– Где тебя носит? – спросил он. – Ты пропустила обед!
– А тебе-то что? – пожала плечами я и отвернулась.
– Мне – ничего, а тебе просили передать вот это. – И Андрей протянул мне маленькое сморщенное яблочко.
– Это яблоко выглядит так, будто сто лет пролежало в погребе, – засмеялась я.
И тут меня будто бы током ударило: что-то до ужаса знакомое, много раз повторявшееся почудилось мне в его руке, протягивающей красное яблоко, и в белой лошадиной морде, изображенной на его майке. Я потрясенно взяла яблоко, машинально откусила и поморщилась.
– Кислое? – поинтересовался Андрей.
– Немножко, – пробормотала я. – Но это ничего! А что сегодня было на обед?
– Тушеная фасоль, – скривившись, ответил Андрей. – Три недели без мяса – это улет!
– А ты разве не вегетарианец? – усмехнулась я.
– Ага, вынужденный, – мрачно подтвердил Андрей. – И все-таки почему ты объявила голодовку? На меня обиделась?
– Во-первых, никакой голодовки я не объявляла, – сухо ответила я, отмахнувшись сосновой веткой от слепня. – А во-вторых, обижаться мне не на что: меня предупреждали насчет твоего поведения, и я все равно согласилась играть, так что…
– Ах, предупреждали! – саркастически ухмыльнулся Андрей. – Ну-ну! Предупрежден – значит вооружен!
– А ты зачем сюда пришел? – накинулась я на него. – Тебя Петровна прислала?
– Нет. – Андрей медленно покачал головой. – Я решил, что ты смертельно обиделась и умчалась в лес оплакивать свою нелегкую судьбу. Судя по твоему лицу, я прав. Но не нужно смотреть на меня такими страшными глазами, а то я, пожалуй, испугаюсь и убегу! – Тут Андрей вновь ухмыльнулся. – Я всего лишь хотел извиниться. Каюсь: был невежлив, наговорил лишнего! Больше этого не повторится.
– Я так понимаю – Петровна надрала тебе уши и велела просить прощения, – весело заметила я.
– Еще не родился тот человек, который осмелился бы надрать мне уши! – высокопарно произнес Андрей с явной самоиронией в голосе. – А с Петровной у нас состоялся крайне любопытный разговор. Она мне очень многое разъяснила.
– По поводу твоей роли? – поинтересовалась я.
– Нет. По поводу тебя, – многозначительно ответил Андрей.
– А-а, вон оно что, – застенчиво пробормотала я. – Понятно.
– Что тебе понятно? – ехидно улыбнулся Андрей.
– Честно говоря, ничего! – выпалила я и будто с горки покатилась. – Вот ты спрашиваешь, обиделась я или нет. А я не то чтобы обиделась – просто я тебя не понимаю! А с непонятным всегда труднее! Я рада, что Петровна тебе что-то там про меня объяснила. Но мне тоже нужно многое объяснять! А Петровна говорит – ты сам мне все скажешь! Но ты помалкиваешь, никак мне не помогаешь, да еще и возмущаешься, как будто я специально хочу все испортить! Знаешь, как тяжело ходить вслепую? И вообще, влюбленных нельзя играть каждому по отдельности, тут ведь совместная работа, верно?
– Допустим. – Андрей глядел на меня как-то странно. – И что же я должен тебе объяснить?
– Давай обсудим это на репетиции вместе с Петровной, а то ты опять разозлишься! – И я безнадежно махнула веточкой.
– Если уж завела об этом речь, договаривай до конца, – пожал плечами Андрей.
Я нерешительно подняла на него глаза: он не смеялся и не злился, а смотрел спокойно и даже с некоторым любопытством.
– Ну ладно… – Я вздохнула. – В первую очередь меня интересует, почему ты постоянно всех оскорбляешь? Ведешь себя так, будто ты один – человек, а остальные – пыль под ногами! Когда ты к нам пришел, ты был совсем другим! Ты за каждого заступался, каждому помогал, уговаривал нас держаться вместе, словно мы – одна семья! И мы тебе поверили! Мы хотели стать как ты! А ты, выходит, обманул нас! Обманул своих друзей! Что мы такого сделали, что теперь ты даже не хочешь говорить с нами по-человечески?
Андрей попробовал усмехнуться, но губы его не слушались. Он неожиданно побледнел и, похоже, разволновался.
– Ладно, не отвечай, – примирительно улыбнулась я. – Просто будь к нам добрее.
– Ненавижу добреньких, – скривился Андрей, – и не желаю потакать дуракам и раздолбаям! А друзей мне и даром не надо, особенно таких, как вы! Мне вообще одному глубже дышится, когда никто не воспитывает, не ноет и не лезет в душу! И думается легче в одиночестве! А если вас это не устраивает, то это ваши проблемы, а не мои!
– А раньше ты вел себя иначе! – напомнила я.
– Что ты пристала: «раньше, раньше»! Когда меня к вам привезли, я думал, это ненадолго. Я так рассуждал: «Все рано или поздно уладится, и меня заберут домой». А интернат – это как приключение с переодеванием, понимаешь? Ты наряжаешься героем, выходишь на сцену и развлекаешься, а в конце спектакля кланяешься и уезжаешь домой! А какое-то время спустя до меня дошло, что никакого дома больше нет и не будет, что отныне мне придется жить здесь с вами, и тут-то вы мне все и опротивели! Что ты на меня так уставилась? Любому герою лучше умереть или исчезнуть сразу после совершения своих геройств, иначе он долго не протянет! Иногда хочется спрятаться, никого не видеть и не слышать, а вы липнете ко мне, будто я вам чем-то обязан! Стоит один раз кому-нибудь помочь, и все вокруг начинают требовать помощи и норовят влезть на шею! Не успеешь оглянуться, а ты уже за всех и вся отвечаешь, как будто мне только этого и не хватало! И уйти больше некуда! И убежать нельзя – никакой свободы ни днем ни ночью! И вообще, ты хоть представляешь, из какой я семьи и как я жил раньше? Думаешь, мне интересно общаться с отбросами? Разве ты сама на моем месте не возмутилась бы и не послала бы всех куда подальше?
