Те места, где королевская охота — страница 4 из 6

ХРАНИЛИЩА

ГДЕ КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА:

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

продолжение 2

Рабочие группы состояли каждая из семи человек: проводник, он же командир группы, еще двое, те, что должны идти первыми — все трое, естественно, агенты ОТК, спецы, на этом особо настаивал майор Гиеди, и отстоял таки свое мнение. Егеря Охоты тоже спецы и профи, кто спорит? Но профи несколько другого профиля — а вот по работе в замкнутом пространстве лучше подготовки ОТК никто еще ничего не придумал, зря, что ли, сам майор лично ежемесячно гонял их всех оптом и каждого в отдельности по всяким развалинам и загородным виллам. Так что при данном раскладе — четверо егерей поддержки в самый что ни на есть раз.

Поручик Гайал был проводником и командиром «левой» группы. Весь план Музеума он знал сейчас досконально. Немного побаливала голова после обработки тетушки Мирримы, но это всегда так, потому и практикуется эта внешне простая, а по сути весьма неприятная процедура только в исключительных случаях. Как в этом. Потом, когда акция закончится, полегчает: тетушка сама снимет все остаточные явления вместе со знанием всех музейных закоулков — ну а на кой они будут тогда нужны?..

Они сразу углубились в свой коридор.

Глухая стена, как и должну быть, справа, в противоположной стене — двери, двери, двери… Двустворчатые, высоченные — элефант пройдет не заденет. Древний каменный пол покрыт столетней давности паркетом, стены в рост обиты панелями узорчатого дерева. Богато для книгохранилища, но нормально для самой главной технической библиотеки Империи…

И тишина. Ни шороха, ни звука.

Гайал подал сигнал: «Начали!», и группа вдвинулась в коридор и рассредоточилась перед первой дверью.

Арбалеты болтами вверх, многослойная, из специального шелкового текстолита дуга натянута, левая рука на цевье, правая придерживает ложе, палец на спуске. Двое справа от двери, двое слева, двое держат коридор, сам Гайал прижался к стене напротив.

Ну, поехали!

От несильного толчка рифленой подошвы его ботинка дверь с двумя первыми буквами алфавита распахнулась, и Гайал первым ворвался внутрь, прижался к стене и осмотрелся: право, лево — арбалет поводит готовым сорваться с тетивы болтом вместе с торсом поручика. Стеллажи, стеллажи, стеллажи… Стеллажи под самые потолки, а потолки тут еще те, ярдов шесть, не меньше. Скользящая на направляющих вдоль стеллажей лестница (и как они по ней лазают без спецподготовки, женщины, небось, в основном)… Книги, книги, книги… Запах старой кожи, бумаги и пыли.

И — тишина. Ни души.

По его знаку в хранилище быстро и бесшумно втягиваются остальные. Растекаются, стелясь вдоль стен и стеллажей. Исчезают из поля зрения. Гайал держит дверь. Через полминуты появляется первая пара, показывают: «Пусто, чисто». Вторая пара — «Пусто, чисто»… Третья — чисто.

Гайял, опустив арбалет, показывает: идем дальше.

Вторая дверь. Все повторяется: удар подошвы, болт вправо, болт влево, сигнал, просачивание, короткое ожидание, первая пара, вторая, третья… Пусто.

Следующая дверь…

Следующая…

После четвертой двери ребята начали остывать, расслабляться работать с холодцой. Не его ребята, егеря. Его и не к такому привыкли. Когда требуется засидку в пустом доме разыскивать, а «засидщик» (сам майор Гиеди чаще всего или кто–то из другого экипажа) еще и перемещается, да не то что просто, а одного за одним выводя ребят из строя… интересно, а как егеря тренируются?… Но впереди было еще три двери: два хранилища, комната персонала да еще шахта книгоподъемника, где коридоры смыкаются, и они должны сомкнуться с «правой» группой поручика Легира. И вообще, в имперском алфавите, судари, насчитывается тридцать четыре буквы, а есть еще спецразделы (второй этаж, правое крыло) и особое хранилище (левое крыло). А значит, господа Охота, терять бдительность еще рановато.

Ничего, сейчас он их поднапряжет.

В качестве жертвы Гайал выбрал самого молодого из егерей. Не то, чтобы тот расслабился больше других и стоял перед дверью чуть ли не нога за ногу, нет — парень вел себя вполне прилично, но… Но не наказывать же на глазах у младших кого–то из более старших офицеров — в отличие от агентов ОТК остальные егеря были в званиях не ниже капитана. Так что извини, парень…

Тиньк!

Болт вошел в деревянную панель позади егеря, аккуратно чиркнув его по затылку.

Реакция была мгновенной: пять арбалетных болтов уже смотрели Гайалу в лицо, а молодой егерь рассеянно хлопал глазами и держался за содранный затылок.

— Спокойно, господа офицеры, — негромко произнес Гайал, передергивая затвор арбалета; болт выпрыгнул из кассеты и лег в выемку. — Вот что бывает иногда, если позволить себе расслабиться. Отставить! — строго пресек он смешки, и он пресеклись. — Выньте болт, лейтенант, и заклейте рану. Пластырь в левом нижнем кармане жилета. Капрал Ибри, помогите господину егерю. Остальным — готовность. Работаем!

За этой дверью тоже было пусто и чисто…

Разнообразием порадовала только последняя дверь.

Тут было что–то маленькой гостиной, где персонал отдыхал: стол, диванчики, кресла, в шкафчиках верхняя одежда, в небольшом закутке — что–то вроде кухоньки. Тут тоже было «пусто, чисто», но даже на первый взгляд заметен был легкий беспорядок: подушка–думка валяется на полу, старенький плед, которым, похоже, прикрывался кто–то прилегший подремать, небрежно отброшен, угол ковра отвернут и не поправлен, опрокинутая чашечка в густой черной луже… — типичная картина поспешного, торопливого ухода; причем недавнего: кофе в турке еще хранил тепло и вскипел не больше получаса назад. Первая хоть какая–то конкретная информация. Картина относительно ясная, Гайалу приходилось уже такое видеть дважды: во время захвата разбойниками шайки Самтарского Паука замка барона Умиаса — тогда братва Паука согнала всех обитателей в башню и, заминировав ее, требовала от барона, пребывавшего тогда как раз в Столице, огромный выкуп (их выкуривали трое суток, аккуратно выбивая поштучно), и когда сумасшедший учитель гимнасии взял в заложники весь свой класс, требуя встречи лично с Императором, дабы рассказать ему о своей революционной системе воспитания подрастающего поколения (там управились за полчаса)… Верхняя одежда была на месте, из здания без нее никто не выходил — иначе бы они, лежа в парке, их заметили бы. Значит, прячутся они где–то здесь. Или их прячут, сделал поправку Гайал.

Гайал обернулся к остальным и вслух коротко изложил свои выводы, хотя, видят Небеса, в этом не было особой необходимости — не со слепыми разговаривал.

— Всем все ясно? — закончил он. Закивали. — Тогда прошу всех быть предельно внимательным. Скорее всего, всех увели. Но это не факт. К тому же могли обнаружить не всех, кто–то мог сбежать, спрятаться. Поэтому: проверять каждый закоулок, обращать внимание на любую мелочь, вдруг кто–то оставил нам весточку. И не расслабляться! — Гайал строго посмотрел на подраненного лейтенанта, хотя предупреждение относилось ко всем, дождался, пока тот обиженно кивнул, и скомандовал: — Продолжаем, господа.

Гайал развернулся было, чтобы выйти, но краем глаза уловил явно постороннее движение где–то справа, как раз там где стоял насупившись незадачливый егерь–лейтенант. Занавеска, отгораживающая кухонный закуток, колыхнулась, словно от легкого дуновения, и быстрая темная тень метнулось из–за нее…

ТЕ МЕСТА:

СТОЛИЦА — ЗАМОК АРАФА

12

Для голубей весна уже наступила. Они страстно ворковали, громко цокая когтями, возились где–то под крышей прямо над самым окном, и Хастер проснулся под их громкоголосый аккомпанемент.

«Узнаю Столицу, — Хастер потянулся. — Нигде нет таких наглых разжиревших голубей, которые будят людей чуть свет и так и норовят при случае нагадить на голову. Может, зря он вчера вечером не пошел сразу в школяриум? Впрочем, тогда вряд ли бы он сегодня так легко проснулся. И голова бы болела после дружеской вечеринке по поводу возвращения студиозуса Тенедоса Хастера в родную обитель. Нет уж, лучше гостиница и голуби».

Засыпать снова не имело смысла. Что ж, придется вставать.

Хастер, деланно покряхтывая, сел на кровати и нехотя спустил ноги на пол. Прямо в мягкие домашние тапки. Он подошел в окну и некоторое время созерцал просыпающийся Набережный бульвар. Туда уже начали сходиться и съезжаться возы, повозки и тележки с самым разнообразным товаром; стук подков и колес, однако, не мог заглушить голубиные любовные стенания под крышей. Пока прочие торговцы только занимали свои привычные места, раскладывали и сортировали свой товар, на цветочном углу уже начали торговать: торговки–цветочницы торопливо расхватывали у оптовых торговцев аккуратно запакованные в плотную бумагу корзины; никто особенно не заглядывал в них, доверяли честному слову поставщика. Да и спешить было надо — сегодня у цветочниц был особенно жаркий день, как–никак преддверие праздника. А праздник, он кому развлечение, кому работа, а кому и забота. Большинство граждан великой Империи относились к первой категории, торговки принадлежали к немногочисленной второй, а он, Хастер Тенедос, — к третьей, совсем уж ничтожной.

Хастер вздохнул и пошел совершать утреннее омовение.

Лучше не стало: долгая тряска в дилижансе и позднее засыпание сказалось даже на его молодом и крепком организме. Ничего, взбодримся!..

Хастер не торопясь — некуда в такую рань еще спешить — сунул ноги в штаны, натянул толстый свитер, суконную студенческую куртку, обулся, туго зашнуровав башмаки, проверил наличность в кошельке, снял с вешалки форменную фуражку и тщательно, не по–уставному, пристроил ее перед зеркалом на голову. Теперь все в порядке.

Гостиница еще и не просыпалась. Заспанный портье встрепенулся было, завидев раннего постояльца, но Хастер махнул ему рукой и вышел на улицу.

Сразу стало зябко, и он поплотнее запахнулся, сунул руки в карманы и неторопливо зашагал по оживающему на глазах бульвару, имея первой своей целью обнаружить какое–нибудь уже открытое кафе и слегка перекусить.

Таковое вскорости обнаружилось: совсем еще пустое, безлюдное — позевывающий официант только еще составлял со столиков стулья и на вошедшего студента посмотрел со скучным неудовольствием.

Хастер выбрал место возле окна.

— Кофе, много сливок и два рогалика, — бросил он в пространство.

— Придется немного подождать, сударь, — не очень приветливо ответили оттуда. _ Еще не подвезли.

Хастер кивнул и взял с подоконника ворох вчерашних газет. Так, что у нас нового в Столице?

Ничего особенно нового в Столице не было. Хроника: как всегда светские сплетни — кто женился, кто развелся, у кого кто был на балу, кто во что был одет, что пили–ели, как веселились… То и дело мелькали граф такой–то, барон эдакий, князь разэдакий, герцог растакой… Встречая знакомые фамилии, Хастер приостанавливал взгляд, но тут же скользил им дальше. Политические новости тоже не давали пищи для ума: Империя процветала, враги трепетали, в Товьяре объявился очередной претендент на вакантный трон, на границе с Чифандой очередной конфликт — скука, серость… Несколько новых указов Императора в несколько абзацев со всеми «Всемилостивейше повелевать соизволил» до «волею народа и благословением Неба — Его Императорское Величество Джебел Х», и толкования к ним какого–то придворного крючкотвора на половину газетной страницы…

От благородного и скучного занятия Хастера отвлекло появление за окном тележки, в которую был впряжен большущий мохнатый вислоухий пес с необычайно добродушной тупой мордой; язык его свисал чуть не до самой мостовой. Румяный подросток, бежавший рядом с тележкой, тут же схватил с нее объемистый короб и, пыхтя, поволок к дверям кафе; официант поспешил ему навстречу и помог занести короб за стойку. Помещение моментально наполнились неописуемым запахом горячих булочек. Хастер сглотнул. Аппетит не смог нарушить даже пес, непринужденно задравший ногу прямо под его окном. На укоризненное покачивание головой пес только раскрыл пасть и лукаво склонил голову — будто улыбнулся: мол, я‑то тут не при чем? Природа, брат!..

Через некоторое время к запаху булочек примешался запах кофе, и вскорости Хастер получил свой завтрак. Он пребывал в добром расположении духа, так что сукин сын официант, то и дело поглядывающий в его сторону, словно подозревая бедного студента в намерении стянуть серебряную сахарницу или, по крайней мере, смыться не заплатив, вызывал на лице Хастера ехидную улыбку. Впрочем, чаяния его были Хастеру вполне понятны: от студентов–политехников, среди которых было много бедных мещанских и даже крестьянских сыновей, вполне можно было ожидать чего–то подобного. У Хастера даже возникла было мысль учинить нечто в таком роде, чтобы поддержать честь корпорации и не разочаровать ожиданий, но вместо этого он, наоборот, вдвое увеличил размер полагающихся чаевых и весьма позабавился вытянувшейся физиономией официанта, не рассчитывавшего и на четверть суммы.

