и чем. Мне сказали, что раньше она рисовала. Сейчас мы не будем продавать места ”.
Глядя на нее, Кэмпион был склонен согласиться с ним. Публика, насквозь разогретая и дружелюбная, была доброй, но было очевидно, что ее настроение было предвкушающим, и она ждала только возвращения Сутан и тапочек в их номере “Вокруг света вчетвером” на мелодию, которую Мерсер сочинил однажды днем, пока Джимми разговаривал с ним, и которая теперь звучала на двух континентах.
“Мне не нравится эта женщина”, - пробормотал мистер Фарадей. “Можно было бы подумать, что во всем виновата она, если бы она только что не вернулась в Англию. Посмотри на нее — пятьдесят штук в день”.
Не сводя глаз со смуглой жизнерадостной фигуры на сцене, Кэмпион подумал, что был неправ. Хлое Пай было сорок два, и она была в отличной физической форме. Это ее разум, а не тело, был таким безнадежно старым.
Его спутница коснулась его руки.
“Подойди сзади”, - порывисто прошептал он. “Не могу этого вынести. Не следовало бы так говорить, конечно. Нужна твоя помощь, мой мальчик. Полагаюсь на тебя. Идемте”.
"Аргоси" был старым театром, и, верный своему типу, о его закулисье никогда серьезно не задумывались. Кэмпион протиснулся через дверь, которая мешала ему в росте почти так же сильно, как мистеру Фарадею в ширине, рисковал своей шеей, спускаясь по шаткой железной лестнице, и вышел в коридор, который выглядел и пахнул как один из менее часто используемых переходов станции метро "Риверсайд".
Мистер Фарадей оглянулся через плечо, его глаза заблестели.
“Раньше приходила сюда, чтобы увидеть Конни. До тебя, ” пробормотал он. “Симпатичная маленькая женщина. Должно быть, уже состарились.” Он вздохнул и добавил с застенчивой доверительностью, которая была почти всем его обаянием: “Знаете, такие вещи все еще вызывают у меня трепет. Образ богемы, огни, далекая музыка, запах грима, женщины и так далее ”.
К счастью, мистер Кэмпион, который был в некоторой растерянности, был избавлен от необходимости комментировать. Одна из дверей чуть выше по коридору распахнулась, и появился золотоволосый молодой человек в изысканном вечернем костюме, катящий на посеребренном гоночном велосипеде. Он был очень зол, и выражение его лица, которое было слишком красивым, чтобы быть в целом приятным, было угрюмым и абсурдным.
“Это все очень хорошо, что ты ведешь себя отвратительно, Ричардс, но я могу привезти свой велосипед, куда захочу”, - бросил он через плечо. “Ты знаешь это не хуже других”.
“Мне жаль, мистер Конрад”. Из дверей вышел измотанный мужчина в форме с усталыми глазами и неопрятными усами. “Мистер Уэбб сам сказал мне, чтобы я не допускал появления в театре ничего подобного. Там недостаточно места для артистов, не говоря уже о том, чтобы вы привезли велосипеды”.
“Но мисс Белью приводит своего датского дога”. Молодой человек вцепился в свою машинку с чем-то, приближающимся к свирепости, но привратник говорил с упрямством старого авторитета.
“Мисс Белью - директор школы”, - тяжело сказал он.
Мальчик с велосипедом напрягся, когда краска медленно залила его лицо до корней вьющихся золотистых волос. На какой-то неловкий момент показалось, что он вот-вот заплачет.
“Этот велосипед подарили мне мои поклонники”, - сказал он. “Почему я должен позволять чистой ревности со стороны некоторых людей”, — он бросил язвительный взгляд назад через дверной проем, предположительно на кого—то третьего внутри, - “мешать мне показывать это всем, кто мне нравится? Ты выставляешь себя дураком. Я обязательно поговорю об этом с самим Джимми. Почему бы тебе не следить за важными событиями, которые продолжают происходить?”
В последних словах прозвучал вызов, как будто говоривший намеренно затронул запретную тему. На серых щеках привратника появился румянец, и он оглянулся. Увидев Кэмпиона, он сердито шагнул вперед, но тут же успокоился при виде мистера Фарадея, которому кивнул. Потрясенный, но все еще упрямый, он вернулся к своей работе.
“А теперь, мистер Конрад, ” начал он, кладя тяжелую руку на сверкающую машину, “ мы устроим это снаружи, если вы не возражаете”.
Мальчик с золотыми волосами уступил это ему, презрительно пожав изящными плечами.
“О, это дядя Уильям”, - сказал он. “Посмотри сюда и посмотри, на чем настаивал Спидоклуб, чтобы прислать мне. Не слишком ли это абсурдно?”
Мистер Фарадей громко кашлянул. “Великолепно”, - яростно сказал он и, схватив Кэмпиона за руку, решительно потащил его по коридору. “Я ненавижу этих парней”, - пробормотал он слишком отчетливо вполголоса. “Назвал меня дядей Уильямом — ты слышал его? — наглый маленький клещ! Не обращайте внимания на это от моих друзей — скорее, это нравится. Привыкли к этому. Обратите внимание, что вы это бросили. Не сомневайтесь, мой дорогой парень. Но от такого червяка ... у меня переворачивается живот, не побоюсь этого слова. Золотые кудри!… Давай, мы проскользнем за кулисы. К этому времени я уже буду знать дорогу. Хочу, чтобы вы увидели тапочки. Милая девушка. Никакой чертовой чепухи о ней. Впрочем, никакой сексуальной привлекательности, ” добавил он с сожалением и снова закашлялся, как будто боялся, что выдал себя.
