[44]. Иногда стоит одному-единственному человеку принять нас целиком и полностью, как мы начинаем верить, что наше истинное «я» симпатично и привлекательно. Мы проявляем такое «я», только когда это действительно безопасно. Эмерсон сказал: «Мы подсвечиваем в памяти те немногие беседы с душами, которые делали наши души мудрее; которые говорили то, что мы думали; которые рассказывали нам то, что мы знали, и позволяли нам оставаться такими, какие мы в глубине себя».
Ложное «я» блокирует познание истинного «я», а не только его проявление. В результате мы не верим, что внутри нас есть что-либо, кроме реквизита, необходимого для жизни: делай то, что хотят другие, и будь тем, кем они хотят, чтобы ты был. И как же нам полюбить себя? Ведь любить можно только то, что знаешь. Как может кто-то полюбить меня по-настоящему, если никто меня по-настоящему не знает? И однажды мы понимаем: люди, которые требовали от нас соответствия их представлениям, в том числе наши родители, на самом деле любили только наше ложное «я». «Любовь, которую я обрела путем столь тяжких усилий и самоуничижения, предназначалась не мне, а тому “я”, которое я создала в угоду другим», — говорит польско-швейцарский психоаналитик Алис Миллер. Я так упорно боролся за то, что мне велели хотеть.
При здоровом развитии ложное «я» работает на защиту нашей восприимчивой и драгоценной идентичности от тех, кто пытается ею воспользоваться. Поначалу, в детстве, это большое преимущество. Проблема возникает, когда мы становимся взрослыми людьми, которые подчиняются среде из-за нужды и страха, выпрашивая у нее еду, словно прирученный волк, вымаливающий пропитание у бедного крестьянина. Мы более не связаны со своим миром крепкими узами, а вымаливаем его благосклонность. Героическое путешествие превращается в оперу нищего.
Ложное «я» не позволяет истинному «я» проявиться, даже когда условия вполне безопасны. Объясняется это тем, что изначально насилие исходило от тех, кто нас любил и заботился о нас. И теперь мы пребываем в амбивалентном смятении относительно того, как нам себя вести: проявлять любовь к другим людям или оставаться собой.
Ложное «я» негативно влияет на свободу выражения своих чувств. Например, одно из ранних посланий наших родителей могло звучать так: «Большие мальчики ничего не боятся». Это могло накрепко застрять в моем мозгу как некое руководство к действию, и теперь, испугавшись чего-либо, я скверно себя чувствую. Порой я даже неспособен показать свой страх. Это происходит вовсе не из-за моей неполноценности, а потому, что активируется внутреннее табу на клеточном уровне, над которым я бессилен. Это табу действует автоматически и тонко. Оно мне знакомо и привычно. Может, поэтому я так четко все понимаю, но не довожу дело до конца?
Только представьте, какую огромную цену я заплатил за формирование ложного «я»: я подвел себя. Я отказался от себя, бросил себя. Я перестал себя узнавать. И как трудно мне теперь уважать свои глубочайшие желания, силы и ценности.
Да что там говорить, ложное «я» даже создает ложное тело. Мы сжимаем и деформируем свое тело, подгоняя его под модель, предложенную обществом. Человеческое тело весьма правдиво показывает, насколько напряжен или страдает его обладатель. Сутулое, раздутое или, наоборот, сдувшееся тело рассказывает о нас историю, которую мы, возможно, боимся рассказать сами. А не пытаюсь ли я влезть в тело другого человека?
Равнодушие, отсутствие эмпатии, с которым мы столкнулись в раннем возрасте, могли обесценить наше ощущение собственного тела — мы более не считаем его целостным и хорошим. Мы не верим, что наши чувства, или наши физические ощущения, или даже наше интуитивное «я» точно соблюдают реальность. В рамках нашей семьи у нас было только две опции: если на нас не реагировали, мы могли стать невосприимчивыми к любому неприятному, дискомфортному чувству. Если же нас осуждали за что-то, мы могли отречься от этого чувства и теперь, вот уже много лет, убеждены, что в нашем истинном «я» ничего подобного нет.
Со временем наше наследие становится внутренней программой руководящих принципов. Повторяющийся жизненный опыт раннего возраста превращается в диктат в нашем сознании. Первоначальные родительские предубеждения о жизни и нас самих организуют нашу самооценку, наш жизненный выбор, наши надежды или отчаяние относительно своего потенциала в профессиональной и личной жизни. Убеждения, что некоторые чувства табуированы, что мы неполноценны, обречены на провал, плохи или даже вовсе бесполезны, продолжают звучать внутри нас независимо от того, насколько мы успешны в действительности. Если из-за полученного в детстве воспитания я убежден, что ничего из сделанного мной не имеет никакого значения, то, столкнувшись с вызовом своей креативности, я, скорее всего, скажу что-то вроде: «А стоит ли вообще суетиться?» Я уже сталкивался с подобными вызовами раньше и на рациональном уровне даже уверен, что могу с ними справиться. Однако вмешивается какой-то другой голос, который говорит, что мне не добиться успеха. И я почему-то верю ему больше, нежели тому, о чем свидетельствует мое прошлое. Это «голос» спроецированной родительской тени, когда-то контрабандой протащенной в меня и теперь действующей как моя собственная тень самосомнения.