До Школы было недалеко, а времени оставалось достаточно, поэтому когда Хастеру на глаза попалась вывеска цирюльни, он, ощупав подбородок, решил было зайти, но рассудив, что недельная щетина вряд ли еще вышла из моды, раздумал.

И уже через минуту вбегал по стертым многими тысячами пар студенческих ботинок ступеням старинного здания родимой и благословенной Его Императорского Величества попечения Высшей Политехнической Школы.

Занятия должны были вот–вот начаться, и в просторном вестибюле было почти что пусто, а нерадивых задержавшихся седобородый, древний — как поговаривали шутники, чуть ли не ровесник самого здания — дядюшка Вход — Выход разгонял по местам звоном колокольчика, хрипловато приговаривая:

— По аудиториям, господа студенты, по аудиториям! Лекции начинаются!

На ближней колокольне ударили часы, в коридорах и на лестницах стало совсем пусто и тихо, стихли уже и приглушенные шаги профессоров, спешащих занять места на своих кафедрах, и Хастер остался в вестибюле один, со стариком Входом — Выходом, усевшимся, как всегда что–то там делать в своем закутке.

Пока все успокаивалось, Хастер почитал новости на доске объявлений, а потом подошел к привратнику поинтересоваться, не было ли для него писем.

Старик отложил свое обыкновенное занятие — между делом он переплетал фолианты для библиотеки Политехнического музеума, и переплетал весьма недурно, чем и подрабатывал на жизнь в довесок к и без того, впрочем, неплохому жалованию, — посмотрел на Хастера с неодобрением, но ничего нравоучительного не сказал, а повернулся к большому стенду с ячейками.

— Тенедос, Тенедос… Это, значит, на букву «тыть» будет, — приговаривал он, ведя корявым пальцем по рядам ячеек. Потом взял несколько конвертов и долго перебирал их, бормоча себе под нос.

Писем для Хастера оказалось два: одно из самой Столицы, почти месячной давности, а потому утратившее всякую актуальность — писала одна из его знакомых, роман с которой был сколь скоропалительным, столь и легковесным; второе было из Таласа, но его Хастер, пробежав два абзаца, отложил на потом.

Сунув письма в карман и отблагодарив старика мелкой монеткой, Хастер поднялся на второй этаж и пошел прямиком к кабинету проректора. Тут, на самом пороге проректорской обители, он и встретил, наконец, хоть кого–то знакомого из студиозусов. Прямо из распахнувшейся двери на него вылетел Ортис Лагар, математик–прикладник с параллельного потока.

— О, Тенедос! — воскликнул он, и чувствовалось, что рад он не сколько встрече с Хастером, сколько хорошее настроение у него само по себе: может, договорился о пересдаче зачет–задолженности, а может, просто получил освобождение от занятий под предлогом тяжелой болезни горячо любимой тетушки. — Уже вернулся! Ну, как там, в Таласе?!

— Мокро, — коротко ответил Хастер, поморщившись. — Проректор у себя?

— Куда он денется, аспид! — жизнерадостно восклицал Ортис, потрясая листом зеленой бумаги с гербом Школы. Так и есть: любой студиозус легко опознал бы в этой бумажке разрешение на пересдачу экзамена, документ вожделенный многими, но не многим даруемый высочайшей милостью проректора Школы отца Бахари. — А мы завтра собираемся весну встречать! «День не в счет — да новый год!» — пропел Ортис слова известной песенки и продолжал гомонить: — Ты как, с нами?! Такая компания собирается!.. Только извини, брат, девочку тебе самому организовывать придется, у нас все по счету…

У Хастера от восторженных возгласов приятеля даже голова разболелась. Вообще–то Ортис был парень неплохой, только очень уж шумный, и долго быть с ним в одной компании не рекомендовалось. Поэтому Хастер отказался от предложения даже с некоторым удовольствием:

— Не могу. Я уже приглашен.

— Ах да! Я ведь и забыл! Ты же у нас «титулякнутый»! — не убавил тона Ортис. — Привет там Императору!.. Ладно, еще увидимся! Спешу! — Он еще раз махнул бумагой — и был таков.

— Пока, — хоть и запоздало, но облегченно ответил Хастер в пустоту коридора.

Он задержался перед проректорской, чтобы привести себя в порядок, и, постучав, шагнул в приемную.

Секретарь оказался из новеньких — скорее всего один из тех провинциальных вундеркиндов, что, начитавшись и проштудировав бессмертный труд «Досуги на Старой мельнице», забрасывали его создателя, коим был никто иной как сам отец Бахари, парадоксальными вариантами решения особо каверзных задачек, чем мнили себя льстящими тщеславному старику. Но именно, что мнили… Впрочем, сам Хастер в этом плане тоже был не без греха, но давно понял, что не токмо этим единым возможно заслуживать уважение проректора. Юнец–секретарь, впрочем, кажется, еще пребывал по этому поводу в святом неведении.

— Господин проректор у себя? — осведомился Хастер.

Мальчишка посмотрел сквозь него прозрачными глазами и проронил величественно:

— Господин проректор занят. Извольте обождать.

Он кивнул на ряд нарочито жестких и неудобных стульев вдоль стены, но Хастер приглашение проигнорировал, а со всем удобством устроился в единственном мягком кресле, которое стояло в углу и именовалось «родительским». Рядом с «родительским креслом» стоял круглый столик, на котором как всегда валялись несколько номеров «Политехнического вестника». Хастер выбрал самый свежий.

Вундеркинд–секретарь недовольно глянул на него, но возражать не стал. Умный мальчик, далеко пойдет — сразу догадался, что, возможно, посетитель в своем праве так поступать, а значит, на всякий случай надобно быть с ним поделикатнее. Выждав паузу, как ему показалось, вполне достаточную для сохранения авторитета, но не утомительную для посетителя, он взял со стола тонкую папочку и проскользнул в кабинет — вышколено, бесшумно. Появившись назад через минуту, он кивнул глянувшему на него Хастеру:

— Пройдите.

Преподобный отец Бахари, проректор Его Императорского… и так далее Политехнической Школы, создатель и бессменный редактор «Политехнического вестника», автор неимоверного количества работ в области математической логики, математической статистики, а так же интегрального, дифференциального и тензорного исчисления, магистр и гроссмейстер всего–чего–угодно, а равно и анонимный (якобы) автор «Досугов на Старой мельнице», сидел за огромным письменным столом, живописно заваленным книгами, бумагами и всяческими принадлежностями, не всегда имеющими прямое отношение к писчим, и увлеченно читал толстый том в кожаном переплете.

— Имя–фамилия–курс-факультет? — потребовал он и, не отрываясь от занятия, потянул к себе журнал учета академической неуспеваемости. Вид у него при этом был соответствующий: украшенные благородными сединами густые брови насуплены, глаза не видны, но все равно, ясное дело, суровы, уголки полных губы укоризненно опущены вниз и даже, кажется, сама короткая пегая бородка в пол–лица полна скорбного осуждения.

— Тенедос Хастер, ваше преподобие, четвертый курс, прикладная математика, _ ответил Хастер с улыбкой.

Его было не провести. Гроза неучей хоть среди студентов, хоть среди преподавателей и чиновников от преподавания, преподобный Бахари был не только любимцем большинства студиозусов, но и душой любого собрания или вечеринки, способный даже самое заштатное и официальное мероприятие превратить в нечто более–менее приемлемое. А списки с его лекций годами ходили среди поколений студиозусов, постигавших по ним не одни только математические премудрости, но также учившиеся риторике и остроумию. Любовь и уважение студентов к своему проректору были столь же велики, сколь велико было неблагожелательство к нему среди начальства. Но авторитет отца Бахари был непререкаем, иначе не бывать ему не то что проректором, а и просто деканом. Впрочем, злые языки поговаривали, что преподобному Бахари благоволят не только его нынешние студенты, но и бывшие, а некоторые из них занимали весьма высокие посты и были необычайно знатны. Впрочем, в обучении отец Бахари ни чинов, ни родства не признавал.

— Тенедос, — рука проректора по инерции раскрыла журнал и даже пролистнула несколько страниц, но что–то знакомое в сочетании произнесенных им самим звуков промелькнуло уже под всклокоченным ежиком седых волос, и проректор поднял в миг заискрившиеся глаза: — Тенедос! — вскричал он едва ли не громче Ортиса и не менее радостно. — Ах, Пресвятые Небеса! Хастер!

Отец Бахари уже шел к Хастеру с распростертыми объятиями, и вскоре руки его довольно ощутимо похлопывали Хастера по спине и плечам. А сам он приговаривал:

— Я‑то, старый, подумал, это снова какой–то двоечник за пересдачей плакаться пришел. А это ты!.. Ну–ка, ну–ка, дай на тебя глянуть. — Он осмотрел Хастера с ног до головы с расстояния вытянутых рук. Прокомментировал увиденное: — Загорел, вижу, на Отмелях, на южном–то солнышке.

— Это северный загар, ваше преподобие, — разочаровал Хастер. — На таласском солнышке зимой не назагораешься — сезон дождей. Я месяц охотился в горах на Севере, там и приобрел.

— Что ж ты в Таласе–то не усидел?

Хастер махнул рукой.

— Я согласен терпеть то безобразие, что называется зимой здесь, в Столице. Но таласская зима для меня невыносима. Дождь, морось, снега так и вовсе не увидишь.

Отец Бахари подвел его под локоток к креслу у камина, усадил, сел сам.

— Кофе хочешь?

— Благодарю, ваше преподобие, только что отзавтракал, — отказался Хастер. — Я, собственно, зашел к вам сообщить, что прибыл, да получить разрешение на посещение библиотеки.

— Какие пустяки! — бросил проректор. Он бодро встал, отошел к столу и, черкнув что–то на форменном бланке, протянул Хастеру. — Держи, — сказал он, плюхаясь в кресло.

— Спасибо.

— Пустяки, — повторил Бахари. — Ты уже продумал тему для диплома?

— Не вполне, — искренне признался Хастер. — В Таласе было много любопытного. Даже, пожалуй, слишком. Хотелось бы заняться ракетным делом, баллистикой — там очень много интересного и для математика и для прикладника. Присматривался я и к воздухоплаванию… Словом, материала набрал достаточно, есть кое–какие идеи. Надо думать.

— Думай, друг мой, думай, — кивнул проректор. _ Как любит говаривать Арканастр: думать — не развлечение, а обязанность.

Хастер поднял глаза:

— Арканастр?

— Ну да, — небрежно бросил отец Батари. — Мы с ним не так давно позволили себе… кгхм… немного подискутировать.

— С Арканастром? Подискутировать? — переспросил Хаспер.

— Ну да. Так, — проректор неопределенно пошевелил пальцами в воздухе, — о том, знаешь ли, о сем. А что такого?

В хитрых карих глазах преподобного отца засветились озорные огоньки. Всегда с ним так: не поймешь, то ли он говорит всерьез, то ли шутит. Любил проректор в разговоре щегольнуть между прочим именами и титулами. Скорее не для хвастовства, а так, между делом. И вряд ли он врал. Но вот так запросто — «подискутировать о том, о сем» — и помянуть всуе легендарное имя…

Хастер только ухмыльнулся неопределенно, покачал головой и не стал напрягать голову лишними измышлениями на сей счет.

Он чувствовал себя с проректором совершенно свободно, хотя тот был почти в два раза старше его и в сотни раз умнее. Отец Бахари сам поощрял такие отношения. Не со всеми, конечно, но с наиболее способными, а Хастер числился среди самых близких и любимых. С тем же Лагаром, кстати, отец Бахари тоже не чинился и числил среди самых близких, хотя имел частые контры во взглядах.

Беседа протекала в непринужденном стиле. Поговорили о предстоящем Хастеру дипломе, о делах Школы вообще, и об общих знакомых в частности.

Под конец, когда Хастер уже собрался уходить — предпраздничные заботы, прочее там; да и у проректора было полно дел, — уже провожая Хастера к дверям, отец Бахари, как бы между прочим вспомнил:

— Метелин, кстати, на днях спрашивала о тебе. Интересовалась, не писал ли, не нашел ли, мол, там себе красотку, не собрался ли жениться… А то уж слишком долго засиделся на практике–то.

Хастер внешне не проявил своих чувств из уважения к старику, внутренне же поморщился, как от кислого. Именно от Метелин, младшей сестры проректора, было то письмо со столичным адресом, что лежало сейчас у него в кармане. Вообще–то Метелин была девушкой в общем неплохой, вполне симпатичной и даже неглупой, но дело в том, что в свои двадцать восемь лет она еще ни разу не побывала замужем. Поэтому ее мысли в отношении любимых учеников ее брата принимали иногда весьма определенное направление, а лично Хастеру было как–то недосуг решать чужие матримониальные проблемы.

