И эту неумолимость она ощущала внутри себя.
Над столом висело овальное зеркало. Прежде чем уложить волосы, Татьяна пристально посмотрела на себя. На нее глядело лицо, которое она больше не узнавала. Детская округлость исчезла, уступив место удлиненному овалу с напряженными скулами, высоким лбом, твердым подбородком и сжатыми губами. Прошло уже много времени с тех пор, как она смеялась, демонстрируя красивые зубы и ямочки на щеках. Шрам на щеке от осколка разбитого лобового стекла зажил, осталась лишь тонкая розовая полоска. Веснушки тоже поблекли, но вот свои глаза Татьяна узнавала с трудом. Ее некогда сверкающие зеленые глаза казались на бледном лице единственными прозрачными барьерами между чужаками и ее душой. И эти глаза наводили ужас. Она не осмеливалась поднимать взгляд на людей. Она не могла даже смотреть на себя. Один взгляд в зеленый океан – и становилось понятным, какие бури бушуют за хрупкой оболочкой.
Татьяна расчесала свои платиновые волосы, доходящие до лопаток. Она перестала ненавидеть свои волосы.
Как могла она ненавидеть свои волосы, если Александр так сильно их любил!
Она не станет об этом думать. Ей хотелось обрезать волосы, совсем коротко, как шерсть у ягненка, которого ведут на заклание; ей хотелось не только остричь волосы, но и вырвать глаза, зубы, выдрать артерии из горла.
Завязав волосы в пучок на макушке, Татьяна надела сверху косынку, чтобы привлекать как можно меньше внимания, хотя в Швеции, где полно белокурых девушек, ей легко было потеряться в толпе.
Определенно, она стала такой.
Татьяна понимала, что пора идти, но у нее не было ни малейшего желания двигаться вперед. Она была беременна, однако родить ребенка в Швеции, как и в Америке, было несложно. Она могла бы остаться. Ей не пришлось бы перемещаться по незнакомой стране, доставать пропуск на грузовое судно, идущее в Британию, а потом путешествовать через океан в Соединенные Штаты в разгар войны. Немцы ежедневно обстреливали северные воды, взрывали торпедами подлодки союзников и корабли оцепления, превращая их в гигантские факелы, окруженные черным дымом, и нарушая безмятежность Ботнического залива и Балтийского моря, Арктики и Атлантики. Чтобы остаться в безопасном Стокгольме, от нее не требовалось особых усилий, – ничего сверх того, что она делала.
И что же она делала?
Она повсюду видела Александра.
Куда бы она ни шла, где бы ни сидела, стоило ей повернуть голову направо, и он возникал перед ней, глядя на нее и улыбаясь, высокий, в офицерской форме, с винтовкой на плече. Она протягивала руку, прикасаясь к пустоте, словно прикасаясь к белой подушке, на которой видела его лицо. Она поворачивалась к нему и разламывала хлеб, сидя на скамье и глядя, как он уверенным шагом переходит улицу и идет к ней. Она следовала по пятам за широкоплечими шведами, идущими размашистым шагом, и невежливо всматривалась в лица незнакомцев, потому что в каждом ей мерещился Александр. А потом она прищуривалась, и он пропадал. И она тоже пропадала. Она опускала взгляд и шла дальше.
Она подняла глаза к зеркалу. За ее спиной стоял Александр. Он убрал пряди с ее шеи и наклонился к ней. Она не ощущала его запаха, не чувствовала его губ на своей коже. Но ее глаза видели его, она почти чувствовала, как щекочут ее шею его темные волосы.
Татьяна закрыла глаза.
Она, как обычно, позавтракала в кафе «Спивак»: две порции бекона, две чашки черного кофе, три яйца пашот. Она делала вид, что читает английскую газету, купленную в киоске через улицу. Делала вид, поскольку смысл слов не доходил до нее. Ближе к вечеру, когда она успокаивалась, чтение шло лучше. Выйдя из кафе, она пошла к грузовому причалу, где села на скамью и стала наблюдать, как шведские портовые рабочие грузят на баржи типографскую бумагу для отправки в Хельсинки. Татьяна не отрываясь смотрела на одного докера. Она знала, что через несколько минут он отойдет поболтать с друзьями, находящимися в пятидесяти метрах от него. Он перекурит и выпьет чашку кофе. Его не будет на барже тринадцать минут. Он оставит крытую баржу, соединенную настилом с грузовым судном, без присмотра.
Через тринадцать минут он вернется и продолжит погрузку бумаги из грузовика, перевозя ее по настилу на ручной тележке. Через шестьдесят две минуты появится капитан баржи, докер поприветствует его и отвяжет канаты. И капитан поведет баржу по растаявшему Балтийскому морю в Хельсинки.
Татьяна наблюдает за ним уже семьдесят пять дней.
От Хельсинки до Выборга всего четыре часа хода. И Татьяна узнала из английских газет, которые покупала ежедневно, что Выборг – впервые с 1918 года – был возвращен Советам. Красная армия отобрала у финнов российские территории Карелии. Баржей по морю в Хельсинки, грузовиком через леса до Выборга – и она тоже окажется в руках Советов.
– Иногда мне хочется, чтобы ты не была такой врединой, – говорит Александр.
Ему удалось получить трехдневный отпуск. Они в Ленинграде. В последний раз они в Ленинграде вместе – их последнее всё.
– Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала!
