не догадываетесь, почему я чувствую себя шестнадцатилетней девчонкой?
– Не имею ни малейшего представления. Хотя, что касается меня, я чувствую, что недалеко ушел от семнадцатилетнего подростка.
– И нам хорошо.
– Сердце бьется чаще, во рту пересохло, руки покалывает.
– Нам бы надо попросить кого-нибудь написать для нас диалоги, а то это звучит жалко.
– Вы меня смущаете.
– Вы меня восхищаете.
– Я…
– Когда вы так внезапно ушли на днях, я испугался.
– Мой муж, вы, оба так близко, я была лгуньей, мне стало стыдно.
Он некоторое время молчит.
– Позже, вечером, на меня накатила хандра. Такой хандры не случалось со мной с отрочества. Это сладко. Это очень своеобразный хмель, глубокое волнение, довольно-таки меланхоличное. Мне было одновременно хорошо и скверно.
– Мне хочется почувствовать биение вашего сердца.
– Приблизьтесь.
– Я еще не смею.
– А я могу приблизиться. Я нечаянно уроню салфетку, наклонюсь, чтобы ее поднять, и мы окажемся совсем близко.
– Меня зовут Эмманюэль. Но все говорят Эмма. Кроме моей матери.
Он повторяет мое имя, словно пробуя его на вкус.
– Эмманюэль.
Он улыбается.
– Это имя означает «благая весть».
– Оно означает также «с нами Бог».
Я чувствую, как расцветают розы на моих щеках, когда я добавляю:
– Хотя в эту минуту с нами скорее дьявол.
– Желание, вы хотите сказать.
– Желание, волнение, тяга, страх, укусы, вода, жар, холод, головокружение, упоение, искушение.
Его ладонь легла на диванчик.
Я чувствую его пальцы в нескольких миллиметрах от моих. Мне кажется, что, если я упаду, он подхватит меня. Я больше не боюсь. Я хочу падения. Я думаю: толкните меня. Я думаю: подхватите меня. Возьмите меня. Примите меня.
Мой лоб горит.
Я касаюсь его руки, его пальцы мягкие, теплые и не дрожат. Я пододвигаю ее к себе по диванчику, потом накрываю краем скатерти, падающим на колени, и скатерть становится простыней, а диванчик постелью; его пальцы расслабляются, оживают, точно змейки, касаются моего бедра, колышутся, зыбкие и горячие, пробегают по моей внезапно гусиной коже, моей девичьей коже, они скользят выше, и я даю им познакомиться с моими тупиками, я теперь вся из воды и соков, я стала озером, и моему желанию нет конца, самый первый раз абсолютно потрясающий, его пальцы тонут, моя рука ведет его дальше, но я бесконечна, мне хочется закричать, я кусаю губы, вкус железа на моем нёбе, но я не кричу, я только хочу теперь засмеяться, хочу выпустить этого ворона из моего горла, пусть взлетит, разобьет витражные окна пивной с оглушительным грохотом, его пальцы бесстыдны, а мое наслаждение немо и тайно, я такая живая, это головокружительная радость, великолепная победа над горем, рука Александра замирает, я подношу его пальцы к его мужскому рту, я хочу, чтобы он попробовал меня на вкус и смаковал, глядя на меня, и его взгляд, точнехонько в эту минуту моей жизни, есть самое эротичное, что мне дано познать, почувствовать в сокровенной глубине моей плоти, моей души – в эту минуту, когда он поглощает меня всю.
Шаги последних уходящих клиентов, ножки стульев, скребущие по плитке, приводят нас в себя, приводят в нас; я дышу тяжело, кожа взмокла, мне хочется спрятаться в его объятиях, потеряться в них совсем; я чувствую себя нагой, распятой, непристойной, бесстыжей и красивой.
Мы так и не посмотрели друг на друга в этой погибели, ни на секунду, ни разу.
Я внезапно вздрагиваю от его голоса:
– А Эмманюэли эмоциональны.