— Ну что вы! — рассмеялся он. — Таласарки не в моем вкусе.

— Что, не такие красивые? Или не подступиться? — вскинул брови проректор.

— Ни первое, ни второе, — ответил Хастер. — Они, наоборот, слишком энергичны и самостоятельны. И слишком умны для меня. Чуть что — сами предлагают отдать им руку и сердце, а то и отбирают то и другое без спроса… Ну нет! Крутить любовь с таласаркой — сколько угодно, но жениться — никогда! Нет у меня желания всю жизнь сидеть под каблуком.

Они посмеялись, потом Хастер добавил нейтрально:

— Передайте Метелин мой большой привет.

— А сам не хочешь заехать в День не в счет поздравить ее с наступающим Новым годом? — сощурил глаз отец Бахари. — У нас будет небольшой семейный праздничек. Посидим, поговорим, — он обещающе подмигнул Хастеру.

Тут уж Хастер мог вздохнуть облегченно. Он даже сделал вроде как извиняющийся жест, развел руками со скорбным лицом:

— И рад бы, но никак не могу. Вы же знаете, я завтра должен быть в Арафе.

— Да, да, — покивал отец Бахари. — Само собой…

— Но после праздников я обязательно загляну к вам, — заверил Хастер.

— Конечно, мы всегда рады тебя видеть…

Вундеркинд–секретарь был, наверное, несказанно удивлен, увидев, как проректор выходит из своего кабинета буквально под ручку с посетителем, которого он собирался помережить, прежде чем допускать пред светлы очи, как пожимает ему руку и произносит радушно: «Значит, договорились, Хастер, после праздников ты ко мне?». Посетитель кивнул, они еще раз пожали руки, и секретарь, когда тот вышел, на всякий случай черкнул себе на листочке: «Хастер» и после этого имени поставил три восклицательных знака. Потом подумал и прибавил три вопросительных.

Выйдя из Школы, Хастер направил свои стопы прямиком в библиотеку Политехнического музеума и при посредстве разрешения проректора заказал на следующую неделю книги по весьма длинному списку. Затем путь его лежал к портному, где его долго вертели перед зеркалом, наводя последний лоск на давно заказанный именно для этого случая новый костюм. Потом заехал в магазин прикупить всяких необходимых для поездки мелочей.

В гостинице, пока двое балбесов–слуг упаковывали его багаж, он перекусил, подошел к портье расплатиться и, приказав отправить багаж на станцию к вечернему дилижансу на Арафу, вышел прогуляться на Набережный бульвар, чтобы купить в дорогу пару готических романов пожутче. Возвращаться назад в гостиницу он не собирался, не имело смысла. Поэтому прямо с покупками (а ему довелось прикупить редчайшее издание классического «Князя Гора» с блестящим послесловием, которое само по себе было достаточно ценным — и недорого!) он взял извозчика и велел ехать на Новую Тополиную в «цветочные аллеи», на свою любимую Гиацинтовую. Но мысли его были далеки от грешного утоления жажды плоти. Отнюдь. Просто кроме всего прочего там были хорошие бани, а это как раз то, что сейчас требовалось Хастеру после дальнего путешествия и перед праздничными испытаниями.

Правда, по дороге он чуть было не передумал. Навстречу ему, как раз недалеко от развилки Старой и Новой Тополиных дорог, промчался недорогой наемный экипаж, в котором сидела весьма — очень весьма! — привлекательная молодая особа. Хастер даже оглянулся вслед промчавшемуся экипажу, так поразило его выражение лица девушки: сосредоточенное, даже немного напряженное, дающее богатую почву для воображения. Конечно, оглянувшись, Хастер ничего не увидел, кроме поднятого верха коляски, но дав волю своим мыслям, он сумел выдвинуть несколько различных предположений по поводу встречной девицы, и тренировал свое воображение до самого порога любимого заведения.

— Только баню! — объявил он, пресекая попытку хозяйки виллы раскрутить постоянного клиента.

— Ну, хотя бы одну девушку для массажа, господин Тенедос! Лорис как раз свободна. Вы же знаете, как она прекрасно делает массаж, — улыбалась хозяйка, провожая гостя к банной пристройке.

— Массаж? Ну хорошо, — уступил Хастер. — Номер, Лорис, цирюльника и легкий обед!.. И все! — с ходу отверг он дальнейшие поползновения. — А в семь выставьте меня отсюда вон.

— В семь утра? — с надеждой уточнила хозяйка.

— В семь вечера! — ответил Хастер. — В семь утра я должен быть уже далеко от Столицы.

— Сударь, проснитесь, приехали, — кто–то тряс Хастера за плечо, и он чуть не свалился с неудобного сиденья. Продрав глаза и огляделся. Дилижанс уже был пуст, в дверях маячил, спускаясь по неудобной лесенке на землю, последний пассажир — он–то и разбудил только что Хастера. Впрочем, последним пассажиром был как раз сам Хастер. Он вскочил на ноги, поправил шапку, огляделся, не забыл ли что, и вышел.

Дилижанс стоял аккурат перед темной громадой главных ворот Арафы. Две мощные нефтяные лампы — электричества в Арафе не признавали и не собирались признавать в ближайшие сто лет! — по бокам от входа не столько освещали, сколько, казалось, сгущали предрассветный мрак во всем окружающем мире. На самом же деле небо уже заметно посветлело.

— Сударь, — позвал сверху кучер, — багаж–то получать будете? — В голосе возничего не было раздражения, только ирония.

— Да–да, — Хастер суетливо зашарил по карманам в поисках квитанции и протянул ее подменному кучеру, хотя в том не было особой нужды: на крыше под откинутым непромокаемым пологом одиноко стоял только его чемодан. — Будьте добры. Я, кажется, уже начинаю просыпаться.

Кучер спустился на землю с чемоданом, Хастер оделил его мелкой монетой, подхватил чемодан и пошел к дверям стеклянного павильона, притулившегося возле крепостной стены слева от ворот. Официально павильон назывался Въездным, но за сходство его назначения с таможней кто–то из постоянных клиентов прозвал его Мытней, и это название привилось и закрепилось. Ибо Мытню не мог минуть никто из приглашенных в Арафу, и все без исключения чинов, положений и заслуг ожидали, в одной очереди как равные, когда их пропустят в замок.

Вот и сейчас под стеклянную крышу Мытни непрерывно въезжали кареты, и вся имперская знать спешно выгружалась из своих экипажей, оставляя в них амбиции и спесь, а служители поторапливали кучеров, чтобы те поскорее освобождали места для следующих.

Прибывшие спешили к конторке отмечаться, и невозмутимый чиновник в парадном мундире, не обращая внимания на очередь, в которой, без всякого учета званий и титулов, ожидали аристократы с пышнейшими и древнейшими именами и простые неродовитые дворяне, принимал пригласительные грамоты, сверял со своим списком, выдавал согласно этому списку жетоны с номерами и, возвращая приглашения, вежливо просил подождать пока вызовут. Его вежливость походила на работу какого–нибудь механизма: такая же размеренная, рутинная и бездушная. Но иначе здесь нельзя — отношения с приезжими должны были быть идеально ровными ко всем, потому что десятки глаз ревниво следили за тем, чтобы чиновник не уделил кому–то хоть большего внимания, чем другим. Сами те, кто прибывал в собственных экипажах, на приехавших дилижансом могли смотреть свысока, но для замковой обслуги было все едино.

Хастер к этому уже привык, а потому, встав в очередь за каким–то вельможей, битых десять минут пока двигалась очередь, спокойно игнорировал выражаемое его спиной высокомерное презрение, погрузившись в чтение захваченной в дорогу книжки, приключения и похождения зловещего князя Гора. Переворачивая страницу, он поймал заинтересованный взгляд стоящей вслед за ним молоденькой аристократки и украдкой подмигнул ей. Девушка была некрасива, ее несколько портил длинный нос, но улыбка у нее была очень даже приятной, и лицо умным; Хастер еще подумал, что надо будет попозже познакомиться. А пока он посмотрел, сколько еще до чиновника, и решительно спрятал книжку в карман.

В очереди он был бы уже вторым, если не считать дамы, которая в настоящий момент стояла перед барьером и пыталась спорить с человекоподобной машиной–чиновником из–за количества своего багажа.

— Сударыня, — холодно, с высоты своего положения толковал чиновник. — Дамы могут иметь с собой два чемодана, господа — один.

— Но это сумочка! — который раз возражала дама. — Дамские сумочки проносить с собой дозволено! Я знаю уложение!

— Сударыня, — ровно повторял чиновник. — В вашу сумочку иной чемодан влезет.

— Это — сумочка! — убеждала повышая голос дама.

Хастер опустил глаза, чтобы оценить предмет спора.

Рядом с конторкой стояли два чемодана — этакие тумбообразные изделия, каждое из которых тащили сюда никак не меньше двух дюжих слуг. Но к чемоданам–то чиновник претензий как раз и не имел. Собственно сумочкой дамой именовался саквояж чуть меньшего размера, установленный на одном из чемоданов. Так что чиновник, конечно, хоть несколько и преувеличивал, однако же на так уж намного — при желании, в так называемой сумочке мог уместиться и годовалый ребенок. Спорить далее чиновник не пожелал, а протянул даме ее собственное приглашение обратной стороной вверх, где были отпечатаны правила пребывания гостей в замке Арафа, вежливо попросил вслух прочесть отмеченный абзац, в коем размеры дамских сумочек определялись как «не более чем шесть дюймов в высоту, двенадцать дюймов в длину при толщине в три дюйма», а сам полез под барьер и вытащил оттуда здоровенную железную линейку.

Дамы в очереди тут же заволновались, и принялись ужимать свои сумочки до предписанных габаритов; хотя, как правило, чиновник не замечал одного–двух лишних дюймов, но из–за дамы–спорщицы он мог и изменить своему правилу.

— Какая наглость, — вполголоса прошипела над плечом Хастера мать носатой девицы, тиская свою сумку. — Кто она вообще такая? Я ее не помню.

— Какая–нибудь провинциальная барыня из этих, дворянчиков по купчей, — пренебрежительно отозвался кто–то в очереди.

— Каждый год одно и то же! — давясь от натуги бурчала дама. — Неужели так трудно запомнить правила!

— Может, она читать не умеет, — негромко прокомментировал Хастер специально для дочки пожилой дамы.

Очередь захихикала, а некрасивая девушка подарила Хастеру еще одну свою приятную улыбку.

Появление измерительного прибора как–то само по себе прекратило спор, и чиновник предложил сдавшейся даме привести свою сумочку в соответствие с правилами где–нибудь в сторонке и указал двум дюжим молодцам оттащить чемоданы в сторонку. Вместе с пресловутой сумочкой. Те проворно исполнили, а на освободившееся место поставили багаж спокойного господина, который стоял перед Хастером.

Здесь задержек уже не было, и минуту спустя на то же место поставил свой чемодан Хастер, сам.

Чиновник без задержки выдал ему номерок, прицепил ярлык к чемодану, и крепкий збмковый молодйц отнес его чемодан к тележке, где уже стояли чемоданы других гостей — право же, багаж Хастера выглядел на их фоне не более чем дамской сумочкой.

Хастер отошел вглубь павильона, где среди живописных вазонов с вечнозелеными кустами для ожидающих были поставлены деревянные скамьи, присел, жестом подозвал служителя, который тут же принес ему горячий бульон с пирожками, и уткнулся в книгу.

Павильон постепенно наполнялся, прибывающие собирались компаниями, словно на каком–нибудь балу, непринужденно беседовали. Здесь табели о рангах действовали неукоснительно, и дворяне попроще держались отдельно от аристократии и, созерцая редкое для их сословия зрелище блестящего сборища сливок Империи, заворожено перешептывались.

Хастер же на своей скамейке не примыкал ни к первым, ни ко вторым. Ему было не скучно и с одним только «Князем Гором».

Но не успел еще легендарный кровопийца и погубитель невинных девушек (невинных юношей тож) расправится со своей второй жертвой, как совсем рассвело, поток подъезжающих экипажей иссяк, а в павильон вошел помощник церемониймейстера, и начал выкликать по списку номера и фамилии — без перечисления титулов и званий — приглашенных. Голос его звучал не хуже крика петуха, возвещающего уход ночи. Хастер, с сожалением расставшись с кровожадным князем, коего время — ночь, ибо имя ему Король Тьмы, убрал книгу, глянул на свой номерок и стал пробился на голос сквозь толпу страждущих.

На него недовольно косились: первыми в замок проходили те, кто принадлежали к рангу Детей и Внуков Императора, а Хастер в своей студенческой шинелишке на волчьем меху и северном малахае выглядел не очень–то подходящим под эту высокую категорию.

Глашатай зычно провозгласил:

— Двадцать девять! Тенедос!

Хастер крикнул:

— Здесь! — и толпа со вздохом подалась перед ним, а за спиной послышался взволнованные шепотки:

— Кто это такой?

