В этот момент в нашу работу часто вмешивается раздутое эго, которое бьет себя в грудь и заявляет, что усилия вознаграждаются благодатью автоматически. Это не так. Благодать свободна от каких-либо обязательств; ее нельзя ни заставить действовать, ни перенаправить. Она приходит как к тем, кто делает нужную работу, так и, как показывает история об Ионе и ките, к тем, кто отказывается ее делать. Она действует тайно и мистически, она вне любых правил, она непредсказуема. Генрих Харрер, главный герой и одновременно автор книги «Семь лет в Тибете», был воплощением человека, движимого раздутым эго, и казался наименее вероятным кандидатом на приход благодати. Монахи по всему Тибету усердно и постоянно медитировали, но так и не удостоились даже встречи с далай-ламой. Харрер же совсем не работал над собой, но ему была дарована привилегия стать далай-ламе учителем. Как видите, благодать не вычислить и не предсказать.
Далее вашему вниманию предлагаются результаты исследования, к чему способна привести работа, о которой мы тут говорим. Однако вся работа в мире не даст никаких результатов, и никакая работа вообще не способна принести больших выгод, чем перечисленные в этой книге. Первый результат/сдвиг/благодать, который мы получаем благодаря практике сближения со своей тенью, связан с психологией: речь идет об отказе от невротического эго в пользу эго здорового, «чтобы не наступил суд и не оказался я неуничтоженным и не был предан в руки собственной самости», как предупреждает Уильям Блейк в поэме «Мильтон».
Следующий результат — духовное перевоспоминание, восстановление утраченных частей себя. Осирис отрекся от тени, воображая себя не чем иным, как светом, и потому был разрезан на части Сетом, своим темным братом. Отказ принять противоположности в себе неизменно ведет к фрагментации. Богиня Исида заново вспомнила Осириса, бога воскрешения, собрав части его тела и создав первую мумию, метафору куколки, которая в должный час превращается в бабочку. Для бальзамирования тела потребовалось сорок дней. Бальзамирование в данном случае символизирует работу, необходимую для трансформации, вкупе с темным временем, нужным для завершения этого процесса.
А еще, подружившись с тенью, мы инициируем сдвиг энергии, которая прежде тратилась на подавление теневой стороны. Этот приток живой энергии является результатом вспоминания изгнанных ранее союзников и их возврата в наше психическое царство, что ведет к консолидации всех сил.
Внимание способствует исцелению, свидетельством чему служит внимание к Деве Марии (матери-земле) в Лурде. Начав обращать внимание на свои теневые проекции и тем самым перенося их в область сознательного, мы становимся более сбалансированными, уравновешенными. Мы начинаем выражать целостность, всегда в нас пребывавшую, «когда это бренное тело облачится в нетленное, а это смертное тело облачится в бессмертное», как говорит апостол Павел. «Само это тело, да, Будда», как говорит Хакуин Экаку. Когда наша тень интегрирована, мы признаем бессмертие Самости. Наша смертная природа артикулирует свои бессмертные стремления и движется к своему бессмертию. Наша идентичность и наше предназначение становятся единым целым.
Следующий результат/сдвиг — личная креативность. Она возникает потому, что мы наконец реализуем свой потенциал. В деле поиска светлой стороны тьмы, наилучшего в наихудшем без креативности не обойтись. Подружившись со своими скрытыми аспектами, мы обретаем совершенно новую жизнь. Мы открываем внутри себя новые источники и ресурсы энергии. Работа, о которой мы тут говорим, — это своеобразная витаминная добавка для души.
А еще мы начинаем замечать новую сострадательность к себе и к окружающим. «Если бы мы смогли прочесть тайную историю своих врагов, мы нашли бы в жизни каждого человека достаточно печали и страдания, чтобы обезоружить любую враждебность», — говорит Генри Лонгфелло. Подружившись со своей тенью, мы обнаруживаем, что любим других людей, потому что они отличаются от нас, а не вопреки этому. Это происходит потому, что дружба помогает больше не бояться различий. Теперь они волнуют и возбуждают нас, ведь отныне мы знаем, что, удерживая их в себе без страха и с принятием, мы помогаем появлению исцеляющего третьего — любви. Эта любовь и это сострадание — величайшее преимущество и великий дар преодоления дуализма.
Темнота темной стороны — это не о цвете, а всего лишь о бессознательном, источнике предвзятости и ненависти. Дружба с тенью сигнализирует о том, что нашим предубеждениям, основанным на страхе, пришел конец. Темнокожие американцы более не тень белой Америки. Нехристиане — не тень христиан. Бездомность — не тень процветания. Женщины — не тень патриархального общества. Когда любовь наконец заключает нас в свои раскрепощающие объятия, пышным цветом расцветает плюрализм. Это становится возможным благодаря работе над негативной тенью. И наш позитивный теневой потенциал раскрывается так же широко.
