Того, что произошло в следующий миг, никто не увидел. Слишком быстро двигался Проклятый, чтобы обычный человеческий глаз мог что-то различить.
А через мгновение вожак оседал на траву на том месте, где только что стоял Пай. Из шеи разбойника торчал арбалетный болт, на месте правого глаза — кровавая яма. А Проклятый оказался на три шага ближе к остальным бандитам, так чтобы все видели кровь на конце посоха…
— Так Варну не меняют, мужики, — спокойно произнес Пай. — Предназначение — внутри, а не снаружи. Меч никого не сделает воином. Вы поняли?
Оборванцы испуганно попятили от Проклятого. Пай услышал, как трещат в лесу ветки — те разбойники, что были в засаде, бросились прочь…
— Пойдем, Баолииль, пойдем, малыш, нам еще нужно найти место для ночлега! — позвал Проклятый.
Разбойники проводили уходящих недоуменными взглядами. Чуткий слух позволил Паю услышать, как один из банды, когда они скрылись за поворотом дороги, прохрипел:
— Говорил я, что рядом с монастырем не надо шалить! Тут не то, что в других местах. Тут не монахи, а Слуги Смерти… Лучше сматываться отсюда…
До самого заката женщина испуганно молчала, зато осмелевший Пай-маленький приставал к Проклятому:
— Дядя, а ты меня научишь так драться? Дядя, а когда я вырасту, у меня будет такая палка, как у тебя? Дядя, а того толстого дядю кто убил: ты или не ты?
Пай отвечал — не столько для малыша, сколько для его матери:
— Дядя сам убил себя. Он решил, что может изменить свое предназначение, убивая других. Любой закон не абсолютен, но для того, чтобы не подчиниться ему, нужно научиться отдавать, а не брать…
Ночевали они в пещере под корнями дерева. В просторной и сухой нише хватило места и для тележки, и для людей.
Едва успели устроить стоянку, на джунгли навалилась ночь. Уже в темноте женщина сварила кашу из зерен сорэссо и накормила сына. Взрослым достались только сухие лепешки и немного сыра…
Пай-маленький, умаявшись за день, после еды быстро уснул. А Баолииль и Проклятый долго сидели у костерка. Одуряющее пахло цветами, где-то мяукали лесные коты… Джунгли были наполнены шорохами и треском веток. Это зверье, не таясь, праздновало приход небесной воды.
Потом начался дождь — такой тихий и ласковый, что ночные птицы не прекратили своих песен. Спутники забрались в пещеру и устроились на ворохе сухих листьев. Пай заранее знал, что это будет их ночь. Баолииль стосковалась по мужской ласке, а кто он такой, чтобы отказывать женщине?
В Ай-Ваи они были на следующий день к вечеру. Буря словно ждала, когда они смогут укрыться под надежной крышей — когда Баолииль вкатила тележку в ворота, поднялся ветер, а пока они шли по двору, небо заволокло тучами, загрохотал гром, засверкали молнии.
— Ты снова приходишь вместе с грозой, — рассмеялся старик-настоятель, когда Пай вошел в его покои и отряхнул с волос дождевые капли.
— Да, бури меня любят, — кивнул Проклятый.
— Кого ты привел на этот раз?
Пай рассказал о дорожной встрече.
— И что теперь? — спросил старик.
— Сегодня я буду танцевать в храме. Время подходящее…
— Что ты понимаешь во времени? — нахмурился настоятель. — Но на этот раз ты прав.
Пай кивнул.
Ночью он танцевал перед статуей Проклятого бога. Кружился в волнах душистого дыма, сочащегося из курильниц. Скользил между своими тенями и пятнами света, что падали от факелов. Замирал перед статуей, и тогда казалось, что в храме не один, а два танцора. Оба худые, жилистые, напряженные, по смуглой коже, блестящей от пота и ароматных масел, скользят багровые блики…
Но никто не мог увидеть этой схожести. На танец Проклятого в храме смотреть запрещено. Даже воины и монахи, живущие в Ай-Ваи, даже настоятель не смеет войти в зал, пока там кружится Танцор. Можно лишь слышать, как посреди ночи просыпаются подземные барабаны. Ничья рука не касается их, но когда танец набирает силу, они начинают вторить ударам босых пяток в мрамор пола. Рокот нарастает, и вот он уже громче раскатов грома, он заглушает вой ветра, сама земля под храмом начинает гудеть, словно огромный колокол…
Полуоглохший, предельно уставший, Пай вывалился из дверей храма и подставил пылающее лицо под струи дождя.
Здесь, на ступенях, и нашли его монахи. Отнесли в безжизненное тело в келью, растерли жесткой тканью. Стоило Проклятому зашевелиться, его напоили горячим отваром из трав и кореньев. А когда пасмурное небо посерело, в келью пришел настоятель.
— Что теперь? — спросил он после положенных приветствий.
— Через два дня я ухожу, — ответил Пай. — Через два дня ветер стихнет…
— Твоя женщина… Я отправил ее к прорицательницам. Они приняли ее. Говорят, что у нее сильный дар. И что она все спрашивала о тебе…
— Пути Проклятых темны для Видящих, — ответил Пай словами из священной книги.