— Понятия не имею, но судя по номеру…

— А с виду, не скажешь — сущий провинциал, и вроде бы не богатый…

— Неисповедимы пути Сыновей Императора…

Хастер самодовольно усмехнулся. «И дочерей тоже», — подумал он.

В замок пропускали десятками: десяток мужчин, десяток дам — и так далее. Каждый десяток принимал слуга или служанка и провожал к отведенным покоям. Впрочем, покоями в привычном для вельмож и сановников понимании можно было назвать далеко не все места временного их проживания. Номерам с первого по шестидесятый было хорошо — каждому из этих родовитейших господ полагалось по отдельной комнатке на антресолях замка, прочим же предстояло провести двое суток в общих спальнях, где, как в какой–нибудь казарме, рядами по пять стояли кровати, прикрытые от постороннего глаза лишь полупрозрачными балдахинами; удобства, впрочем, для всех категорий были общего пользования, так что равенство практически не нарушалось.

У себя в комнате Хастер огляделся. Его чемодан уже стоял возле кровати, в точности такой, как в общих комнатах, лишь как привилегия для высшего сословия, возле нее стояла прогретая жаровня, придающая выстуженной комнате иллюзию тепла. Над жаровней был подвешен чайник, на столике под окном стояло стеклянное блюдо с нарезанными колбасами, ветчиной, сыром, чашка простого толстого фарфора, серебряная сахарница и серебряные же столовые приборы.

Хастер раздвинул занавески на окошке — за окном были голые ветки деревьев. Он перекинул подушку с одного края кровати на другой, бросил на подушку «Князя», подтянул к изголовью столик с завтраком, приготовил себе чаю, потом разделся и нырнул под одеяло, согретое, что приятно удивило, заботливо подложенной грелкой. Распорядок дня предполагал, что прибывшие в Арафу могут спать после дороги до полудня. Хастер спать пока не намеревался, но почему же воспользовался случаем поваляться в постели и, под горячий чай, ароматный сыр, благоухающую ветчину и кровяные, так и тающие во рту, колбаски с зеленью и свежим хлебом, не прочесть, как экспедиция во главе с несчастным возлюбленным погубленной богомерзким князем–кровососом девицы спускается к ее могиле, чтобы, достать из нее свежий еще труп, набить рот прекрасной покойницы чесноком, вырезать у нее сердце и вложить в освободившееся место букет из развесистых цветущих веток липы, тем самым освободив несчастную от гнусной посмертной судьбы, уготованной ей великим и ужасным бессмертным Князем Гором.

Чем не приятное проведение времени?

13

После полудня спальни зашевелились и начали готовиться к предстоящему вечеру. Первым по проходам прошел ученик церемониймейстера, и, звеня колокольчиком, звонко выкрикивал:

— Господа, через полчаса завтрак! Через полчаса завтрак, господа!

Господа, отдыхавшие после бессонной ночи в постелях, сонно выглядывали из–за занавесок и начинали одеваться. Другие, более предусмотрительные господа, уже оделись и начинали накапливаться в унылом помещении, которое называлось гостиной гостевого флигеля.

Хастер появился здесь одним из первых, пододвинул стул к теплому боку кафельной плиты, достал из кармана «Князя» и углубился вместе с героями в блуждание меж могильными холмами. Постепенно гостиная наполнялась, но дамы, как водится, начали появляться не ранее чем за пять–десять минут до объявленного времени, ведь наряжаться приходилось без участия прислуги или с самой минимальной ее помощью. Арафская прислуга, к тому же, была чрезвычайно заносчива и груба до невероятия, нигде в ином месте таких нахалов и наглецов держать не стали бы и минуты, однако анонимному хозяину Арафы по статуту полагалось унижать гостей и в последние несколько лет он в этом весьма преуспевал.

Первой из дам в пока еще чисто мужском обществе появилась Прекрасная Герцогиня. Ее появление было ознаменовано воцарившимся вдруг молчанием, так как было вопиющим нарушением принятых здесь приличий. Ни на что не обращая внимания, она прошла на середину зала и повела вокруг себя изучающим взором; все мужчины тут же замолчали и уставились на нее. Хастер не был исключением.

Вероятно, она искала своего супруга герцога, но тот, по видимости, все еще завязывал перед зеркалом свой галстук, в то время, как ее одежда, похоже, доставила ей куда меньше хлопот, чем ее супругу, да и, пожалуй, большинству гостей замка — на ней было только почти облегающее точеную фигуру узкое белое платье тончайшей шерсти, под которым вряд ли было много белья, оттененное лишь бисерным пояском–цепочкой и дополненное песцовым палантином; две заколки с бисерными же подвесками направляли распущенные чуть вьющиеся волосы, туфли белой замши были простыми без всяких украшений — и никаких драгоценностей, никакого золотого шитья и даже кружева у нее были разве что на нижнем белье.

Поймав себя на всплывающих помимо воли мыслях о белье Прекрасной Герцогини, Хастер смутился и вернул взгляд в книжку. Однако настроение читать пропало. Он сунул «Князя» в карман и с интересом стал рассматривать молодую даму. Тут же он поправил себя: юную даму, ибо эпитет «молодая» Прекрасной Герцогине, пожалуй, не особенно подходил.

Ничуть не смущаясь неловким положением, в котором оказалась, она преспокойно чувствовала себя, став центром всеобщего внимания. Хастер обвел залу взглядом, и понял, что никого из высокой аристократии, с кем герцогиня была бы знакома, в зале пока нет. Он здесь был единственным, кому по статусу полагалось селиться не в общей спальне, а на антресолях. Что ж…

Хастер встал, с сожалением покинув теплый угол, и подошел к даме.

Она перевела на него спокойный, незамутненный сомнением взор.

— Сударыня, — с поклоном обратился к ней он. — Позвольте допустить некоторое нарушение установленных обычаев и представиться вам первым. Хастер Тенедос, Внук Императора, — вновь склонил голову Хастер и добавил, чуть рисуясь: — Иных титулов у меня, увы, нет.

— Очень приятно, сударь, — улыбнулась герцогиня. — Боюсь, я тоже допустила некоторое нарушение правил — вышла совершенно одна прежде других дам. — Она обвела взглядом зал и одарила улыбкой, кажется, каждого, не забыв самых незначительных. — Прошу прощения, господа. Почему–то мне казалось, что я опаздываю. — И опять обратила взор на Хастера: — Спасибо, господин Тенедос, что пришли мне на помощь. Право же, я уже собиралась в панике бежать обратно на женскую половину. — Она рассмеялась колокольчиками нежного смеха.

— Не верю! — принял игру Хастер. — Вы просто поразили меня полнейшим присутствием духа!

Тут в зал степенно вплыли две не очень молодые дамы, неодобрительно посмотрели на Прекрасную Герцогиню, и Хастер, несколько чуть вольно наклонясь к своей даме, прошептал доверительно:

— И что бы им выйти минут на десять раньше?

— Мое легкомыслие ужасно, — бросив взгляд на дам, смешливо согласилась та.

— Оно вам к лицу, — не удержался от комплимента Хастер.

— А, вот и Тахир! — уже во весь голос сказала юная дама, глянув мимо его плеча.

Хастер оглянулся. К ним направлялся герцог Садал.

— Дорогой, — приветствовала супруга Прекрасная Герцогиня, — ты знаком с господином Тенедосом? Он выручил меня из ужасной ситуации.

— Не имел чести, дорогая, — герцог смерил Хастера изучающим взглядом. Помедлив, протянул руку. Хастер ее весьма сердечно пожал.

— Вы не бываете при Дворе? — вежливо спросил герцог.

— К сожалению, я не имею склонности к придворным развлечениям, — несколько высокомерно ответствовал Хастер, решив, что раз герцог принял его за обыкновенного безродного выскочку, навязывающего свое знакомство его супруге, то так тому и быть.

Герцогиня, решив примерно то же, попробовала ненавязчиво исправить нелюбезность супруга:

— Скажите, а кому из Императоров вы приходитесь внуком, господин Тенедос?

Герцог заинтересованно поднял бровь, а Хастер ответил с улыбкой:

— Боюсь показаться занудой, но я прихожусь внуком целым двум Императорам.

— А! — воскликнул герцог, догадываясь и оживляясь от своей догадки. — Так вы сын моей кузины Арсии?

— Совершенно так, — поклонился Хастер.

— Что же вы молчали?! — Герцог тут же по–свойски подхватил новоявленного родственника под руку и оживленно поинтересовался: — Почему вы не появляетесь в обществе? Никогда не поверю, что ваши родители не выделяют вам достаточно средств.

— Я пока предпочитаю тихо–мирно учиться в Политехнической Школе.

— Вы, вероятно, удались в своего батюшку.

— Во всяком случае, ему удалось заразить меня любовью к точным наукам.

В Арафе было не очень принято раскланиваться со знакомыми, однако игнорировать давно не виденных родственников тоже как–то было неприлично, и Хастер, извинившись перед герцогом и герцогиней, отошел поздороваться и морально поддержать свою юную тетку, самую младшую сестру матери, княжну Арсину. Девушке исполнилось шестнадцать буквально на днях, и это был ее первый выход в свет; она потерянно стояла рядом с подругой, нервно теребя крохотную сумочку. Хастер издали поклонился своей бабушке, ее матери, и остался с ее молчаливого разрешения рядом с девушками.

С опозданием на добрую четверть часа позвали наконец к завтраку.

Неведомый хозяин замка продолжал издеваться над гостями. В огромном трапезном зале разделение на аристократов и неименитых соблюдалось. Аристократы садились за столики на возвышении, прочие ели с длинных столов внизу. Пока аристократия степенно выискивала свои места по визитным карточкам, положенным на стулья, нетитулованные в давке и сутолоке захватывали неперсонифицированные места поближе к ним.

Хастер, чтобы никому не мешать, минуту постоял в сторонке, пока его не окликнула издали Прекрасная Герцогиня:

— Господин Тенедос, какое совпадение, вы сидите рядом со мной!

Неизвестно, какие там порядки были у нетитулованных, однако среди аристократов те пары, которые оказывались вместе за столом, потом вместе же проходили Огненный обряд, и Хастер, подойдя к своему месту, прежде всего поцеловал ручку Прекрасной Герцогини и издали поклонился поглядывающему в их сторону герцогу.

— Забавно, не правда ли? — герцогиня была оживлена и с детской непосредственностью оглядывала зал. — Напоминает игру в третьего лишнего. Ну, когда стульев меньше, чем играющих.

— Если я не ошибаюсь, здесь наоборот, — ответил Хастер, садясь. — Стульев все–таки больше.

— Так ведь все стремятся сесть поближе к нам, как будто это дает какие–то преимущества.

Озабоченный какими–то своими проблемами лакей подкатил к их столику тележку, небрежно швырнул на стол два серебряных судка и, не изменив скорбного выражения лица, потащился дальше.

— Что мы сегодня едим? — юная дама заглянула под крышку. — По–моему, это какое–то ваше национальное северное блюдо?

Хастер глянул в свой судок и кашлянул. Давненько он не едал эдакой дряни. Издевательства продолжались.

— Это овсянка, мадам, — со вздохом проговорил Хастер. Он налил в белесую массу сливок из молочника, посыпал сахаром, потом, помешав и, с отвращением попробовав, посолил.

— Вы уверены, что это съедобно? — спросила герцогиня, с опаской глядя на него и повторяя его действия.

— Живы мы, по крайней мере, останемся, — поспешил успокоить ее Хастер.

Герцогиню, впрочем, это, кажется, не очень беспокоило. Она развлекалась тем, что, оглядывая остальных, наблюдала за их реакцией, и казалось, ситуация доставляет ей скорее удовольствие. Неудобства Арафы, похоже, воспринимались ей как маленькое забавное приключение, которое она охотно комментировала шепотом в самое хастерово ухо. Тот остроумно ей отвечал, чувствуя затылком тяжелеющий с каждой секундой взгляд герцога, который оценивал ситуацию, видимо, несколько иначе. «Да, — подумал Хастер, — овсянка не способствует возбуждению добрых чувств по отношению к более молодому дальнему родственнику, любезничающему с легкомысленной супругой».

Впрочем, все когда–то кончается. Кончилась и овсянка.

— О, вот и наш шоколад! — обрадовалась герцогиня, когда принесли вторую перемену, и нисколько не подобревший с первой лакей поставил на стол две чашки неприлично толстого фарфора, небрежно плеснул в них нечто и сунул под нос Хастеру вазу с двумя булочками. — Скажите, дорогой господин Тенедос, — спросила она, пододвигая к себе кружку, — как же получилось, что мы с вами до сих пор были незнакомы? Нет, я понимаю — вы вовсе не желаете вращаться в высшем свете, однако же я должна была встретить вас здесь, в Арафе, четыре года назад?

Дорогой Хастер пододвинул к ней вазу, и герцогиня благосклонно взяла из нее булочку.

