– Но согласись, что Михалычу самая маза была избавиться от этого придурка – от живого Еремеева пользы никакой, крестный его, Шмерко, ресурс свой выработал…
Оля прервала его на полуслове:
– Может хватит, а!? Мы не за этим сюда приехали, чтоб обсуждать…
Осмотревшись по сторонам, она прибавила:
– Мне так и кажется, что он бродит где-то рядом. Сейчас подойдет к нам с простреленной головой.
Андрей посмотрел на небо:
– У него входное отверстие на макушке – во время дождя вода затекает внутрь. И ему промывает мозги в буквальном смысле слова.
Она улыбнулась, оценив шутку.
Обратно шли молча. Возле ворот Андрей подумал, что лучше поехать посмотреть знакомые места, чем прямо сейчас уединяться в незнакомом доме. Сумрачность красок окружающих предметов, рассеянный прозрачный свет не располагали к душевной близости, к интимному общению.
Оля внимательно посмотрела на него:
– Ты пьян. Да, надо съездить проветриться. Не пей больше.
И она забрала у него обе бутылки, уже почти пустые, и бросила в мусорную кучу.
«Девятка», на вид ушатанная, оказалась достаточно резва, и ходовая не убита. Но при езде встретилась другая трудность, не связанная с техническими характеристиками машины – Андрей слишком поздно реагировал на дорожную ситуацию: поворачивал уже за поворотом, жал на тормоз, когда уже проехали то место, перед которым нужно притормозить.
– Да что с тобой, ты нас угробишь! – вскрикнула Оля, когда они чуть не въехали в чью-то ограду.
В последнюю секунду Андрей нажал на педаль тормоза, и машина замерла в сантиметре от забора:
– Давай, угробь нас ты! – с этими словами, он вышел из машины, впрочем, не сразу, а спустя какое-то время после того, как решил пересесть на пассажирское сиденье.
Оля перебралась за руль, Андрей сел на ее место:
– Непойму, фчемдело, голова абсолютно ясная, а руки-ноги вообще не слушаются.
Он поднял руки, посмотрел на них, пошевелил пальцами, опустил руки, постучал ногами по полу. Оля выехала задом обратно на дорогу, и они продолжили путь.
– Выпил много, да еще на старые дрожжи – новый год небось хорошо отпраздновал.
– Да нет, рыбка моя, просто чача коварная.
Андрей узнавал места – сколько раз они тут с Катей ездили, ходили пешком, где-то недалеко находится дом отдыха «Литературной газеты». Ему захотелось повторить маршрут, и, не заезжая к Иораму, проехать по лесу, среди вековых сосен, кедров, побывать на «готическом холме», лесистой горе, на которой находится дореволюционное кладбище – могилы, разбросанные среди высоких-высоких деревьев, стволы которых покрыты сизым лишайником; спуститься к бамбуковой роще.
Но он прозевал нужный поворот на санаторий имени Ленина, рядом с которым жил Иорам, и опомнился лишь когда перестал узнавать окружающую местность. И тогда он попросил остановиться. Давно уже проехали селение, дорога поднималась в гору, с одной стороны зеленел лесистый склон, с другой – негустой пролесок, сквозь который, вдалеке виднелись горы. Оля опустила стекло, жадно вдохнула воздух:
– Я никогда не видела такой красоты! Может, мы не поедем смотреть бамбук и все эти могилы?
Андрей осмотрелся:
– Ты легкими ощущаешь красоту?
И открыл дверь:
– Пойдем, посмотришь настоящие красоты.
Они пробрались сквозь заросли кустов и низкорослых деревьев и остановились у обрыва. Перед ними открылось необозримое пространство с обнаженными долинами, с ясным контуром лесов, со сложным рисунков изорванных отрогов. Внизу, в котловине, окаймленное темно-красными скалами, темнело неподвижное озеро, в котором отражались покрытые лесом склоны. Пихты и ели, убранные седыми прядями мха; лохматые кедры, сосны, перемежаясь с сухостойным лесом, расли дружно, стройно и так тесно, что старым деревьям не было места для могилы. Они умирали стоя, склонив изломанные вершины на сучья соседей.
Слева, в дали, свободной от дымки и тумана, открывалась обширная панорама гор, облитых снежной белизной, набегающих друг на друга уступами. Невысокие утесы, сбегая вниз, теснились по краям извилистых ущелий. Правее, насколько видел глаз, раскинулись волнистые отроги. Темными пятнами выделялись впадины, по гребням лежали руины скал. Изломанные контуры вершин исчертили край неба.
Андрей с Олей замерли в созерцательной неподвижности, потеряв счет времени. В легкую дымку кутались утесы нависших отрогов. Молчаливо надвигалась ночь. Холодными огнями переливалось небо. Засыпал огромный край. Различная ночная живность заполняла сумрак таинственным оживлением. А там, где только что погас румянец зари, народилось темное облако. По лесу пробежал сдержанный шепоток, пугливо пронеслась неизвестная птица, бесшумно взмахивая в воздухе крыльями. И словно предостережение до них явственно донесся далекий и протяжный звон, замирающий наверху.