Но самый главный сдвиг в результате дружбы с тенью — это свобода от дуализма. Дуализм есть следствие отказа удерживать свои противоположности и заключать с ними союз. Подружившись с тенью, мы в корне меняем этот стиль, базирующийся на страхе. Человеческое, естественное и божественное перестают быть чем-то поляризованным. Мы высоко ценим взаимодействие всех этих сфер бытия, ведь наше эго сотрудничает с Самостью в достижении объединяющих целей любви, мудрости и исцеления. Благодать и наши собственные усилия больше не дихотомизируются, потому что мы сотрудничаем с силами вокруг и за пределами нас. Когда мы становимся со своей тенью друзьями, предназначение перестает быть просто будущим, которое однажды наступит, — теперь это текущая реальность: отныне мы во времени вневременности, которая когда-то казалась нам такой недостижимой. По сути, мы больше, чем кажемся, именно потому, что наше полное расширение и наше измерение во Вселенной и есть Вселенная, наши демоны — творческие негодяи нашей креативности, а наш союз с божественным — наша все более богатая божественная природа.
Мое существо — Бог, не простым участием, а истинной трансформацией. Мое «я» — Бог; другого «я» не существует.
В момент прорыва я обнаруживаю, что Бог и я — это одно и то же… Любите Бога таким, какой он есть: не-Бога, не-духа, не-личность, не-образ; а чистое, непорочное, прозрачное единство, чуждое всякой двойственности.
Подружиться со своей тенью — это работа души, и она открывает нам наши отношения с божественным. Иногда в сознании присутствует четкий раскол между нами и тем, что мы видим как Бога или как любую силу, безусловно нас превосходящую. Однако трансперсональная Самость включает в себя и с любовью охватывает и принимает наше персональное эго. Мы не противоположность божественному, а сосуществующие с ним его двойники. Чем глубже мы погружаемся в свою внутреннюю личную жизнь, тем больше находим в ней трансперсонального, того, что выводит нас за ее пределы. Вот почему Мейстер Экхарт сказал: «Глаза, которыми я вижу Бога, — это те же самые глаза, которыми Бог видит меня». Мудрость в Самости заключается в признании этой свободы от дуализма. Мы можем либо разделять человеческое и божественное четкими демаркационными линиями, либо затеряться, потерять свое эго в благоговении размытых границ между ними. Духовность размывает логику, чтобы обострить более широкий и всеобъемлющий фокус и поддерживать его. В литературе эту свободу от дуализма обозначают словом парадокс.
«Бог» — это метафора тайны Самости. Макрокосм (Бог) отражается в микрокосме (человеческой психике): «Если все сущее есть не что иное, как Бог, то нет ни сущего, ни Бога, а только это», — пишет американский писатель и философ Кен Уилбер. Способность выйти за рамки всего и охватить все любовью, не отдающей ничему и никому предпочтения, — вот что происходит в нас, когда Бог есть любовь.
В «Рамаяне» есть такой персонаж — помощник Рамы, обезьяноподобное божество по имени Хануман. Зная, что Рама пребывает во всем сущем, он однажды кусает жемчужину, чтобы найти его там, и люди смеются над тем, что он так буквально воспринимает религиозный постулат. Затем Хануман раскрывает свое сердце и созерцает Раму с Ситой, его женой-богиней, вечно в сиянии живущих и правящих. Ироничная мораль этого эпизода в том, что нам приходится смотреть наружу, для того чтобы узнать, что тайна внутри нас: Бог в нас, целостность, природа Будды. «Все лотосовые земли и все Будды раскрываются в моем существе», — говорится в «Аватамсаке-сутре», «сутре цветочной гирлянды». Божественное в равной мере присутствует во всем сущем «на земле, как и на небесах». Божественное в этой увядающей земной розе и божественное в мистической Розе Небес суть одно и то же.
Блаженство Будды подобно некому пиковому опыту. Концепции в нем — даже концепция «я» (эго) — раскрываются как нечто преходящее. Факт преходящего более не ведет к отчаянию, вместо этого он указывает на внутреннюю вечность, потому что каждая полярность изначально вмещает в себя свою противоположность. Следовательно, блаженство — это не переход от сансары (привязанности к страху и желанию) к нирване (освобождению от страха и желания), а свобода от господства их обоих. Мы выходим за рамки любых противоположностей и чувствуем «божественную гордость» за то, что мы Будда. Блейк добавляет: «Гордость павлина — слава Божия». Когда исчезает дуализм, исчезает и привязанность к увядающему миру. Ее сменяет энтузиазм относительно преходящего как наинагляднейшего объяснения трансцендентного. Непостоянное ведет нас к бессмертному. Аристотель описал свой опыт, когда перед ним в Элевсине явилось «божественное зрелище, представленное нам видимым миром». Обратите внимание на уравнение в этом описании: божественное, человеческое, природное.