— По крайней мере, он горячий, — сказал он, отхлебнув, и отставил чашку. Объяснил: — Мне не очень повезло в прошлый раз — я опоздал и прибыл в Арафу уже после королевского выхода Так что пришлось выплатить полагающийся штраф: получить три щелчка в лоб в присутствии всей прислуги. Ну и меня поставили в самом конце общей очереди. Представляете, как была расстроена моя дама? Это была пожилая и такая приличная с виду женщина — и, представьте, я услышал от нее столько новых слов… Право же, я не рискнул бы повторить хотя бы одно из них не то что в вашем присутствии, сударыня, но и в присутствии вашего мужа.

— Я полагаю, она была очень огорчена, — рассмеялась юная дама.

— О да! — согласился Хастер. — И похоже, она не перенесла огорчения — я ее что–то сегодня не вижу.

— А у меня чашка надбитая! — сообщила вдруг радостно герцогиня. — Смотрите, какая прелесть!

Но потом она откусила кусок булки и несколько минут молчала, глядя на Хастера. Хастер было напугался, что его даме попалось в булочке какая–нибудь особая начинка — ну, там таракан запеченный или острый перчик. Он даже вознамерился было постукать ее легонько по спине, но дело оказалось в другом.

— Постойте, — произнесла герцогиня, хмурясь. — Если ваша мать княжна Арсия, то ваш отец, вероятно, граф Картенед?

— Совершенно верно, — облегченно подтвердил Хастер.

— Тогда мы с вами в троюродном родстве, — заключила она. — Ваша бабушка Крисса и моя бабушка Тисса были сестрами! — Она посмотрела на Хастера восхищенно–осуждающе: — У вас скандальная родословная, господин Тенедос! Просто удивительно, как вам удалось получить титул Внука Императора.

— Я всего лишь внебрачный сын внебрачного сына и внебрачной дочери, — сказал Хастер. — Такое иногда случается в подлунном мире.

Герцогиня ему посочувствовала:

— Теперь я понимаю, почему вы не стремитесь попасть ко двору. Вы, вероятно, чувствуете себя не очень уютно среди тех, в чьих родословных нет ни пятнышка.

— Пожалуй, да, — не стал возражать Хастер. Он не стал рассказывать, как бесили его встречи с единокровными братьями. Особенно донимал средненький, Картенед Агельф, который каждый раз разглядывал его с такой гадливостью, будто видел перед собой отвратительного слизняка.

— В приемную залу, господа! — завопил вдруг к него над ухом горластый служка–подросток и затряс колокольчиком. — Господа, следуйте в приемную залу!

— Вы доели? — спросил Хастер. — Тогда разрешите предложить вам руку?

Долго и муторно народ собирался в приемной зале. Шустрые служки–подростки, шмыгая по залу, напоминали о необходимости всем приглашенным прикрепить на одежду номерки. Эту унизительную процедуру большинство присутствующих предпочитали выполнять как можно позже — возможно, наивно и совершенно по–детски надеясь, что судьба подарит им шанс не быть помеченными номером, как арестантам с большими сроками заключениями. Хастеру же было все равно. Подумаешь — приколоть к груди костяной круглячок с изящно выгравированными цифрами, но многих это почему–то возмущало даже больше, чем демонстративная наглость прислуги.

— Где ваш номерок? — заверещал совсем уж крошечный сорванец, глядя с умилительной серьезностью на Прекрасную Герцогиню снизу вверх.

Хастер ловко поймал его за ухо:

— Прибавляй «сударыня», когда обращаешься к красивой женщине, отрок!

— А к некрасивой можно без сударыни? — нагло поинтересовалось дитя.

— А некрасивой надо говорить «милостивая сударыня»! — наставил его Хастер, отпуская ухо.

— О–бал–деть! — заявило дитя, потирая покрасневшее ухо, но гонору поучение в нем не убавило. — Это еще каждую разглядывать? Ну да ладно уж… Где ваш номерок, сударыня? Прикалывайте скорее, не то оштрафуют. Безномерным два щелбана положено. А то может вам булавку надо? — Предложило предприимчивое чадо. — Могу уступить, у меня завалялась одна. Два империала штука.

— Ты что, больше двух считать не умеешь? — весело спросил Хастер.

— Тогда три! — осклабился пацан.

— А ну брысь отсюда, без тебя обойдемся! — Хастер отвесил шкету чисто символическую затрещину.

— Он тебя обижал? — осведомился неведомо откуда возникший перед ними мальчик постарше. Все подростки–служки, сновавшие по зале, которые слышали этот голос, настороженно обернулись.

Гости притихли.

— Не-а, — честно соврал мальчуган. — Так просто, разговаривали.

Надзиратель за порядком кивнул и растворился в толпе вместе со шкетом. Всеобщее напряжение разрядилось, гости вспомнили, что можно дышать.

— Ума не приложу, — пожаловалась герцогиня, — как это прикрепить? Если на платье — то из–за меха видно не будет. А если прямо на палантин, опять–таки не видно, потому что ворс длинный.

Хастер осмотрел ее с головы до ног, потом со словами «позвольте, сударыня» взял из ее руки номерок и подвесил на свисающем конце бисерного пояска. Номерок органично слился с костюмом дамы, изящно повиснув где–то чуть выше колена.

— А так можно?

— В правилах нет точных указаний, где именно следует помещать номерок, — сказал Хастер. — А что не запрещено, то не возбраняется.

К ним подошел очередной подросток — лет пятнадцати с пухлым блокнотом.

— В лотерее участвовать будем? — осведомился он, глядя куда–то себе под ноги. Но тут взгляд его зацепил номерок на конце пояска, он улыбнулся и, подняв глаза, сказал уже весьма благодушно: — Только между нами говоря, сударыня, выигрышный билет уже продан.

— Но это ведь нечестно! — воскликнула герцогиня. — Вы лишаете нас удовольствия играть!

— Главное — не выигрыш, главное — участие, — промолвил Хастер, вынимая кошелек. — Но раз билеты не выиграют, я буду платить только половинную цену, молодой человек, — предупредил он.

— Да чего уж, — согласился подросток. Он взял двенадцать империалов за два билетика, кинул их в объемистую амфору–копилку, которую тащил за собой на колесиках, и открыл блокнот: — Только дамы почему–то предпочитают садовников, а господа поваров, так что садовников и поваров уже не осталось. Вам кого? — смотрел он при этом исключительно на даму

У Хастера было искушение назвать младшего помощника ассенизатора, но при Прекрасной Герцогине он не осмелился.

— Даже не знаю, — пробормотал он, потом вспомнил давешнюю даму с «сумочкой» и спросил: — А на чиновника, который принимал нас в Мытне, уже поставили?

— Одним из первых, — улыбнувшись, словно понимая, ответил мальчик и тут же вновь обернулся к герцогине: — А вот не угодно ли сударыне выбрать трубочиста? Великолепно подойдет к вашему платью. Черное и белое, а, сударыня?

— Почему бы и нет! _ согласилась юная дама. — У вас, юноша, отличный вкус.

Юноша со всеми признаками дамского угодника даже чуть зарделся от похвалы.

— А вам, сударь, я могу порекомендовать кого–нибудь из музыкантов. Искусство сейчас в моде. Хотите арфиста?

— О нет, только не это! — Хастер даже передернул плечами. — Куда я арфу дену, если он мне ее подарит?! Мне бы подошло что–нибудь поближе к науке. Нет ли у вас какого завалящего алхимика?

— Алхимиков не держим. А что до химии… — он полистал блокнот. — Не хотите ли «грибного человека»?

— А он здесь есть? — искренне удивился Хастер.

— Как же! — не менее искренне ответил подросток.

— Мне его воистину жаль, — сказал Хастер, припомнив недавний завтрак, который «грибной человек» обязан был отведывать. — Но какое же отношение он имеет к химии?

Подросток с сожалением посмотрел на непонятливого господина:

— Но ведь яды — это же химия!

— Логично, — допустил Хастер. — Хорошо, давай «грибного человека»!

— Прекрасный выбор! Товар первый сорт, сударь и сударыня, не пожалеете! — подросток с серьезной миной отметил что–то в своем блокноте и, вырвав две квитанции, протянул Хастеру: — Прошу вас: трубочист для дамы, отведыватель пищи для кавалера.

Герцогиня рассмеялась.

— Спасибо, юноша, вы оказали нам услугу. — Она открыла сумочку, достала монету и протянула подростку: — Это лично для вас, за любезность.

Подросток чуть смутился.

— Вообще–то не полагается, — произнес он, принимая монету, — но вы ведь не взятку мне даете, правда?

— Разумеется, молодой человек, — подтвердил Хастер. — Кстати, кем вы сами собираетесь стать через четыре года, если не секрет?

— Помощником эконома, сударь, если не будет лучшей вакансии, — ответил подросток и, отвесив легкий поклон, потащил свою амфору дальше.

— Станет, — убежденно сказал Хастер.

— Давайте подойдем к Тахиру, — предложила его спутница.

Они прошли к герцогу, развлекавшему даму, которая выпала ему по жребию — средних лет брюнетку, одетую несколько провинциально. Хастер ее не знал, однако герцогиня еще издали заулыбалась, и, сблизившись, дамы сделали друг другу несколько двусмысленных комплиментов, что говорило об их давней женской дружбе.

— Княжна, позвольте представить вам моего кузена господина Тенедоса, сына Арсии, — представил герцог Хастера. — Кузен, это княжна Садалмелик Зэйне из Сарата.

Хастер поклонился и приложился к ручке.

«Ага, — припомнил Хастер. — Так вот это кто. Вот ты какая, старая перечница!»

— О! Я давно хотела с вами познакомиться, — заулыбалась княжна Зэйне.

Хастер поклонился — так он ей и поверил.

— Что–то не видно вашей матушки, — продолжала княжна. — Я так хотела с ней поболтать… Ах, мы, женщины, так легкомысленны, так ранимы! Она, надеюсь, не больна? — радостно полюбопытствовала княжна.

«Размечталась!», — подумал Хастер и опрометчиво пояснил:

— Матушка испросила Высочайшего разрешения не участвовать в сегодняшнем празднике. Моя сестра была тяжело больна и врачи рекомендовали ей срочно выехать на воды.

Глазки княжны загорелись.

— Ах, надеюсь, это не чахотка? — хищно спросила она.

«Типун тебе!» — зло подумал Хастер, а вслух возразил со всей возможной любезностью:

— Что вы, княжна! Сестра недавно переболела дифтеритом. К счастью, все обошлось, но врачи не советовали оставаться в Столице.

— Дифтерит! — сладко пропела княжна. — О, говорят, он дает массу самых страшных осложнений. У вашей сестры могут быть какие–нибудь неприятные последствия?

— Без, — кратко прокомментировал Хастер.

Княжна увяла.

— Погоды стоят ужасные, вы не находите? — попробовал ободрить ее Хастер.

— Ах, вы правы! — Но она вовсе не была склонна переходить на погоду — люди и их всевозможные болезни интересовали княжну больше. Только вот объект она себе выбрала не очень удачный.

— А батюшка ваш в добром здравии? — спросила с надеждой.

— В великолепном! — страстно заверил ее Хастер. «Не дождешься!»

— Вон он стоит с молодой графиней Расальфаг, — сказал герцог. Похоже, партнерша уже успела ему порядком надоесть. — Какой–то у нее сегодня не здоровый вид, вы не находите? — заметил он как бы между прочим.

— Где, где? — алчно заволновалась княжна. — Я еще не знакома с ней.

Когда она отошла, все трое переглянулись и весело рассмеялись

Впрочем, рано они радовались. Граф Картенед был не из тех кавалеров, что куртуазничают со всеми дамами подряд, да и его спутница славилась модной сейчас среди светской молодежи прямотой нравов, поэтому когда княжна вскорости вернулась, уши у нее горели.

Герцог постарался не заметить возвращения своей докучливой компаньонки, и Хастер с герцогиней его охотно поддерживали. Как ни в чем ни бывало герцог продолжал недоконченный разговор:

— После прогулки по парку вы, любезный кузен, вероятно, захотите первый раз за день прилично поесть и отдохнуть. Поэтому я хочу пригласить вас отужинать с нами. Я заказал места в одном трактире неподалеку. Так что давайте не будем ждать друг друга. Вы с Ксантой сразу же отправляйтесь туда, а я подъеду сразу же, как освобожусь. Принимаете вы это предложение?

— С удовольствием, — ответил Хастер. — Трактир… э-э?..

— Трактир «Ежик в крыжовнике».

Хастер поклонился.

— Спасибо, герцог.

— Как? — вскинула брови герцогиня. — «Ежик в крыжовнике»? Какое милое название!

— Какое ужасное, вызывающее платье! — привлекла, наконец, к себе внимание княжна.

Все посмотрели на нее.

— На ком? — невинно спросила герцогиня.

— На этой выскочке! — с неподдельным негодованием ответила княжна.

Все посмотрели на графиню Расальфаг.

Та была в прямого покроя голубом платье и жакете из соболей.

— Действительно, — вежливо согласилась герцогиня. — Соболя совершенно не идут к голубому.

Однако княжну возмутило не только это.

— А подол?!

Все посмотрели на подол.

Низ платья на добрый фут от пола состоял из совершенно прозрачных кружев и, кроме того, на нем имелся разрез до колена.