Самоотрицающие убеждения, лежащие в основе наших руководящих принципов, остаются практически невредимыми до конца наших дней. И принимаются мучить и преследовать нас, особенно во времена стресса или серьезных перемен. Они могут стать архитекторами автоматических реакций персоны или эго, и мы продолжаем в этом участвовать. Именно так наихудшая часть тени наших родителей становится встроенной в нас реальностью. К счастью, эту негативную тенденцию можно обратить вспять, чему наверняка помогут работа, описанная в этой книге, психотерапия и зрелая, понимающая любовь.
Мы легко представляем себе, что эти архаичные интроекции и есть ужасная правда о нас. Мы верим, что они честно и точно говорят нам, кто мы. Наши ложные «я», скроенные другими людьми, и их негативные теневые проекции на нас кажутся не менее весомыми, чем наше истинное «я». Например, мы можем запомнить в реакции родителей их теневой голос: критику, злобу или неоправданный гнев. Мы слышим это снова и снова и невольно впитываем и усваиваем негативный вердикт. И вот спустя какое-то время мы уже слышим, что используем тот же теневой тон в общении со своими детьми или друзьями. Теневая сторона наших родителей в любом проявлении — будь то голос, жест, манера поведения и так далее — оставляет в нас след, а порой и точную копию себя. Как же трудно поверить, что это не наше настоящее «я»! И все же это чье-то чужое «я», которое было закодировано в нас, пока мы не видели, и уж точно в тот момент на нас не смотрели с уважительной любовью.
Результатом таких негативных посланий детства становятся бессознательные организующие принципы, которые направляют наше поведение и наш способ видеть мир и себя в нем. Именно это наследие делает травмы раннего детства такими безжалостно коварными. В нас запрограммировали что-то, что стало личным; нечто разработанное настолько искусно, что оно снова и снова превалирует в наших жизненных решениях. Это нечто четко структурировано и крепко встроено в нас, и оно саботирует, ухудшает и может даже полностью аннулировать наши шансы на счастье и индивидуацию. А поскольку все это произошло с нами в контексте любви, мы храним ему верность до конца жизни, всячески противясь изменению своего саморазрушительного программирования.
Мы боимся, что не повторим того, к чему привыкли. Архаичная связь сохраняется нетронутой. Она предопределена условием, что мы откажемся от своей глубочайшей и дражайшей личной идентичности, от своего истинного «я». Верность своим заветным потребностям, ценностям и желаниям могла еще в раннем детстве стать для нас эквивалентом утраты любви. Единственный способ сохранить эти узы или восстановить их мы видим в том, чтобы подчиниться и пойти на разрушение и перестройку себя. Вот как сама суть нашей жизни и наше «я» наполняются страхом быть тем, кто мы есть на самом деле. Глубокая вера в собственную никчемность никогда не приведет к впечатляющим успехам в профессиональной жизни. Только искренняя скорбь и интенсивная работа над собой, лучше под руководством психотерапевта, могут восстановить наше безобразно узурпированное «я». А до той поры великий притворщик восседает на царском троне и правит бал.
Вот вам яркий пример долгосрочного и коварного эффекта самоотрицающего организующего принципа. Речь пойдет об Оззи. Этот парень постоянно всех критикует. Он чувствует себя настолько неполноценным, что вечно принижает других, чтобы как-то возвысить себя. Это, конечно же, неконструктивное и незрелое решение проблемы, но в его случае все происходит автоматически, поскольку Оззи чувствует себя загнанным в ловушку и побежденным. Он очень успешен в профессиональной жизни, но это никак не отражается на его психике и не повышает его самооценку. Зато Оззи очень внимателен к голосу своего отца, который день за днем твердил сыну, что тот не способен ни на что путное. Теперь этот голос нашептывает то же самое, тихонько, но постоянно. Добраться до этого глубоко укоренившегося комментария и выкинуть его прочь или развеять чрезвычайно непросто. Помимо прочих парень вечно критикует свою жену. Он винит ее во всем, что в семье пошло не совсем так, как надо. Жена Оззи за годы брака стала более зрелым человеком, а вот он — нет. Она любит мужа, но уже готова уйти от него, потому что отчаялась, что он когда-либо изменится или догонит ее по уровню зрелости.
Оззи необходимо увидеть источник и неэффективность своей критики. Это, скорее всего, не произойдет в одночасье, а требует работы, которую ему, по-видимому, страшно даже начинать. Но при этом Оззи может удивить жену таким признанием: «Если я использую критику, чтобы скрыть чувство собственной неадекватности, значит, мне нужно над собой поработать. Меня это пугает, но мне надо с этим справиться, иначе я лишусь важных для меня отношений с тобой и буду несчастлив». Фактически Оззи стане