Страх и желание нормальны и полезны для нашего здорового и безопасного функционирования в этом мире. Страх помогает избегать того, что может нам навредить, или бороться с этим. Желание делает нас живыми и позволяет достигать того, что нам нужно. И то и другое раскрывает нас самим себе. Страх и желание не подлежат полному уничтожению, потому что тогда также будет утрачена и их противоположность, отсутствие эго. Страх и желание — это подстегивающий нас вызов интегративным силам, но если мы попадаемся в их ловушку или становимся ими одержимыми, то они лишают нас шансов на духовный прогресс. Если же мы позволяем страху и желанию циклически протекать через нас, не задерживаясь и не останавливая нас, на место внутреннего дуализма приходит единство. Тогда неудовлетворенность открывается для завершенности, а неполноценность — для силы, помогающей нам справляться с трудностями. Эти завершенность и сила — подземные источники, скрытые под неудовлетворенностью и неполноценностью.
Подружившись с тенью эго, мы легче удерживаем в себе обычные человеческие страхи и желания, не застревая в них, не позволяя им управлять нами и не привязываясь к ним. В Средние века препятствия на пути к духовному росту описывали перечнем из семи смертных грехов (семи проявлений человеческого эго, застрявшего в страхе и желании). И это совершенно правомерно, ведь они действительно блокируют достижение и высвобождение безусловной любви, универсальной мудрости и силы исцеления. Вот вам подсказка, как отличить порок от добродетели: первый ведет к лихорадке эго, а вторая — к тихим водам, к безмятежности творения души. Дуализм, четко отделяющий добро от зла, можно переосмыслить; мы можем рассматривать зло как самое это разделение, а добро — как примиряющее единство. Семь смертных грехов — это не что иное, как проявления обособленности и разобщенности: гордыня, зависть, жадность и т. д. А добродетели — это проявления единства: смирение, любящая доброта, справедливость и тому подобное. Видеть Бога и все сущее как нечто отдельное — следствие отождествления себя с чем-то. Этим-то и опасна привязанность.
Для Будды мир не был «плохим» или «злым», он был недостаточным. Он предлагал просто «быть здесь и сейчас». Это майндфулнес, внимание к моменту без самообманывающих, отвлекающих элементов эго: страха, желания, суждения, привязанности к результату и нарциссизма. Это приверженность к подлинной реальности, а не к вымышленным возможностям переделать прошлое или запланировать контроль над будущим — возможностям, которые представляют нам страх и желание.
Путь моральной добродетели и сбалансированности нам указывает буддийская тантра: это не бегство от страха и желания, а неподвижность и спокойствие в текущей драме. Это неподвижность/майндфулнес; нам надо сидеть в своей реальности недвижно, не будучи ею раздавленными и без толчков с ее стороны. Только когда мы перестаем следовать тантре и начинаем противостоять собственному опыту, мы оказываемся во власти страха. Как это ни парадоксально, свобода от страха в том, чтобы оставаться в нем как в своем. Говинда (это одно из имен Кришны и Вишну в индуизме) говорит: «Уверенность, что с нами не может случиться ничего, что не присуще нам по наиглубочайшей нашей сути, — вот основа бесстрашия». Если мы верны своей реальности, мы едины со своей Вселенной и верим: все, что с нами происходит, — это наша уникальная, «скроенная по индивидуальному заказу» судьба.
До тех пор, пока мы видим себя отдельными от Вселенной, мы остаемся во власти желания. При этом все будет выглядеть как нечто реальное и постижимое, а не как продукт наших дуалистических привычек мышления. Буддийское тантрическое решение этой проблемы простое: пребывай в желании, не отрицая его. В такой позиции мы избавляемся от чувства отдельной самости, отказываясь от эго и входя в пустоту безусловной реальности, то есть в жизнь, не обусловленную привязанностью и желанием, «под пустыми осенними небесами». Такой пустотой пробуждается сострадательность всадника просветления. Она его не останавливает, ему очень нравится в нее скакать. «Как близко величие к нашему праху», — говорит Эмерсон. Есть в смирении, свободе от высокомерия эго и в просторе, свободе от его фундаментальности что-то, что привлекает к нам благодать просветления. Освобождаясь от эго, мы пропускаем через себя свет. (В сущности, увидев, сколь многие из наших мыслей иллюзорны и сколь мало различий действительно существуют, нам остается только рассмеяться.)
Обратите внимание на поразительное сходство между цитатой-эпиграфом из Ван Чанлина и следующим отрывком из «Книги Иова», в котором тоже говорится о той же сострадательности: «…чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека, чтобы насыщать пустыню и степь и возбуждать травные зародыши к возрастанию» (Иов. 38:26–27).
Нирвана — вот как можно описать блаженство освобождения от самообмана эго. Это истинная реальность, когда мы отказываемся от утешающих ограничений, присущих нашей привязанности к «совершенно другому» богу-спасителю. В нирване оказываются не так, как по традиционным представлениям оказываются на небесах. Ты просто пробуждаешься здесь и сейчас к тому, что уже в тебе и всегда в тебе было: «Само это место: да, лотосовый рай». В перспективе произошло изменение, хотя никаких объективных изменений не было: как будто выясняется, что ты близнец (всегда и уже).