– Да, была бы ты не такой вредной. – Он досадливо фыркает. – Есть женщины, которые слушаются своих мужчин. Я таких видел. У других мужчин…
Она щекочет его. Ему не смешно.
– Ладно. Скажи, что делать. – Она на два тона понижает голос. – Я поступлю, в точности как скажешь.
– Немедленно уезжай из Ленинграда и возвращайся в Лазарево. Поезжай в безопасное место.
Татьяна закатывает глаза:
– Перестань! Я знаю, ты умеешь играть в эту игру.
– Да, умею. – Александр сидит на старом диване ее родителей. – Просто не хочу. Ты не слушаешь, когда я говорю тебе о важных вещах…
– Никакие это не важные вещи, – возражает Татьяна, опускаясь перед ним на колени и беря его за руки. – Если за мной придет НКВД, я буду знать, что тебя нет, и с радостью встану к стенке. – Она сжимает его руки. – Я встану к стенке как твоя жена, не сожалея ни об одном мгновении, проведенном с тобой. Так что позволь мне остаться здесь. Позволь мне еще раз вдохнуть твой запах, прикоснуться к тебе, поцеловать тебя еще раз. Сыграй со мной в мою игру, какими бы горестными ни казались наши объятия в замерзающем Ленинграде. Сотвори чудо – ляг со мной. Скажи, что делать, и я сделаю.
Александр тянет ее за руку:
– Иди сюда. – И раскрывает объятия. – Сядь ко мне на колени.
Она подчиняется.
– Теперь положи ладони мне на лицо.
Она подчиняется.
– Прижмись губами к моим глазам.
Она подчиняется.
– Поцелуй меня в лоб.
Она подчиняется.
– Поцелуй меня в губы.
Она подчиняется. И вновь подчиняется.
– Таня…
– Ш-ш-ш.
– Разве не видишь, я погибаю.
– А-а-а, – произносит она. – Пока еще ты цел и невредим.
Она сидела, наблюдая за докером, в солнечные дни и в дождливые дни. И когда был туман, а в восемь часов по утрам он бывал почти всегда.
Это утро не было похоже на другие. Это утро было холодным. На причале пахло водой и свежей рыбой. Над головой кричали чайки, раздавался голос человека.
«Где мой брат, который помог бы мне, где моя сестра, моя мать? Паша, помоги, укрой в лесу, где я могу тебя найти! Даша, смотри, что случилось! Видишь? Мама, мама! Мне нужна моя мама. Где мои родные, которые расспрашивали бы меня обо всем, докучали бы мне, не оставляя в одиночестве? Где они все, почему не помогают мне справиться с этим? Деда, что мне делать? Я не знаю, что делать».
В это утро докер, вместо того чтобы пойти к друзьям на соседний причал на перекур и кофе, перешел дорогу и сел рядом с ней на скамью.
Это ее удивило. Но она ничего не сказала, только плотнее запахнулась в белый халат медсестры и поправила на голове косынку.
– Меня зовут Свен, – сказал докер на шведском. – А как тебя зовут?
– Татьяна, – после долгой паузы ответила она. – Я не говорю по-шведски.
– Хочешь сигарету? – спросил он по-английски.
– Нет, – ответила она тоже по-английски.
Она собиралась сказать ему, что плохо говорит по-английски. Не было сомнения, что он не говорит по-русски.
Тогда он спросил, не принести ли ей кофе или что-нибудь теплое, чтобы накинуть на плечи. Нет и нет. Она не смотрела на него.
Свен немного помолчал.
– Ты хочешь попасть на баржу, да? Пойдем. Я отведу тебя. – Он взял ее за руку, но Татьяна не сдвинулась с места. – Вижу, ты что-то здесь оставила. – Он осторожно потянул ее за собой. – Пойди и принеси.
Татьяна не пошевелилась.
– Возьми сигарету, возьми кофе или садись на баржу. Я даже не отвернусь. Не обязательно пробираться украдкой мимо меня. Я пустил бы тебя и в первый раз, когда ты пришла сюда. Стоило просто попросить. Хочешь попасть в Хельсинки? Отлично. Я знаю, ты не финка. – Свен помолчал. – Однако ты беременна, и тебе скоро рожать. Два месяца назад тебе было бы легче. Но необходимо либо вернуться, либо идти вперед. Сколько еще ты намерена сидеть здесь и глазеть на мою спину?
Татьяна пристально вглядывалась в Балтийское море.
– Если бы знала, стала бы я здесь сидеть?
– Не сиди здесь больше. Пошли, – сказал докер, но она покачала головой. – Где твой муж? Где отец твоего ребенка?
– Умер в Советском Союзе, – выдохнула Татьяна.
– А-а-а, ты из Советского Союза. – Он кивнул. – Тебе удалось убежать? Что ж, ты сейчас здесь, так что оставайся. Оставайся в Швеции. Сходи в консульство, получи статус беженца. К нам прибывают сотни людей из Дании. Сходи в консульство.
Татьяна покачала головой.
– Скоро у тебя родится ребенок, – сказал Свен. – Возвращайся или двигайся вперед.
Татьяна положила руки на живот. Ее взгляд остекленел.
Докер осторожно похлопал ее по плечу и встал:
– Что с тобой будет? Ты хочешь вернуться в Советский Союз? Зачем?
Татьяна не ответила. Как рассказать ему, что ее душа осталась там?
– Если вернешься туда, что с тобой произойдет?
– Скорее всего, умру, – еле слышно прошептала она.
– Если пойдешь вперед, что с тобой произойдет?