В воздухе чувствовалась печаль и сожаление, обычно характерные для отъезда. Странное ощущение, – подумал Андрей, когда они вернулись в машину и поехали, – для человека, который только что приехал туда, куда давно стремился, и еще не посетил все запланированные места. Такое чувство, будто двигаешься не в известном направлении, а к началу нового существования, в котором придется жить ощупью и искать среди новых людей и вещей близкую себе среду. Он не собирался покидать города, в которых жил, и людей, с которыми встречался, но ему показалось, что эти города и люди никогда не повторятся в его жизни; их реальная, простая неподвижность и определенность раз навсегда созданных картин была совсем не похожа на иные места, возникшие в его воображении. И над этими местами у него была власть разрушения и создавания, он творил свой воображаемый мир.
– Где мы, мы тут не проезжали? – сказала Оля, прервав его мысли.
Он ответил не сразу. С гор спускались сумерки, Андрей включил ближний свет – Оля не знала, где тут какие кнопки – потом сказал:
– Ты забыла развернуться.
Они не возвращались на побережье, а двигались дальше, в горы. Пролесок с правой стороны становился все гуще, а слева лес редел, уступая место голым скалам. Охваченные сонным спокойствием, Андрей с Олей ехали, никто не высказался по поводу того, чтобы сделать разворот. Первой опомнилась Оля:
– За поворотом развернусь.
Дорога круто загибалась влево. Свет фар выхватывал причудливые очертания деревьев и поросшие мхом валуны. Прямо перед ними, в том месте, где дорога уходила влево, два дерева стояли ближе всех к дороге. Старая сосна с усохшими сучьями, которые торчали, как обрубленные топором перекладины лестницы, а высоко в небе, будто гнезда аиста, колыхалась только светло-зеленая верхушка её с шишками, глядевшими вверх. Рядом с ней стояла молодая подруга её, чей ствол на высоте пяти метров раздваивался, исходящие ветви, очертив причудливыми изгибами сердечко, взмывали вверх. Остатки скал в виде обломков лежали вдоль дороги. Среди них – огромный серый валун, напоминавший могильный камень, а витиеватые трещины на нем – эпитафию на непонятном языке.
Внезапно деревья осветились светом фар. Какая-то машина приближалась к повороту, но из-за скалы её не было видно. Вынырнувший из-за поворота грузовик Андрей сначала принял за джип. Это был ГАЗон, и в свете фар Андрей успел разглядеть абхазские номера. На повороте машина вылетела на встречную полосу, и, не сбавляя скорости, мчалась прямо на них.
«Теория парных случаев», – вспомнил Андрей слова Арины. Его руки, как в прошлый раз, пять лет назад, когда он оказался в точно такой же ситуации на том же самом месте, инстинктивно повернули влево воображаемый руль… но Оля, повинуясь своему инстинкту, резко повернула вправо, и машину вынесло на обочину. Туда же, на ту же самую обочину вырулил грузовик. О чем думал находящийся за рулем, скорее всего пьяный, абориген? Думал ли он вообще?! Лицо Оли, освещенное ярким светом фар, оставалось безэмоциональным – она просто не успела испугаться. Когда Андрей с Катей чудом избежали столкновения, они долго не могли прийти в себя. Испуг пришел к ним потом, когда они оказались на противоположной обочине. Сейчас же, в этой ситуации, когда тень встречной машины легла на капот «девятки», у ее пассажиров была только одна мысль: столкновение неизбежно, и основной удар примет левая половина – та, где находится водитель.
Люди, которые утверждают, что за секунду до смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь, нагло дурачат доверчивых слушателей, ибо сами никогда не переживали эти ни с чем не сравнимые мгновенья. Потому что если бы пережили, первым делом набили бы морду вышеуказанным лжецам. Встречаются выдумщики, заявляющие, что падая с 20-го этажа, или видя опускающийся на тебя нож гильотины, обреченный успевает прочитать аж двадцать молитв, мысленно попрощаться с родственниками, и совершить много всякой благочестивой х**ни. Это неправда.
Оля вообще не поверила в то, что с ней может произойти что-то плохое. Она не за этим отпрашивалась у папика, и вообще, у нее на вечер грандиозные планы, они с Андреем должны развернуться и поехать домой, необходимо разобраться с оральной фиксацией и вагинальной символикой, к тому же тема фут-фетиша не раскрыта полностью, поэтому какого хрена!!!
Ну а Андрей – он вспомнил, что утром поцеловал сына только в одну щечку – в левую. Правую целовать не стал, и носик тоже – Мариам побоялась, что малыш проснется, и выпроводила Андрея из спальни. Вообще, они ревниво относились к тому, кто сколько целует ребенка. Очень сильно возмущалась теща: «Не надо его столько целовать, с такой страстью, что вы с ним делаете!!!» Они отвечали: «Да бог с тобой, ему всго два года, мы ж не здорового лба тискаем».
Вот что подумал Андрей. А еще удивился – как это Оля, такая разумная, рассудительная, у которой во всем порядок, как она могла допустить эту смертельную ошибку – поехать с тем, с кем ей явно не по пути?!
Еще обреченные должны что-то почувствовать напоследок. У всех по-разному, Андрей ощутил резкую боль от удара головой о правую стойку. Из зрительных ощущений – прелестная Олина головка, покоящаяся на его левом плече. Он не почувствовал ее прикосновения, будто невесомое облако коснулось его. Да и не могла опуститься на плечо пассажиру голова сидящего прямо, пристегнутого водителя. Наверное, привиделось.