Когда они приближались, номер “Вокруг света вчетвером” был в самом разгаре. Через плечо мистера Фарадея Кэмпион мельком увидела две фигуры, столь знакомые модной публике обоих континентов. Шлепанцы Беллью были бледно-золотым пламенем, мерцающим на сумеречной сцене, в то время как рядом с ней двигался Сутане, верный, как тень, и умудряющийся самой своей плавностью движений передать немое обожание, которого требовала от него песня и которое было столь важной частью его привлекательности.
Рев публики в конце был оглушительным. Резкий звук обрушился на них, как сильное горячее дыхание, и они отступили назад через толпу девушек и исполнителей небольших ролей, спускающихся на финал “Little White Petticoats”.
Волнение, которое никогда полностью не покидает театр, даже в трехсотый вечер, охватило Кэмпиона, и он тоже осознал силу личности Сутане, которая доминировала в зале, как до, так и за занавесом. Он попытался проанализировать это, следуя за дядей Уильямом в гримерную. В этом человеке были воплощены грация и мастерство, но одного этого было недостаточно, чтобы произвести столь глубокое впечатление. Именно утонченный, веселый, но крайне неудовлетворенный интеллект составлял настоящую привлекательность, решил он, легкость и достоинство, которые все еще были эмоционально неудовлетворенными — фактически, старое притяжение влюбленного героя.
Его спутница все еще говорила.
“Подожди его здесь”, - заметил он, постучав в дверь с цифрой "Один". “Хочет тебя видеть. Обещал, что приведу тебя с собой”.
Их впустил в большую комнату, до неприличия ярко освещенную, флегматичный молодой человек в белом халате и очках с очень толстыми камешками.
“Входите, сэр. Рад вас видеть”, - сказал он, провожая пожилого мужчину к креслу рядом с туалетным столиком.
Дядя Уильям благодарно хмыкнул и сел.
“Это Генри, Кэмпион”, - сказал он, помахав пухлой рукой. “Хороший парень, Генри”.
Молодой человек просиял и поставил стул для другого гостя. Ему удалось сразу передать, что он совсем не уверен, ведет ли себя как первоклассный слуга, но считает, что есть очень хороший шанс, что так оно и есть.
“Капельку хорошего виски, сэр?” - с надеждой спросил он.
Дядя Уильям выглядел заинтересованным. “Хорошая идея”, - сказал он задумчиво, и Генри покраснел, как будто получил комплимент.
Пока подносили графин, у Кэмпион было время понаблюдать за залом, в котором резко контрастировали три разных стиля. Здесь был витиеватый вкус оригинального дизайнера мебели, который перешел к турецкому ковру и кушетке с позолоченными ножками; несколько милитаристская аккуратность и любовь к гаджетам, выраженные в баре, спрятанном в старом шкафу для граммофона, который, очевидно, был вкладом Генри; и что-то еще, не так легко поддающееся определению. Помимо кучи бумаг, в основном фотографий и телеграмм, было несколько странных указаний на личные интересы Джимми Сутана. Две или три дешевые механические игрушки лежали на туалетном столике рядом с коробкой лакричника всех сортов и букетом белых цветов, а на полке в углу стояли очень красивый белый Хотей и отрывной календарь с астрологическим прогнозом на каждый день года.
Дядя Уильям откинулся на спинку стула, яркие огни заиграли на двойном ряду почти белых кудрей на его пухлой розовой шее. Он выглядел мирским и добродушным, и каким-то фальшивым, с серьезными водянисто-голубыми глазами и непривычно важным выражением лица.
“Ну, ” требовательно спросил он, “ есть что-нибудь новенькое?”
Генри сделал паузу, раскладывая костюм, но не обернулся.
“Мне это просто кажется забавным, сэр”, - угрюмо сказал он. “Мисс Финбро может относиться к этому серьезно, но я нет”.
“Мисс Финбро, да?” Дядя Уильям прочистил горло. “Должно быть, дела у нее совсем плохи, чтобы так завестись, я думаю”.
“Вы бы так сказали, сэр”. Генри был намеренно уклончив и по-прежнему не оборачивался.
Мужчина постарше замолчал на мгновение или около того.
“Может, в этом и нет ничего особенного”, - сказал он наконец.
Генри резко обернулся, его лицо было красным и несчастным.
“Театральные деятели не похожи на обычных людей, сэр”, - выпалил он, краснея от стыда за собственную нелояльность. “Я новичок в этом деле и замечаю это. Они театральны. Вещи значат для них больше, чем они значили бы для вас или меня — мелочи имеют значение. Нигде нет более приятного джентльмена, чем мистер Сутане; никто этого не отрицает. Но он был в театре всю свою жизнь, и он не был похож на обычного человека. Предположим, что время от времени случаются мелочи? Разве они не происходят всегда? Быть в театре - все равно что жить в маленькой деревушке, где все смотрят друг на друга и гадают, чем они займутся дальше. Он маленький, вот что это такое. И мисс Финбро...” Он резко замолчал. Кто-то со скрежетом повернул дверную ручку, и вошел Джимми Сутейн.