Эта радость осознания своей истинной природы создает в нас богатство, необходимое, чтобы с любовью взаимодействовать с миром. Пробужденный Будда никогда не старается стать сострадательным. Он становится таким автоматически, просто благодаря пробуждению. Что же такое пробуждение? Это свобода от дуализма в оценке нас самих и наших страхов, нас самих и наших желаний, нас самих и всего сущего. Тогда сострадательность — единственный вариант.
Цель человеческой эволюции не в том, чтобы освободиться от страха или желания, а в том, чтобы освободиться от привязанности к ним. Наша работа — удерживать напряжение между ними и делать это расслабленно и непринужденно. Это путь, который открывается между полярностями, когда обе они в наших объятиях, словно младенцы-близнецы у щедрой материнской груди. Это малыши, которые, когда подрастут, превращаются в Храброе сердце и Рог изобилия и, закатав рукава, сажают цветущий сад мира и собирают урожаи, обогащающие всех.
Заметьте, ничто из вышеперечисленного не отменяет одну последнюю и ироничную возможность, которую так четко формулирует дзен-ученый Юбер Бенуа: «Бесплодная попытка объять необъятное — вот что ведет к пробуждению!» Иногда неистовость желания — это как раз то, что нужно, чтобы показать нам пустоту желаемого. Не зря тибетцы называют разочарование самой быстрой колесницей к просветлению. Тяжелое разочарование резко швыряет нас в простор, где появляется прозрение Самости, в «бескрайнюю пустошь, куда никто не ходит», — или может быть остановлен. «Пустые осенние небеса» предвещают время сбора урожая, но вместо этого мы видим здесь только «бескрайнюю пустошь», и поэтому тут царит всепроникающее разочарование.
Только когда улетучиваются все ожидания, появляется всадник просветления. Когда никто не пришел к нам на помощь, приходит он. В попытках нашего побежденного эго познать тайны жизни мы наконец улавливаем проблеск трансцендентного плана, который всегда был в работе. Всадник все время скакал к нам, в нашем направлении. Нам же достаточно просто стоять спокойно и осознанно, глядя, как всадник просветления, силуэт которого виднеется на фоне восходящего солнца, машет нам рукой.
Прочитайте вслух написанное далее. Запишите это своими словами и повторяйте каждый день, пока не перевернете последнюю страницу этой книги.
Я хочу наслаждаться желанием и быть свободным от его власти надо мной. Я способен освободиться от привычки хвататься за преходящее и верить, будто оно постоянно будет осыпать меня дарами. Угодив в ловушку желания, я преувеличиваю и раздуваю ценность и привлекательность желаемого мной. Я веду себя так, будто это все, что мне доступно. Под чарами желания я засыпаю и одновременно становлюсь одержимым им. Пока я действую так, будто состою исключительно из заблуждений подобного рода, мне не наладить контакта с величайшими глубинами своего потенциала. Потенциал означает силу, но, пока я остаюсь заключенным в собственных иллюзиях, моя сила находится в руках тирана эго.
Самая закоренелая и коварная привычка эго — верить, будто то, что мне нужно, находится вне меня. Быть обманутым таким пустым обещанием — самое серьезное препятствие на пути к просветлению. Отрекшись от вечной тревоги об этом необходимом мне внешнем, я высвобождаю свой безграничный внутренний неиспользованный потенциал. Это отречение заключается в отказе не от человеческих удовольствий, а от непропорциональных ожиданий от этих удовольствий. Перестав бродить по улицам в бесплодных поисках, я наконец могу спуститься в винный погреб собственного дома, где пылятся штабеля бутылок, ожидая, когда их откупорят. То, чего мне не хватает, всегда было со мной; я — самое лучшее вино, прибереженное напоследок и ждущее, чтобы его налили. «Это Я, не бойтесь».
Когда ум безмятежно покоится в единстве сущего, дуализм исчезает сам собой.
Если мы примиряем враждующие противоположности, которые дергают нас за ниточки эго, а затем преодолеваем их, значит, мы находимся на духовном пути. Когда мы перестаем бороться с ними и просто удерживаем их до момента исцеляющего примирения, мы становимся здравомыслящими и пробужденными. Так мы даем себе то, чего всегда хотели от других: уделяем активное внимание стоящей перед нами реальности без осуждения, страха, контроля, ожидания или цепляния. Внимание означает паузу. Мы на какое-то время задерживаемся между стимулом и реакцией, между мыслью и действием — так же, как делаем это между вдохами. Это майндфулнес, наша осознанная медитативная реакция на дыхание здесь и сейчас. Это форма самоотражения. В таком внимании к тому, что есть, я отражаю и воспроизвожу себя и клянусь в верности реальности, стоящей за моими текущими трудностями, а не убеждениям и представлениям моего эго о ней. Это сила майндфулнес пробуждает нас, по словам Шекспира, «подобно жаворонку, с зарей встречающему лучи, что над угрюмою землей распелся у ворот небесных»