— Я не об этом, — покачал головой старик. — Она считает тебя своим мужчиной — для того, чтобы понять это, не нужно быть Видящим. Ты знаешь, что прорицательницы вправе выбирать себе в мужья любого, кого пожелают, и прогонять его, когда наскучит…
— Поэтому-то я и ухожу, — ответил Пай. — Сейчас Баолииль считает, что любит меня, и что лучше меня мужчин нет. А она просто еще не видела мужчин…
— А ты?
— А что я? Я — Проклятый, — рассмеялся Пай.
И снова процитировал слова древней книги:
— Путь их — в отказе от возможного, в неповторимости мига и недостижимости цели… Я уже был счастлив с Баолииль…
Когда Пай уходил из монастыря, буря сменилась мелкой моросью. Баолииль смотрела вслед Танцору с монастырской стены. Ее волосы были мокры от дождя, по лицу текли капли то ли воды, то ли слез.
— Идем, девочка, — сказала женщине одна из старших прорицательниц. — Тебя зовет настоятель.
Баолииль покорно кивнула и отерла лицо влажной накидкой.
Они спустились во двор и вошли в храм. Баолииль вздрогнула, увидев статую Танцующего Бога, но нашла в себе силы, чтобы поклониться так, как это положено в храмах.
— Подойди ко мне, — приказал настоятель, незаметно появившийся из одной из боковых дверей. — Дай посмотреть на твое лицо. Да, так я и думал…
Женщина непонимающе взглянула на старика.
— Принесите зеркало, — приказал настоятель.
Старшая прорицательница подала Баолииль пластину полированного металла. Взглянув на свое отражение, женщина ахнула: на лбу не было знака «Грязь». Ни синих черт, ни пятнышка, ни рубца — словно у дикарки с юга, где не знают ни о Варнах, ни о предназначении.
Прошли годы прежде, чем дорога снова привела Пая-Проклятого в монастырь Ай-Ваи. Уже наступили сумерки, когда он приблизился к стенам обители Танцующего бога. Неподалеку от ворот наперерез ему метнулась неясная тень. И вот уже дорогу загораживает Ночной Волк — юноша в черной с красным одежде. Руки мальчишки украшены боевыми браслетами, единственная прядь на бритой голове заплетена в косу.
Поклонившись бродяге, молодой воин вдруг совсем не по уставу ойкнул:
— Дядя Пай? Это вы? Вы узнаете меня?
— Пай-сменивший-Варну, — улыбнулся Проклятый. — Нет, конечно, не узнаю. Как узнать, когда ты так вырос? Ты был ребенком…
— А я вас узнал! — казалось, будь у парня, как у настоящего волка, хвост, он восторженно вилял бы им, поднимая дорожную пыль.
— Как… Баолииль… твоя мама? — спросил Проклятый, с трудом преодолевая неизвестно откуда взявшуюся робость.
— Мама? Мама счастлива. Она теперь старшая прорицательница. Семь лет назад она выбрала в мужья моего наставника Вэльто, и теперь у меня есть брат и две сестренки.
Пай-Проклятый замолчал. Ночной Волк тоже смолк, не смея прерывать размышления Танцующего. В конце концов жрец произнес:
— Ты в дозоре, так? Я знаю, вам дают с собой еду на три дня на случай, если придется кого-то преследовать. Отдай ее мне.
Воин молча кивнул и протянул бродяге небольшой узелок.
— Никому не говори о нашей встрече, — сказал Проклятый. — Только настоятелю, но так, чтобы никто не слышал. Ты понял?
Юноша снова кивнул.
А Проклятый повернулся спиной к монастырю и зашагал по той же дороге, по которой пришел. Через пару мгновений неясный силуэт растаял в навалившейся на джунгли тьме.
Вспомни, брат!
На рыночной площади сидел нищий старик-калека и пел, подыгрывая себе на маленькой арфе. Шумело торжище, шли мимо люди. Кто-то останавливался, бросал монетку в истертый кожаный мешок, лежавший возле певца. А старик не обращал внимания на суетящийся народ, он рассказывал о серебряных струнах, натянутых великанами-волхами на основу мироздания, о тех струнах, чья музыка — судьбы, и чьи звуки властны и над обычным человеком, и над царем.
Какой-то юноша долго стоял рядом со стариком, потом, стряхнув оцепенение, аккуратно положил в кожаную торбу серебряный шиллинг. Судя по небогатой одежде юноши, эти деньги имели для него значение. Ведь на шиллинг можно хорошо поужинать и снять комнату в одном из окружавших рынок трактиров.
А старик все пел о том, что никто из людей не может услышать звон небесных струн. Да и выковать их под силу лишь тем, кто жил в горной стране Шиф до того, как пришли сюда люди, — древним волхам, мудрым колдунам и великим воинам. Не их вина, что обманули сильных молодые боги, заставив уступить плодородные долины людскому племени. Ушли волхи, томимые жаждой знаний. Ушли туда, куда нет никому пути, за стену гор, за окоем земли, в кромешную тьму неизведанного. А струны судеб остались, и ветер времени перебирает их, наигрывая безмолвную мелодию, внятную лишь тем, кто умеет слышать.
Так заканчивалась старая легенда. Так пел нищий арфист. Только это — не настоящий конец истории. Старик знал. И знал, что найдутся те, кто захочет услышать продолжение. Но правда — для идущих, а на рыночной площади древняя сказка звучала так, как ее пели многие сотни лет, задолго до того, как в Лусхор пришли войска Белой Королевы. Задолго до того, как раджа, гордый раджа из рода покорителей гор, склонился перед портретом полной женщины в кружевном платье.