И звучит приговор — точка. «Высшая мера».
Замолкают Секирка и штрафная тюрьма.
И уже не раздвинется занавес серый,
На актеров и зрителей опускается тьма.
И лицо — не лицо, полинявшая маска,
Скоро ночи последней наплывет забытьё.
Гаснут звуки, вот-вот — и наступит развязка.
Воспаленные губы не остудит питьё.
И останется лишь пустота небосвода
Лишь поблекшие тени невозвратной поры,
Да подарок ее — эти метры свободы:
От штрафного барака — до Секирной горы.
И багровая мгла — словно лопнула вена.
За спиной конвоиры, так вошедшие в раж...
... Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
... Когда Евгении Маркой вынесли смертный приговор, она попросила разрешения описать свою жизнь. Так и появились те самые сорок страниц...
Года несутся вскачь,
Сто лет живёт палач,
И рядом с ним растёт палач другой.
А на Секирке — в ряд Покойники стоят,
И бесконечен этот жуткий строй...
Евгению Маркой тоже расстрелял Дмитрий Успенский. Он прожил долгую жизнь. Он умер в 1989 году. В последние годы Успенский жил в Москве. И те москвичи, которые встречали частенько в центре улыбчивого старичка с несколькими рядами орденских планок на черном пиджаке и обязательной авоськой, в которой лежали батон и бутылка молока, даже не подозревали, что видят самого страшного палача Соловецкого лагеря по прозвищу «Соловецкий Наполеон».