В 1984 году у нас с Таней родилась дочь Аня. А в 1986-м или 1987-м, я уже не помню точно, мы начали снимать «Черную розу — эмблему печали, красную розу — эмблему любви». Сама по себе картина появилась забавно и смешно. У Тани, между прочим, очень жизнелюбивый характер и отношение к жизни. И жизнелюбивость эта иногда граничит с такой трогательной формой идиотизма, который был когда-то запечатлен в «Ста днях после детства». И вот Таня с такой долей оптимистического идиотизма однажды мне сказала: «Слушай, как вот мне хочется научиться писать сценарии. Вот режиссером я бы не смогла быть, а вот сценарии мне так хочется научиться писать. Такая чудесная вещь, когда проектируешь в голове и записываешь фильм, которого еще нет, но который уже крутится у тебя в голове». Я говорю: «Господи, так нет ничего проще, Тань. Это же просто. Самое главное для начала, чтобы у тебя в голове действительно ничего не было». Она говорит: «О! Это пожалуйста! В голове у меня абсолютно ничего нет». И я говорю: «Вот это очень хорошее начало для сценарной работы. А второе, что нужно для сценарной работы, — это чтобы на абсолютно белом пространстве твоего собственного воображения нарисовалась вдруг какая-нибудь картинка, которая тебе чем-нибудь нравится, а ты сама не знаешь почему». Она говорит: «Ну, допустим, у меня такая картинка есть». Я говорю: «И что это за картинка?» Она говорит: «У меня есть сестра двоюродная. И она вышла замуж за цыгана. И когда у них с цыганом хорошая, значит, полоса жизни, она всегда садится за пианино и играет очень бодро и весело, и поет страшным совершенно голосом: „Ах, черная роза — эмблема печали! Ах, красная роза — эмблема любви!“ А когда у них плохо дела с цыганом, она за этим же роялем садится и играет это в страшном миноре: „Ах, черная роза — эмблема печали! Ах, красная роза — эмблема любви!“». Я говорю: «Тань, ну и все. Практически ты придумала этот сценарий. Пиши». Недели через две она сказала: «Нет. Чего-то я передумала писать про эти цыганские страсти». Я говорю: «Слушай, а мне все больше и больше нравится эта история». Я сел и сам ее написал.
Таким образом, мы начали снимать картину «Черная роза». И в этой картине в первый раз у меня снялся совершенно выдающийся человек, потрясающий мой друг, Танин друг, и может быть, самый лучший, самый трогательный, самый искренний и нежный Танин партнер — Александр Гаврилович Абдулов. И там же, на этой картине, состоялся дебют Ани, нашей дочери. Аня играла ангела. Мы ей сшили ангельское платье, ангельский веночек из «Ста дней после детства» надели на голову. И первый кадр, в котором она снялась, это они с Александром Абдуловым. Она стоит на буфете, а Александр Гаврилович опирается сзади на него. И перед тем как начать снимать, я сказал: «Аня, сейчас будем быстренько снимать». Александр Гаврилович спросил Аню: «Ань, тебе не страшно?» Она говорит: «Нет, совсем не страшно. Только у меня почему-то очень ладошки мокрые». И он потрогал ладошки, потом мне Саша сказал, что ладошки были совершенно как залитые водой.