— Ну не знаю, — задумчиво сказала Прекрасная герцогиня. — Что–то в этом есть. Но по–моему немного чересчур. Тут одно из двух: или кружевной подол, или разрез. Как вы полагаете, мой друг? — обратилась она к мужу.

Герцог пожал плечами.

— Молодая красивая женщина может позволить себе немного фривольности, — заметил он и предал вопрос дальше: — Нет?

— Выглядит достаточно приятно для глаза, — согласился Хастер.

— В мое время ни одна женщина не могла позволить себе подобную непристойность! — заявила княжна. — Я вполне понимаю, когда мода отказывается от кринолинов, однако такое… — ее прямо передернуло от омерзения. — Даже и ваш туалет, моя дорогая, слишком уж вызывающ! — вдруг прозрела она, видимо, уловив общее неодобрение. — Как ваш муж позволяет вам так одеваться!

— Ему нравится, — сдержанно ответила герцогиня.

— Не хотите ли полюбоваться на парк? — спросил Хастер. — Времени у нас много, можно подняться на галерею.

— Там сквозняки, — заявила княжна.

— С удовольствием, — тут же ответила герцогиня, — здесь душновато. Дорогой?

— Извини, но мне надо кое с кем побеседовать, — с сожалением отказался герцог.

Хастер предложил руку даме руку, и герцогиня взяла его под локоть.

— До встречи в «Ежике»! — сказала она мужу. — «Ежик в крыжовнике» — приятно звучит, не правда ли? — спросила она, отходя.

— Звучит обнадеживающе, — ответил Хастер.

— Бедный Тахир, — проговорила герцогиня, когда они поднимались по лестнице на галерею. — Убийственная женщина! Нацепила на себя розовый мешок с оборками и полагает, что может судить о модах.

Они остановились у широкого окна и посмотрели на расстилающийся у ног Парк Фейерверков.

— Омерзительное зрелище, — заметила герцогиня.

В самом деле, при свете угасающего дня на парк, пожалуй, смотреть не стоило. Там не было ни единого живого дерева или куста, там не было даже снега, и только то тут, то там вдоль дорожек торчали какие–то подозрительные конструкции. Четко просматривалась лишь главная аллея, начинающая от здания главного павильона чуть правее и уходящую вперед к каменному забору. Вечером, когда стемнеет, парк будет другим, и гости замка, уже разбитые на пары, разбредутся по нему, выполняя нелепый ритуал, ради которого вся знать Империи и люди, претендующие на то, чтобы зваться знатью, съезжались сюда по високосным годам.

Они постояли молча.

— Давайте вернемся вниз, — сказала наконец герцогиня. — Здесь и в самом деле сквозняки.

— Давайте, — согласился Хастер — Тем более, кажется, уже начинается.

14

В самом деле, шустрые подростки исчезли из залы, а из ложи музыкантов стали доноситься побрякивания и поскуливания настраиваемых инструментов.

Гулко, будто в самой зале, ударил колокол.

Началось.

По роскошной ковровой дорожке, раскатываемой шустрыми малолетними прислужниками и делившей залу пополам от широкой двери, шел мальчишка–церемониймейстер, зычно провозглашая:

— Встречайте Короля, дамы и господа! Дамы и господа, встречайте Короля!

Гости поспешно, не разбирая чинов, сгрудились вдоль дорожки. Временные подданные потешного Короля замка Арафы жаждали увидеть своего монарха. Все без исключения с одинаковым интересом: те, кто впервые присутствовал на церемонии, в поисках впечатлений, о которых потом можно будет вспоминать; более опытные и искушенные в нетерпеливом ожидании, что еще новенького придумал для них хозяин Арафы. Многие бросали взгляды на занавешенную ложу над дверью, из которой, как утверждали, за церемонией наблюдали сам Император и члены его семьи.

Хастер усмехнулся. Много всякого говорили о Дне–не–в-счет в Арафе, хотя, кажется, толком никто не знал вообще, зачем нужна вся эта шутовская церемония. У Хастера было свое личное мнение на сей счет, но его никто не спрашивал.

Помощник церемониймейстера дошел до конца дорожки, развернулся и трижды выкрикнул:

— Король идет! Дамы и господа, идет Король!

Подданные ровняли строй. По дорожке, волоча огромную корзину с ландышами и крокусами и разбрасываясь в окружающих цветами, пробежали две босоногие девчушки в золотистых туниках с золотой пудрой в пышных волосах; добежав до установленного в конце дорожки трона, пока еще накрытого парчовым покрывалом, они вывалили остаток цветов к подножию и поспешно скрылись где–то в кулуарах.

— Дамы и господа! — торжественно возопил юный церемониймейстер. — Приветствуем Короля!

Дамы дружно присели в реверансе, господа склонились в поклоне — и те и другие одинаково скосили глаза на двери, из которых уже появился Король.

Опережая взгляды, по рядам пронесся шепоток: «Кто, кто?», а вослед уже летел ответ: «Чиновник из Мытни!». Услыхав это, Хастер поддался общему порыву, тоже вытянул шею и увидел знакомое лицо. Да, это был тот самый невозмутимый чиновник, с помощью простой линейки отбивший атаку настырной дамы с «сумочкой». Но как он сейчас выглядел! Его атлетическую, хотя и чуть грузную фигуру облегал идеально белый, без каких–либо вышивок или иных портновских ухищрений, атласный костюм; на ногах его были белые шелковые туфли, украшенные живыми алыми розами; ажурную корону его обвивал венок из живых ромашек и васильков; на плечах его лежал длинный плащ, сотканный из живых фиалок, который несли за ним шесть юных пажей. Правда, на лице его все так же застыло выражение механического равнодушия к происходящему, но сейчас оно было вполне уместным — именно так и подобает королю взирать на ничтожных своих подданных. «Надо же, почти угадал! А вот интересно, — подумал Хастер, — Хозяин Арафы назначил его королем за это самое выражение или таким вот образом оценил подвиг с «сумочкой»?»

Церемониймейстер вновь стукнул жезлом.

— Король следует к своему трону!

Король из Мытни шествовал по дорожке под жадными взглядами гостей. Впрочем, ничтожные подданные его смотрели больше не на самого монарха, а на его необыкновенный скипетр, при виде которого по всей зале прошел тихий восторженный вздох.

Это было молодое деревце, выдернутое прямо с корнями, лишенное верхушки и ветвей, и Король нес его именно корнями вверх, и корни, еще в свежей земле, только слегка обрезанные, укороченные, служили гнездом, где из зеленого мха среди цветов сон–травы и пролесок выбивались красноватые закрученные в тугие плоские спирали побеги папоротника. А среди обычных побегов был один. В нем ощущалось некоторое родство с прочими собратьями, однако его спираль самостоятельно свисала далеко вниз, как распущенная лента серпантина, и цвет его был не буро–красно–зеленым, как у прочих, а ярко–оранжевым.

«Жар–цветок!» — как порыв весеннего ветра пронеслось еще раз по зале.

Хастер, впрочем, на сей раз не поддался общему порыву жадно вытянуть шею, чтобы лучше рассмотреть Жар–цветок. Диковинная редкость, конечно, но лично он не видел в этом вьющемся пламенеющем отростке чего–то сверхъестественного: мало ли чем болеют растения. Вот встречаются в природе тигры–альбиносы — и никто не делает из них культа…

Король тем временем дошел трона и остановился.

Вновь набежали откуда–то давешние девчушки в туниках, сдернули с трона парчовое покрывало, явив глазам собравшихся деревянное кресло посреди бугра из белых лилий, лиловой махровой сирени и голубых гортензий, и опять упорхнули. Юные пажи помогли Королю усесться, расправили фиалковый плащ и остановились стражей у подножия.

Жезл церемониймейстера вновь стукнул об пол, призывая гостей ко вниманию.

— Личный гость Короля, — пауза. — Номер сто шестьдесят один!

Откуда–то справа послышался легкий шумок, и на дорожку в полуобморочном восторге вышла победительница лотереи. Она сделала в сторону Короля глубокий реверанс; следом тут же выбрался из рядов ее кавалер, тоже отвесил поклон и, предложив даме руку, повел ее к трону. Улыбающаяся дама и ее кавалер, гордые устремленным на них вниманием, прошествовали мимо Хастера. Можно было подумать, они удостоились приглашения самого Императора (что в общем–то было не лишено смысла). Парочка подошла к трону. Дама сделала еще один реверанс, поцеловала Королю руку и плюхнулась на поднесенный пажами табурет у подножия трона. Кавалер с важным видом встал за ее спиной.

Церемониймейстер объявил «подарок для личного гостя Короля», и все те же девчушки в туниках вынесли из–за трона и обнесли всю залу золоченым подносом с необычайно уродливой фарфоровой вазой, снабженной двумя большими ручками по бокам и изукрашенной по верхнему краю уродливым цветочным бордюром. Больше всего ваза походила на полуведерный горшок; в довершение сходства она была доверху набита мелкими цветками мышиного гиацинта, так что казалось, что вот–вот эта цветочная каша начнет развариваться больше и больше, полезет из своего несуразного вместилища наружу и заполонит все вокруг. Дама с блаженной улыбкой приняла подарок, ведь под лепестковой кашей могло находиться что–нибудь весьма ценное, вроде какой–нибудь драгоценной безделушки или приглашения на Большой Императорский бал, а могло быть и что–нибудь вроде связки бубликов или коробки прошлогодних конфет, что в общем–то для провинциалки, коей выглядела счастливица, тоже было ценно — ведь все выигрыши новогодней лотереи предоставлялись самим Императором.

Сидеть в обнимку с подарком, впрочем, было неудобно, и королевская гостья тут же отставила его рядом с собой на пол, а потом нога какого–то юного и не в меру сообразительного пажа будто невзначай задвинула вазу под табурет счастливицы. Это вызвало в зале некоторое оживление — подарок весьма недвусмысленно смахивал на ночной сосуд, и под табуретом ему было самое место.

Впрочем, веселье публики длилось не долго.

— Шут для увеселения Короля! — провозгласил церемонемейстер, и в рядах временных подданных возникло шевеление. Теперь движение было обратным первоначальному: наиболее опытные старались убраться подальше от красной дорожки, вытесняя вперед неискушенных новичков. Бедняги радовались, смотрели во все глаза, не представляя себе, что сейчас–то и начнется самое веселье. Хастер поспешил присоединиться к опытному большинству.

По дорожке шел тонкого сложения невысокий человек в обычном на первый взгляд костюме. Вот только штаны ему были заметно великоваты: сильно морщились спереди и почти волочились по полу сзади; только сюртук так туго обтягивал тощий торс, что, казалось, сейчас лопнет, и пуговицы, которыми он был усеян, градом посыпятся на пол; только новомодный цилиндр на голове человечка позвякивал шутовскими бубенцами, а небольшой жезл, увенчанным петушиной головой, он нес на манер трости, повесив на сгиб локтя. Человек шел, поглядывая по сторонам, иногда приподнимая над головой цилиндр, приветствуя знакомых, которые старались на глаза ему не попадаться.

Знакомых у него здесь было немало. Этот несуразный человечек был хорошо — слишком хорошо! — известен многим из присутствующих, и не зря они так тщательно старались избегать его внимания. Ибо это был Личный Шут Императора, последний из представителей когда–то многочисленного племени придворных шутов, фигура при Дворе настолько весомая, что одно его слово могло разрушить любую карьеру. Никто не знал, кто он и откуда, но ходили упорные слухи, что его предки давно получили дворянство, и сам он знатен не менее тех, над кем ему вменялось в обязанности потешаться; поговаривали, что он чуть ли не сказочно богат, что… Да мало ли что говорят при дворе о сильных мира сего, пусть даже они каждый день напяливают на себя дурацкий колпак и всегда готовы развлекать Императора. И не только развлекать.

Шут Императора был рыжеват, востролиц, быстроглаз, равно порывист и пластичен в движениях и необыкновенно остер на язык. Он и сейчас не просто так шел по ковровой дорожке — он работал, он вовсю лицедействовал: глумливо раскланивался с одними, демонстративно не замечал других, фамильярно шутил с третьими и грубовато с четвертыми, задирал кавалеров, смачно шлепал по задам благородных матрон, говорил сальности признанных красоткам — и ненормально отреагировать на его приветствия и шутки было чревато как минимум неодобрительным ропотом соседей по залу, а как максимум неудовольствием самого Императора. Поэтому–то гораздо благоразумнее было просто не попадаться ему на глаза.

Что удавалось не всем и не всегда.

— Ну что, байстрюк, нынче уж опаздывать не стал? За лоб свой высокоученый испугался? — бросил он Хастеру, и это было еще ничего, это было почти ласково.

Хастер было облегченно вздохнул, но тут Шут, обежав и оглядев его со всех сторон, прибавил:

— А что ж это ты, милок, так вырядился–то? И вообще выглядишь как–то несообразно. — Шут поднял вверх длинный извилистый палец и произнес, явно цитируя: «Мужчина, одетый по моде, должен иметь круглую спину и квадратное лицо, короткие руки и длинные ноги и быть близоруким…» — Шут ткнул палец едва не в живот стоящему неподалеку пожилому господину. — Вот как это!