– Я тебя поняла! – взволнованно воскликнула я. – Я с тобой не согласна, но я тебя поняла!
– Тише ты, – слегка улыбнулся Андрей. – Не кричи на весь лес. Тебе этого не понять, потому что ты не знаешь лучшего! А я… Представь, у меня была своя часть дома с библиотекой и мансардой! И сколько угодно свободного времени! Я сам выбирал себе занятия: писал стихи, вел дневник, учился играть на виолончели, катался на коньках на пруду за домом… И ни одна душа ко мне не приставала и не мешала мне жить! И тут – раз, и ничего нет! Мама умерла, а отец…
Андрей запнулся и надолго замолчал. Я его не тревожила, даже старалась не смотреть на него, чтобы не смущать, а просто стояла рядом и механически обмахивалась веточкой от слепней. Наконец Андрей вновь заговорил:
– Это все, что ты хотела спросить?
– Не совсем, – робко прошептала я. – Но все сразу и не нужно! Пока мне достаточно того, что ты рассказал: теперь я могу тебе сопереживать.
– Вот только не надо жалости! – Андрей явно разозлился на меня за то, что позволил себе откровенничать в моем присутствии. – У меня гораздо больше шансов в жизни, чем у любого из вас! Мне, конечно, придется как-то существовать в этом вашем интернате до восемнадцати лет, зато потом…
Он вновь замолчал. Я мельком увидела, как он закусил губу и нахмурился.
– Я тут подумала, – неожиданно вырвалось у меня, – и решила: если тебе так тяжело со мной играть, я попробую упросить Жанку вернуться! И с Петровной поговорю! Жанка очень хорошая! Тебе не придется с ней возиться на сцене, как со мной, потому что она умеет играть без подсказок!
– Ну уж нет! – презрительно сощурился Андрей. – Предпочитаю, как ты выразилась, «возиться» с тобой, чем терпеть эту стерву! Или ты настолько обидчива? Я ведь, кажется, извинился и пообещал…
– Ну хорошо, хорошо! – Я нетерпеливо махнула веточкой. – Я не обижаюсь, только зря ты Жанку ненавидишь!
– Разве я ее ненавижу? – удивился Андрей. – Она мне противна – вот и всё. И нечего ее защищать и врать, какая она замечательная актриса и человек! Сам все видел и знаю! Играть не умеет, только заигрывать, как гулящая девица! С первых же дней повисла у меня на шее! А когда я ей четко объяснил, что она не в моем вкусе, начала распускать слух, будто бы я псих! Железная логика: если не влюблен в нее, значит, псих!
– Ты ее не понял, – жалобно проговорила я. – Она вовсе не вешалась тебе на шею, просто у нее с детства манера такая! Ты ее обидел, вот она и завелась! А на самом деле она гораздо лучше, чем ты о ней думаешь!
– Я о ней вообще не думаю! – усмехнулся Андрей. – Много чести! А ты запомни: все, что я тебе тут наговорил, должно остаться между нами, поняла? Не вздумай никому болтать, особенно этой своей Жанне!
– Обещаю, что никому ничего не расскажу, – твердо ответила я и решительно постучала веточкой по бедру.
– Кстати, раз такое дело, я тоже хочу задать тебе один вопрос, – вдруг оживился Андрей.
– Пожалуйста, спрашивай, – улыбнулась я.
– Что это такое ты сделала со мной на репетиции? – Андрей смотрел на меня в упор, но, когда я уставилась на него в ответ, сразу отвел глаза и покраснел.
– А что такого я сделала? – попробовала я прикинуться овечкой.
– Не придуривайся! Ты знаешь, о чем я говорю!
Андрею явно не хотелось как-то называть мой поступок, или он просто не находил подходящих слов от неловкости и стыда. Но при этом его лицо выражало настолько жгучее любопытство, что я невольно стушевалась и отвернулась.
– Не хочу это обсуждать, – пролепетала я неожиданно слабым голосом.
– Повернись и отвечай! Я же тебе ответил! – настаивал Андрей. – Я сказал, повернись!
– Не хочу, отстань! – отворачивалась я, закрывая лицо свободной рукой.
Андрей с силой схватил меня за эту руку и жестко вывернул ее. Раздался резкий хруст. Мы оба замерли.
– Это что такое хрустнуло? – испуганно пробормотал Андрей. – Твоя кисть? Чего молчишь? Тебе больно?
Я медленно подняла другую руку, показала ему сломавшуюся в пылу борьбы веточку и покатилась со смеху. Андрей ошарашенно поглядел и тоже расхохотался. Мы смеялись несколько минут, согнувшись пополам и хватаясь друг за друга, а когда успокоились, то, не сговариваясь, молча побрели в сторону лагеря и время от времени продолжали посмеиваться, искоса поглядывая друг на друга. Перед выходом из леса на поляну я повернулась к Андрею и, взглянув на его футболку, вспомнила о белой лошади, которая так меня поразила.