И он сказал: «Ладно, поехали! Давай, Сережа! Давай команду!» И вот тогда же он сказал замечательную знаменитую фразу, когда он курил сигарету, повернулся вдруг к Ане и говорит: «Ничего, что я куру?» И Аня трогательно пожала плечами…
Долгое время как-то считалось, что Таня Друбич снимается только в моих фильмах. Что совершенно несправедливо и неправильно. Потому что Таня сыграла целый ряд очень, по-моему, обаятельных, красивых и хороших ролей в фильмах прекрасных режиссеров. Это правда, что она никогда не снималась в силу того, что нужно где-нибудь сняться. Наверно, это идет от того, что у нее все-таки есть другая профессия. В этом смысле ее судьба сильно отличается от судьбы ее товарищей по актерскому цеху. Но те режиссеры, у которых она снималась, — это замечательные режиссеры, которых я глубочайшим образом уважаю, чту. И я всячески болел за то, чтобы у них с Таней все получилось. Ну это и Рома Балаян, замечательный режиссер, который снял Таню в прекрасной картине по сценарию Рустама Ибрагимбекова «Храни меня, мой талисман». И Эльдар Александрович Рязанов, который вместе с Пашей Лебешевым снимал фильм «Привет, дуралеи!». И Таня там сыграла очень странную, непохожую на другие ее роли, молодую женщину. И картина безвременно ушедшего Ивана Дыховичного — исключительно емкая и очень сильная работа «Испытатель». Мне кажется, в короткометражном кино Иван был один из самых сильных и значительных режиссеров России.
Потом Иван попросил меня написать сценарий по прекрасной повести Антона Павловича Чехова «Черный монах». Это одна из самых сложных, трудных и неоднозначных чеховских повестей, одна из самых многообразно трактуемых прозаический вещей Чехова.
Десять негритят
Но вобщем-то это история о гении и толпе, это то, о чем писал Пушкин. Это действительно одна из самых тонких, сложных и трудных чеховских вещей. И трудность ее заключается в том, что, оказывается, в природе гения всегда лежит любовь.
Очень смешная и трогательная история у меня была со Станиславом Сергеевичем Говорухиным. Когда я ему однажды сказал: «Слава, ты знаешь, я должен тебя огорчить. На самом деле, ты фантомный режиссер. С одной стороны, ты есть, как материальная фигура, а с другой стороны, тебя нет». Он говорит: «Это еще что за разговоры такие дикие?» Я говорю: «Слава, это не мой разговор. Это одна милая девушка недавно прошептала мне на ухо: „Сережа, какое тебе большое спасибо за твои `Десять негритят`!“»
Как ни странно, Таня исключительно музыкальный человек. Причем не в силу какого-то фундаментального музыкального образования, а в силу своей душевной склонности ощущать белый свет, ощущать мир и ощущать всю нашу жизнь как род музыки. Она никогда не была склонна и не выказывала никаких пожеланий, связанных с концептуальным пониманием белого света — что такое хорошо и что такое плохо. Но она всегда поразительно чутка и отзывчива на музыкальный смысл событий и смысл человеческих отношений.
Асса
И в этом смысле ее, как я понимаю, любят и ценят очень хорошие музыканты. Я знаю, что их долгие годы связывают очень теплые отношения с Владимиром Спиваковым. И у них просто большая и настоящая человеческая дружба и приязнь с величайшим музыкантом наших дней Юрием Башметом. Юра был ее партнером в фильме «2-Асса-2» и там у них возникает некое такое эфемерное чувство влюбленности друг в друга. А в жизни их связывают очень такие серьезные и деловые взаимоотношения.
Юра уже второй раз вот в этом году пригласил Таню быть членом жюри всемирного конкурса альтистов. Первый раз это было воспринято Таней как совершенно непонятный ход загадочной «юрийабрамычевой» психологии жизни. Но тем не менее, когда она отсидела в качестве члена жюри первый конкурс альтистов, все музыканты сказали: «Давайте ее возьмем обязательно на второй конкурс, потому что у нее очень здравые и тонкие суждения, для чего, зачем и кому на белом свете нужна музыка».