Хастер не нашелся, что и сказать: господин, в которого угодил пальцем Шут, был никто иной, как камергер Двора Его Императорского Величества, член Тайного Государственного совета, кавалер кучи всяческих орденов — и вообще человеком он слыл вовсе не плохим, неглупым и образованным.

— Где уж нам, — сказал он чуть смущенно.

— «…Кто же не обладает этим от природы, — тут же продолжил Шут, — должен обратиться к сведущим мастерам; это их дело; в два дня они сделают из вас образец моды».

На это Хастер и вовсе не знал, что ответить.

Но Шуту этого и не было надо — он уже томно глядел на Прекрасную Герцогиню.

— Ах, красотуля! — заворковал он. — И как ты только с этим немодным хлыщом рядом стоишь? Отправь его к «мастерам»! Лучше уж меня к себе в постельку допусти, а? Нет? Ну дай хоть плечико поцеловать… — Он жадно подался к ней, но юная дама не стала ждать, чтобы он потянул с нее палантин, сама приспустила с плеча мех и подставила под поцелуй нежную кожу. Все ахнули, а Шут, будто того и ждал, ткнулся губами куда–то рядом с бретелью платья, а потом преподнес даме леденцового петушка, извлеченного из цилиндра. — Любовью за любовь! — провозгласил он,

Громко ахнула где–то рядом шокированная княжна Зэйне, и Шут, моментально уловив, оказался рядом и растроганно сказал:

— Ах, бедняжка! Ах, ах! — и тут же уставился на герцога: — А ты, герцог? Что же ты не заботишься о своей даме? Ведь она ангел и юдоль всех болезных. Заботься, заботься о ней! — Шут заговорщицки подмигнул. — А о вашей супруге мы уж сами позаботимся.

Герцог побледнел, а княжна, решившая, видно, что ее минула чаша, насторожила уши. И зря!

Шут вдруг подался вперед и доверительно зашептал герцогу прямо в ухо, так, что могли слышать все желающие:

— А знаешь, почему она, — он «незаметно» ткнул пальцем в корсаж княжны, — знаешь, почему она так не любит прозрачные кружева на юбках и разрезы? — (Хастер вздрогнул и, побледнев, глянул на герцогиню, но та, видимо, не поняла) — Знаешь? — повторил Шут и, «понизив» тон до интимного, сообщил на весь зал: — Потому что у нее нога деревянная! Вместо отсохшей после сифилиса!! — рявкнул он дико и визгливо засмеялся.

В могильной тишине сомлевшая княжна грохнулась наконец на пол. Так же резко Шут оборвал смех и, брезгливо глянув на нее, бросил снова герцогу:

— Только об этом никому.

Он вновь посмотрел на княжну и снял скорбно звякнувший свой цилиндр:

— Прими, дитя, и ты залог моей любви.

И на почти бездыханное тело упал леденцовый петушок на палочке, миниатюрный символ его жезла.

Вокруг княжны засуетились дамы, кто–то доставал и совал ей под нос нюхательную соль… А Шут, продолжая распространять вокруг себя дерзости на грани оскорбления и шутки самого дурного тона, пошел как ни в чем ни бывало дальше к трону.

— Привет, твое сегодняшнее величество! — склонился он в низком поклоне перед Королем — да так и не разогнувшись, рухнул прямо на пол у него в ногах на ворох крокусов и ландышей с чувством глубокого удовлетворения от выполненного долга.

— Музыка для Короля! — чуть опешивши, возгласил церемониймейстер.

В музыкантской ложе тут же не в лад взвизгнули расстроенные скрипки, вслед ними бросились подвывающие флейты, не в такт им подрагивал одной струной контрабас, и что–то совершенно четвертое залепетала арфа.

Хастера эти звуки вывели из глубокого забытья и побудили к хоть каким–то действиям.

После произошедшего он не счел звуки так называемой музыки столь уж неприятными и даже заметил герцогине, которая не увидела, кажется, в случившемся ничего особенного, кроме глупой и грубой выходки распоясавшегося Шута, что аборигенам островов Ботис подобная музыка наверняка понравится. Герцогиня этому сравнению даже рассмеялась, и Хастер, решив про себя, что она не так умна, как ему было показалось, счел за благо тоже не напрягать пока мозги и нервы, а, как заяц закрывает длинными ушами глаза и продолжает жевать свою капусту, чтобы не видеть оскаленной волчьей пасти, продолжать делать вид, что как бы ничего не произошло. «Пустяки, вс–е–е пустяки», — попытался подпеть он скрипкам и даже обрадовался, когда объявили «Королевское угощение для гостей».

Строй вдоль дорожки распался, гости начали расходиться по зале, неохотно принимая у подходивших лакеев «королевское угощение», состоящее из большого бокала вина и даже на вид неаппетитных пирожков. Опять в зале появились пронырливые подростки. Теперь они внимательно следили за тем, чтобы гости съедали свои пироги до крошки и выпивали вино до дна. Давясь под взглядами мальчишек, высокородные господа и дамы, цвет Империи, хлебали жутчайшую кислятину и зажевывали ее пирогом с непонятной начинкой. Хастер вновь невольно вспомнил своего лотерейного протеже «отведывателя пищи» и подумал, что по величине подвига ему бы и достойно быть Королем.

Герцогиня маленькими кусочками откусывала пирог, вина отпивала по чуть–чуть, будто лизала. Глядя на жалкое зрелище, Хастер только порадовался, что обычай запекать в угощение для подданных Короля дохлых мышей и прочих гадов окончательно канул в прошлое — а ведь лет сто еще назад здесь развлекались и так.

Мысли герцогини имели, видимо, схожее, кулинарное, направление.

— Интересно, как получается у них испечь такую гадость? — задумчиво проговорила она, мужественно отщипывая очередной кусочек.

— У них было время потренироваться, целых четыре года, — ответил Хастер.

Хастер продавил внутрь себя последний кусок пирога, большим глотком допил кислятину и с облегчением сунул бокал ближайшему мальчишке.

— Не хотите ли повторить? — услужливо спросил тот.

— Лучше сам выпей за мое здоровье.

— Нам не положено, — радостно ответил малец.

Герцогиня тоже наконец расправилась с королевским угощением, сдала бокал и совершенно по–детски засунула в рот дареного петушка.

— Какое наслаждение заесть этот жуткий вкус, — сладостно проговорила она, хрустнула леденцом и протянула Хастеру палочку с остатками. — Возьмите и вы.

Хастер такого подарка не ожидал, но, помыслив, поблагодарил и отказался.

— Давайте отойдем поближе к двери, — предложил он. — Скоро начнется…

— К какой из них? — резонно поинтересовалась герцогиня, поскольку дверей в зале хватало. Во внутренние покои вели две двери: та, через которую входил Король, и боковая, которой пользовались его подданные, на террасу же выходили три большие двери. Когда начнется — а когда именно начнется, не знал никто из присутствующих (разве что за исключением Шута), — будет открыта только одна из этих дверей.

— Вероятность, что мы будем выходить на террасу, равна трем пятым, — задумчиво сказал Хастер и повел свою даму поближе к стеклянной стене, выходящей на террасу.

— Неужели так и будет? — восхищенно глядя на него, произнесла герцогиня.

Хастер загадочно усмехнулся. Вокруг тоже прислушались, но никто, кончено, ничего не понял. Однако почему–то его слова вызвали всеобщее облегчение; публика зашепталась.

— А в прошлый раз с крыши посыпались какие–то дикари в черном на веревках и, поразбивав все окна, погнали нас к выходам, — припомнил кто–то. — У графини Рельос случился обморок. А меня чуть не затоптали.

— А я, помнится, лет двадцать назад так прижался к княжне Лете, так прижался, — шептал на ухо некий немолодой вельможа своему гораздо менее молодому спутнику.

Воспоминания шелестом заполнили залу. Бойцы вспоминали минувшие дни.

Хастер, посмотрев на свою даму, слегка побледневшую, произнес ободряюще спокойно:

— По крайней мере, отсюда можно выбраться через окна, сударыня. Я вам помогу.

Но не успела побледневшая дама ответить ему улыбкой, как с великолепной, богато украшенной хрустальной люстры начал сыпаться разноцветный шелестящий дождь из мелких стеклянных бусин.

— Ой–йе, — выдавил из себя кто–то за спиной Хастера, и тут же залу наполнил многоголосый женский визг, разнообразившийся и преумноженный многократным эхом. «А акустика здесь что надо», — подумал Хастер, как можно более аккуратно подхватывая свою спутницу и стараясь увлечь ее подальше от общей суматохи, в небольшую нишу, прикрыл своим телом не столько от града бусин, сколько от посягательств менее догадливых конкурентов, опоздавших к разбору укромных местечек, в то время как основная масса испытуемых устремилась к распахнувшимся дверям, давясь и оскальзываясь на ставшем подобном катку полу залы — о, незабываемое зрелище для придворных обожателей дамских прелестей! — понукаемые радостными выкриками Шута: «В сад! Все в сад!», не забывающего подгонять особо нерадивых без малейшего пиетета ощутимыми ударами своей петушиной трости и сорванного с головы цилиндра…

Надо заметить, что Хастеру не была так уж и неприятна позиция, в которой их с герцогиней застало начало Огненного Обряда, та близость, в которой он оказался с прелестной дамой. Несмотря на то, что он всячески сдерживал напор сзади и вообще старался вести себя весьма благоразумно, он невольно думал, что во всякой неприятности следует найти нечто положительное — по закону сохранения. Во всяком случае, он только сейчас вполне реально ощутил правоту народной пословицы, что в тесноте, не значит в обиде, и очень надеялся, что его спутница тоже следует этой же мудрости.

Когда Хастер вывел даму из укрытия, в зале уже почти никого не оставалось. Какой–то господин, в котором Хастер опознал одного из своих многоюродных родственников, весьма заботливо помогал подняться с пола и вел к ближайшему выходу приятного вида молодую даму, явно мечтая, чтобы та еще раз поскользнулась, и он бы имел возможность вновь помочь ей подняться. («Не иначе вскорости свадьбе быть, — подумал Хастер. — Или, по крайней мере, я обзаведусь еще одним незаконным родственничком».)

Он обернулся.

Бледная, однако с играющем на щеках нежным румянцем, сохранившая достоинство его спутница, ненавязчиво поправляла нечто в своем оставшемся безукоризненно девственном туалете.

Хастер быстро отвел взгляд.

— С вами все в порядке, сударыня?

Герцогиня подняла на него глаза и улыбнулась:

— Благодарю вас, вас, господин Тенедос, все в порядке. — И несколько нелогично прибавила. — Но если бы не вы, последствия могли бы быть гораздо серьезней.

Дальнейший обмен любезностями, грозящий от простой куртуазности перерасти в нечто большее, оборвал резкий ехидный голос:

— В чем дело, дети мои? Разве вы не слышали: я недвусмысленно приказал именем Короля гостям выйти в сад, где всех вас ждет еще более заманчивое приключение, чем мимолетный флирт! Или ублюдку ублюдков Императоров и так называемой Прекрасной Герцогине требуется особое приглашение?

Хастер безнадежно закатил глаза, потом состроил соответственную мину и обернулся.

Шут стоял рядом и, чуть согнувшись, смотрел искоса на зазевавшуюся парочку серыми глазами, в которых — и Хастер просто поразился этому — сквозь привычную едкую остроту просвечивало нечто другое, то, чего быть там просто не могло: то ли грусть, то ли тоска — что–то такое, отчего Хастер поспешно подхватил свою спутницу под руку и поспешил убраться вслед за публикой, которая уже разбредалась по аллеям ярко освещенного парка.

— Вы заметили, господин Тенедос? — сказала герцогиня, когда они уже спустились в парк.

— Что? — встрепенулся Хастер. — Что вы имеете в виду, сударыня?

— Н-ну, — дама замялась. — Ну, у него… в глазах… Вы понимаете?

Хастер прекрасно понял, но, помолчав пару шагов, все же ответил:

— Нет, сударыня. Уверяю вас, вам только показалось.

И они направились к своему «более заманчивому приключению».

15

Парк, являвший при дневном свете печальное зрелище, в сгустившихся сумерках казался волшебным садом из–за рассыпанных по нему разноцветных огней. Где–то в глубине внезапные всполохи фейерверков пугали отправившиеся на последнее испытание пары.

— Пойдемте, господин Тенедос, — сказала герцогиня. — Давайте поскорее разделаемся и с этим.

— Вам надоело мое общество? — улыбнулся Хастер.

— О нет, — прелестно ответила она. — Но нас ждет «Ежик в крыжовнике». Нехорошо заставлять милое животное томиться в таком неудобном месте.

Очередной мальчишка подбежал и дернул Хастера за рукав:

— Да вы не торопитесь! — возбужденно вскричал он. — Давайте, давайте, сударь! Живее! — Он потянул Хастера к начинающейся у дома главной аллее. У самого входа на нее стоял стол, освещенный мощной лампой, за которым распоряжались трое старших подростков.