– Простите?
– Эмманюэли эмоциональны. Они воспринимают вещи масштабнее, поэтичнее.
Я смотрю на наши две руки на диванчике. С тех пор как мы сидим здесь, они не сдвинулись ни на миллиметр. Это по-прежнему два симпатичных окаменевших многоточия.
И тут пурпур осыпается с моих щек, и я смеюсь, все бесстыдство улетучилось – несколько редких лиц поворачиваются ко мне, любопытные, и очарованные тоже.
– Вы красивы, когда смеетесь.
– Это вы делаете меня красивой.
Он опускает серебряную ложечку в пустую чашку из-под кофе. Тихонько вертит ею, как поворачивают семь раз язык во рту перед признанием.
– Я начал писать книгу.
– Роман?
– Да.
– Вы уже придумали название?
– «Пивная Андре».
Я счастлива – сама толком не знаю, почему. Мне нравится, что он хочет рассказать о нас. Поймать этот момент, когда отрываешься от самого себя.
Когда падение в конечном счете оказывается взлетом.
Мне вдруг приходит пустая, смешная мысль, что буквы слова «Андре» есть в его имени.
Александр продолжает:
– Это история женатого мужчины.
– И он встречает женщину в пивной.
– Да. Его жизнь рухнет. Я думаю, ему даже хочется, чтобы она рухнула.
– Ее тоже. Я думаю, и ей хочется, чтобы она рухнула. Женщине из вашей книги, я хочу сказать.
– Потому что она замужем и больше не любит своего мужа?
– Нет. Она не из тех, кто больше не любит кого-то, потому что любит другого. Или любит оттого, что устала быть одна. Новая любовь не обязательно против прежней. Она может быть просто за себя. Неудержимое головокружение.
– Вы правы. Я хочу сказать, она. Она права. Ну вот, моя книга – это история женатого мужчины, который встретит замужнюю женщину, и их жизни рухнут.
– Да.
– Да.
– Что станется с женой женатого мужчины?
– А с мужем замужней женщины?
– Он будет потрясен. Ничего не поймет. Разобьет две-три вещицы в доме, но вскоре успокоится. Его горе переменчиво. Потом он выдвинет аргумент – дети. И другие малодушные доводы, чувство вины, пережитые вместе трудности, которые скрепляют чету.
– Она тоже будет потрясена. Она не потребует никаких объяснений, захочет, чтобы все произошло быстро. И это будет для нее огромным горем. Долгим. Бесконечным.
– Может быть, в вашей книге женатый мужчина и замужняя женщина должны будут расстаться, там, в этой пивной, и ничего в конечном счете не случится, и они ничего не сломают.
– Если они не посмотрят друг на друга так близко.
– Если им не захочется быть еще ближе. Коснуться друг друга. Ощутить биение.
– Если им не захочется поцеловаться.
Вся кровь отхлынула, когда я говорю:
– Попробовать плод на вкус. Раздавить его пальцами.
– Захочется пропасть.
– Захочется приблизиться к дереву.
– Но, сближаясь, мы губим тех, кого оставляем позади.
– Быть может, они и расстанутся в конечном счете. В вашей книге. В пивной. Можно продолжать жить с неутоленным желанием.
– Можно от него и умереть, – говорит он.
– Да. Знают ли они, почему полюбили друг друга, в вашей книге? Если не считать его рта, который ужасно ее взволновал?
– И ее печального вида, который навеки его околдовал? Нет. Они не знают. Потому-то это и прекрасно.
– Это невозможно объяснить другим, и потому ужасно.
– Больше не быть любимым, не быть единственным, не быть избранным еще ужаснее.
Моя радость и мой страх растекаются лужицей. От боли, причиненной другим, нам самим порой так больно.
– Итак, это история женатого мужчины, который встречает замужнюю женщину, и оба решают не останавливаться. Идти своей дорогой.
– Это будет не очень хороший роман.