Когда-то Таню спросили: «Какой поступок вы считаете самым невероятным, самым трудным и самый героическим в своей жизни?» Она говорит: «Это то, что я однажды вышла на сцену Малого театра». А история была действительно очень странная. Я начинал ставить по приглашению Юрия Мефодьевича Соломина, с которым мы работали на картине «Мелодии белой ночи». Работали и дружили. Он меня туда пригласил. И я начинал там ставить «Дядю Ваню» — спектакль для Юрия Мефодьевича Соломина и Виталия Мефодьевича Соломина. Потому что я очень любил этих двух людей. И очень переживал за то, что они так мало вместе работают. И мне так захотелось, чтобы они встретились в одном спектакле. И единственное, что было каким-то препятствием, это то, что мне показалось, хотя Юрий Мефодьевич со мной не был согласен тогда и не согласен до сих пор, что у них в театре на тот момент не было исполнительницы роли Сони. Я ранее видел совершенно потрясающую работу Андрона Кончаловского — фильм «Дядя Ваня», где роль Сони совершенно грандиозно играла Ира Купченко. Как мне тогда показалось, легко, свободно и достойно переигрывая двух великих народных артистов — Сергея Федоровича Бондарчука и Иннокентия Михайловича Смоктуновского.
И когда не было вот, на мой взгляд, аналога… Все у меня в жизни начинается всегда с аналога Иры Купченко! Так вот, не было аналога Иры Купченко в Малом театре. И я сказал: «Давай мы возьмем вот мою студентку Лену Корикову». И это было невероятное решение для Малого театра. Они никого со стороны не берут. Особенно молодых актеров, закончивших ВГИК. Это для них нонсенс, невозможная вещь. Но тем не менее как-то мне удалось уболтать Юрия Мефодьевича, упросить Коршунова — тогдашнего директора театра. Как-то они пошли на это, и мы позвали Лену Корикову.
Асса
И Лена Корикова долгое время очень хорошо репетировала Соню. И все было чудесно и прекрасно. Пока не настал день, который был незадолго до премьеры, в который Лена Корикова сказала: «Сергей Александрович, мне нужно с вами поговорить тет-а-тет. Можно, мы выйдем в коридор?» Я ужасно боюсь таких разговоров и как бы даже несколько робею. Я вышел с Леной в коридор. До премьеры оставалось несколько недель, две или немножко больше. И Лена мне сказала: «Вы знаете, я не смогу играть премьеру». Я говорю: «Что такое, Лена?» — «Не смогу, и все, потому что я беременна». Ну, меня чуть не хватил не то инфаркт, не то инсульт! У меня даже закружилась голова. И я понял, что я имею дело с совершенно невероятным существом, которое не нашло нужным заранее сказать мне, что вот такая история может приключиться.
Но тем не менее все уже свершилось. И я в состоянии абсолютного безумия пришел к Юрию Мефодьевичу, которого сообщением этим тоже подверг в такое же безумие. Потому что это был плановый спектакль с нормально делающимися декорациями, с нормальной предварительной продажей билетов для населения, который должен вот-вот выйти. А оказывается, в нем нет Сони. И в этот момент я сказал Юре: «Юра, к сожалению, у меня нет возможности для экспериментов. Я хотел бы, чтобы мы позвали Таню. Это единственный человек, который может нас всех вытащить из этой безумной трясины сейчас». И Юра сказал: «Как, ты что? Она же, она, она…» И даже не знал, как продолжить эту фразу. Но тем не менее потом он сказал: «Ну, я не знаю. Ну, попробуй. Может быть, мы с ней поговорим». О чем говорить с Таней, совершенно непонятно. Я позвонил ей. И Таня сказала: «Ты что? Я врач по профессии. Ты понимаешь, что это Малый театр! Там на сцене играла сама Ермолова! Понимаешь? А я кто? Врач-эндокринолог! Да еще гомеопат! Куда? Какая? Где Ермолова, а где гомеопатия?» Я говорю: «Тань, не морочь голову ни мне, ни себе. Приходи, мы сейчас с тобой спокойно все обговорим». И как-то мне удалось ее затащить в Малый театр. Она пришла в совершенно безумном даже не страхе, а в остекленении ужаса. И мы пришли прямо в репетиционный зал. Я говорю: «Давай, читать будем».