— Номера? — отрывисто спросил один.

Хастер спокойно назвал номера — главное, знал он, не поддаваться навязываемому нервирующему темпу. Время еще есть, ночь еще вся впереди. К тому же не они с герцогиней были последними: довольно много пар, среди которых были люди в основном пожилые или не очень здоровые, постепенно приходили в себя от последнего переполоха, и мальчишки не только их не торопили, но даже помогали чем могли, разнося кому стопочку коньяку, кому стакан воды, кому валериановых капель. Шутовство кончилось, Арафа с достоинством провожала своих гостей на прогулку по Парку Фейерверков.

Услышав номера, подросток извлек из папки лист бумаги и протянул Хастеру:

— Прошу, сударь, приступайте, — и мотнул головой через плечо.

Хастер опять–таки спешить не стал. При свете лампы внимательно рассмотрел полученный листок и через некоторое время сказал недоуменно:

— Простите, э–э–э… молодой человек…

Другой юноша, в котором Хастер узнал будущего помощника эконома, оторвался от своих дел и заглянул в листок.

— Я… я не уверен, что понял маршрут, — сказал Хастер.

Юноша пригляделся, потом показал пальцем:

— Сначала сюда, сударь, потом сюда. Что неясно?

— И все? — поразился Хастер.

— Вы чем–то недовольны, сударь?

— Нет, что вы, — поспешил заверить серьезного юношу Хастер. — Но как–то уж больно просто получается, вы не находите?

— Я же вам говорил, что вы не пожалеете, — сказал юноша. И подмигнул по–свойски.

Хастер посмотрел на него. Потом сказал очень серьезно: «Спасибо», и предложил руку сиротливо стоявшей рядом герцогине.

Они пошли вперед по аллее.

Отойдя на достаточное расстояние, он сказал озабоченно:

— А знаете, сударыня, похоже, наш выбор в лотерее как–то влияет на маршрут прогулки.

— Надеюсь, мы выбрали себе не самый плохой маршрут? — легкомысленно отозвалась герцогиня.

— Я тоже надеюсь. Во всяком случае, он прямой.

— Какой? — переспросила герцогиня. Но тут прямо у них под боком в кустах бухнуло, и юная дама с прытью горной серны оказалась с другой стороны Хастера, прикрываясь им от неведомой опасности, а конец ее вопроса автоматически перешел в визг: — …о–о–й-й!

— Прямой, как стрела! — прокричал сквозь громкое шипение пламени малинового фейерверка Хастер, одновременно прочищая ухо и указывая вперед — туда, где в мешанине мрака и огней скрывались ворота, ведущие из парка на вожделенную для всех испытуемых волю, — к харчевням, трактирам и кабакам предместья Арафы, Алкосы, а лично для них к заветному «Ежику в крыжовнике», к хорошему вину и вкусной пище.

— И нам не придется плутать по дорожкам Парка Фейерверков? — как–то даже разочарованно спросила уже оправившаяся герцогиня.

— Вам хочется поплутать? — с надеждой сказал Хастер.

— Нет, совсем не хочется, — улыбнулась юная дама кокетливо.

И снова ойкнула — не так чтобы испуганно, хотя и подпрыгнула, потому что почти у самых ее ног снова возник и раскрылся огненный веер.

— Я думаю, нам и на прямой дороге хватит приключений, — заключила она, когда все кончилось.

Они осторожно обошли еще один цветастый веер и остановились на развилке.

— Где–то здесь, — сказал Хастер, сосредоточенно оглядываясь, и заглянул в листок с маршрутом. — Тут нарисовано этакое маленькое солнышко. Или не солнышко? — в неверном свете то тут, то там вспыхивающих на других маршрутах огней трудно было что–либо рассмотреть точно.

— Посмотрите–ка, — герцогиня, указывала вперед, где ярдах в пяти впереди стояли солнечные часы.

— Да, пожалуй это оно и есть, — согласился Хастер. — Зачем солнечные часы в парке, где гуляют только ночью?

Они подошли и рассмотрели. На штырке, по тени которого определяют время, было зацеплено что–то черное и лохматое.

Хастер двумя пальцами приподнял это мохнатое, от чего отчетливо попахивало сажей.

— Привет от вашего трубочиста.

— Это щетка, которой чистят трубы! — воскликнула герцогиня, донельзя обрадованная своей догадливостью.

— Похоже на то, — согласился Хастер. — И что нам с этим делать?

— А дерните вы за нее, — предложила герцогиня.

Хастер с сомнением дернул, и щетка оказалась у него в руке.

А вот солнечные часы в тот же миг начали стрелять вверх ракетами. Огненные стрелы уходили куда–то в зенит, осыпая все вокруг холодными искрами, а Хастер с герцогиней глупым видом стояли рядом.

— И–и–и… и что? — вымолвил Хастер.

— Ваш листок, сударь, — послышалось за спиной.

Они разом обернулись, и герцогиня чуть вздрогнула и ухватила Хастера за рукав. Худой до невероятия длинный человек, одетый во все черное, поклонился им и протянул руку. Хастер вложил в нее листок с маршрутом. «Черный человек» положил листок на одну ладонь, хлопнул по нему другой и вернул Хастеру.

— Можете продолжать, сударь. Целую ручку, сударыня! — И «черный человек» исчез в снопе пламени, вырвавшемся у него из–под ног.

С огненным благословением они пошли вперед.

— Вот и ваш трубочист, — прокомментировал Хастер, чтобы несколько ободрить вдруг притихшую герцогиню. — Каким же окажется мой отведыватель пищи?

Скоро они увидели накрытый прямо посреди аллеи столик. На столе стояло большое блюдо различными фруктами, увенчанное невероятной красоты мерцающим грибом. По виду это была бледная поганка — с развесистой слабо светящейся шляпкой, с роскошным бахромистым кольцом на стройной ножке, обутая в изящных очертаний башмачок.

— Как красиво, — прошептала герцогиня, тут же забывшая о недавней хандре. — Возьмите его, господин Тенедос.

— Вы полагаете? — неуверенно произнес Хастер. — А она э–э–э… не того?

— О Небеса! — графиня задорно рассмеялась. — Ну так через платок возьмите, если отравиться боитесь! Мужчина вы или кто?

— Не в этом дело, сударыня, — пробормотал он, но все же осторожно тронул гриб — который тут же взорвался, окутав окрестности искрящимся зеленоватым туманом.

Герцогиня восторженно взвизгнула, а когда искрящийся туман развеялся, рядом с ними стоял человек–мухомор и протягивал руку. Хастер протянул свою. Шлепнула печать. Листок вернулся назад.

— Желаю приятной ночи, господа, — поклонился человек–мухомор, собираясь отойти в кусты, но Хастер вдруг протянул: «Э–э–э», и он замер: — Что–то не так, сударь?

— Нет, нет, — ответил Хастер. — просто я хотел спросить.

— Спрашивайте, — согласился мухомор.

— Вы… э-э… настоящий отведыватель пищи?

Мухомор хлопнул глазами и открыто улыбнулся.

— Точно так, сударь, самый что ни на есть.

— И вам… э-э… действительно доводится все это пробовать?

— Да, сударь. В этом заключается моя работа.

— Тогда я вам сочувствую, — с чувством сказал Хастер.

Человек–мухомор посмотрел на него.

— Благодарю вас, сударь.

— Бедняжка, — присоединилась к Хастеру Прекрасная Герцогиня. — А вам не бывает страшно?

— Иногда да, сударыня, — ответил человек–мухомор серьезно. — Но еще не было случая, чтобы я помер.

— Вы мужественный человек!

Отважный отведыватель благодарно поклонился, а когда он выпрямился, в руках у него были два огромных румяных персика. Он протянул их молодым людям:

— Прошу вас, угощайтесь. — Герцогиня и Хастер не смогли ему отказать. — Это вкусно и совершенно безопасно, — заверил он и исчез в ночной мгле.

К недалеким уже воротам они так и вышли с персиками в руках, почему–то так и не решившись их отведать.

Страж Ворот, заглянув в листок, открыл Ворота, оказавшиеся всего лишь калиткой в одной из створок настоящих замковых ворот, поблагодарил за небольшое вознаграждение и в ответ поздравил их с Новым годом — это для всей остальной Империи Новый год наступит с первым лучом рассвета, а у гостей Арафы иначе: для них Новый год начинается в тот миг, когда они после церемонии Огненного Испытания в Парке Фейерверков проходят через Ворота.

Ворота лязгнули за спиной. Закрылись.

И тут же к ним подскочил человек с подносом, на котором стояли два высоких фужера.

— С Новым годом, сударь! С Новым годом, сударыня! — вышколено согнулся он в поясе.

Хастер поднял свой бокал, привел его в нежное соприкосновение с бокалом Прекрасной Герцогини, они с удовольствием выпили — и, рассмеявшись, разом разбили фужеры о кованные железами ворота.

На счастье!

С галереи, идущей вдоль внешней стены замка, зааплодировали — не то им, не то по случаю какого–то особо выдающегося фейерверка. Вид на парк с галереи открывался великолепный, и предприимчивые жители Алкосы в новогоднюю ночь расставляли на ней столики и продавали места желающим поглазеть, а от желающих поглазеть в Ночь Фейерверков, как здесь ее называли, отбоя не было.

Хастер бросил на поднос несколько монет, и слуга, обернувшись, подозвал извозчика. Хастер помог герцогине усесться, накинуть на себя меховую полость, ощутив с опозданием, как они оба продрогли, и велел вознице везти их в трактир «Ежик в крыжовнике».

Вот теперь они, наконец, могли съесть персики. Человек–мухомор не обманул — персики действительно оказались сочными и сладкими.

Было весело, и Хастер из озорства попробовал даже разбить косточкой один из пролетающих мимо фонарей, но не попал, и совсем скоро экипаж остановился у двухэтажного каменного дома, на котором, освещенная разноцветной гирляндой, висела вывеска, изображающая скорее дикобраза, чем ежика, но все равно весьма гармонирующего с шипастыми кустами, на которых болтались ягоды размером с добрый арбуз, и, вопреки опасениям герцогини, симпатичное животное чувствовало себя здесь вполне комфортно.

Хастер расплатился с извозчиком, без запроса сунув ему три золотых, сунул в карман изрядно отощавший кошелек и открыл перед герцогиней трактирные двери.

Внутри оказалось на удивление пусто и даже как–то не очень похоже на трактир. Они удивленно оглядываясь вошли в зал, где стояли столы и скамьи, и остановились, отогреваясь, возле разожженного камина.

— Может быть, мы не туда попали? — спросила герцогиня.

— Вряд ли, — ответил Хастер. — Вряд ли в округе есть еще одно заведение с таким экзотическим названием.

На голоса откуда–то из–за стойки появился хозяин. Вид у него был какой–то неприветливый, но он все–таки поздоровался и мрачно, будто по обязанности, поздравил гостей с Новым годом, после чего, спросил подозрительно, заказывали ли господа столик заранее, а если нет, то у него на сегодняшнюю ночь все места расписаны и нет ни одной свободной комнаты, так что не обессудьте, но…

— Кгхм! — строго прервал бухтение хозяина Хастер. Оно стихло. — Для нас с герцогиней Садал… — И хозяин преобразился, засуетился, схватил со стола подсвечник и предложил милостивым господам следовать за ним, потому что герцог Садал, конечно же, предупредил его, что желает встретить Новый год именно в его трактире, и снял даже полностью весь трактир на всю ночь, и для него уже приготовлена Розовая гостиная, самая лучшая, и, хотя сам герцог еще не прибыли, но гости его уже собираются и дожидаются, так что если сударь и сударыня, простите, что вас сразу–то не признал, так похорошели, да и добрый знак это, к богатству, люди говорят… если сударь и сударыня позволят, он их проводит… собственно, вот он уже и привел их, вот сюда, пожалуйте…

Обещанная Розовая гостиная, если это была действительно она, оказалась просто комнатой — просторной, большой, но всего лишь комнатой, не более, — освещенной только пламенем камина да светом из раскрытых дверей другой комнаты — более просторной и ярко освещенной, где действительно виден был накрытый к ужину стол на десяток персон. Гостей, однако, было всего двое: расположившийся в кресле у камина мужчина в простом коричневом сюртуке, показавшийся чем–то неуловимо знакомым Хастеру, и вовсе незнакомая девушка в довольно скромном платье, сидящая у огня на низенькой табуретке и подкладывающая дрова.

Хастер приостановился на пороге и не сразу поклонился, настолько эти двое не вписывались в нарисованную им в воображении компанию герцога Садала; ему снова показалось, что на сей раз сам хозяин что–то перепутал. Однако его спутница прошла в комнату безо всякой задержки и сказала приветливым и веселым голосом:

— С Новым годом, дорогие господа!

Мужчина едва заметно кивнул, а девушка в скромном платье встала навстречу юной даме и сказала:

— Вы так быстро управились? Я полагала, ты придешь позже, Наора.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