ПЬЕР КОРНЕЛЬТЕАТРТОМ 1
МОСКВА
«ИСКУССТВО»
1984
ПЕРЕВОД С ФРАНЦУЗСКОГО
Редактор переводов И. М. ЛЮБИМОВ
Составление, статья и комментарий А. Д. МИХАЙЛОВА
Художник С. М. БАРХИН
КОМПАНЬОНКА
Перевод Мих. Донского
ПОСЛАНИЕ
Милостивый государь!{2}
Представляю Вам комедию, которая не получила единодушного одобрения знатоков; у многих из них, ценителей весьма тонких, она не снискала шумных похвал; многие другие поставили ее ниже прочих моих писаний. Что до меня, то я выслушиваю чужие мнения, извлекая пользу из добрых советов, от кого бы они ни исходили. Развивая сюжет, я, в меру своих способностей, всегда стараюсь сделать это как можно лучше; затем, исправив те непростительные оплошности, на которые мне указывают, я представляю сочинение публике. Если меня постигла неудача, пусть кто-нибудь другой добьется большего успеха; я сочиню в его честь хвалебную оду вместо того, чтобы критиковать. У каждого своя метода; чужих я не порочу, но придерживаюсь своей собственной: доныне я был ею вполне удовлетворен; случись, что она мне разонравится, я буду искать иную. Тем, кто устремляется на представления моих пьес, я чрезвычайно признателен; тем же, кто их не одобряет, лучше избавить себя от головной боли: они и денег не потратят понапрасну, и мне доставят удовольствие. В сих материях суждения независимы, а вкусы разнообразны. Мне случалось видеть, как люди весьма здравомыслящие приходили в восторг от таких пассажей в пьесе, которые я бы вымарал; мне также известны сочинители, снискавшие на театре шумный успех благодаря употреблению приемов, коих я в своих сочинениях избегаю. Им кажется, что правота на их стороне, мне — что на моей; кто из нас заблуждается, решить не легко. Философы утверждают, что все — кроме догматов веры и основных аксиом — спорно. Они зачастую берутся отстаивать в диспуте любой, на выбор, тезис — про или контра, что свидетельствует о совершенстве человеческого разума, умеющего найти доводы в пользу чего угодно, или, вернее, о его слабости, раз он не в состоянии найти доводы достаточно убедительные, чтобы их нельзя было опровергнуть. Следственно, чему тут удивляться, если критики неверно толкуют твои стихи или превратно понимают выведенные тобою характеры? «Пусть мне укажут, — говорит де Монтень{3} в книге первой, главе XXXVI, — на самое прекрасное и бескорыстное деяние, и я найду полсотни способов объяснить его нечистыми побуждениями». Беспристрастный читатель и сам опознает лицевую сторону медали. Коль скоро он нам в какой-то мере обязан за старания его развлечь, то, отважусь заметить, и ему бы следовало оказать нам милость: разве не было бы с его стороны неблагодарностью, если бы он не искал с большим тщанием доводы за нас, нежели против? Если бы он не употребил гибкость своего ума скорее на то, чтобы затушевать и оправдать истинные наши промахи, нежели на то, чтобы изыскивать несуществующие? Мы многое прощаем древним; порой в их творениях мы восхищаемся такими вещами, которых не допустили бы в своих; неудачное мы называем загадочным, ошибки прикрываем ярлыком «поэтической вольности». Высокоученый Скалигер{4} нашел погрешности у всех латинских авторов, люди менее образованные могли бы заметить довольно ошибок и у греков, да и в самом Вергилии, алтарь которому он воздвиг на презрении к прочим поэтам. Судите же сами, насколько смешны были бы мы в своей гордыне, полагая, что справедливому критику не к чему придраться в наших сочинениях, тогда как даже труды гениев древности не могут выдержать строгого испытания. Я не мнил, что выпустил в свет совершенное творение, и не надеюсь, что мне это когда-либо удастся; тем не менее я стараюсь делать все от меня зависящее, чтобы приблизиться к совершенству, а самый громкий успех других сочинителей лишь подстрекает меня к благородному соревнованию и заставляет удвоить усилия, дабы удостоиться подобной же хвалы:
Я не завидую, коль окружен почетом
Не я, а мой собрат: хоть и стремлюсь к высотам,
Но незачем чужой мне принижать успех.
О слава — ты пример бездонного колодца:
Чем больше черпаем, тем больше остается,
Ты можешь напоить живой водою всех.
Что до «Компаньонки», посвящаемой мною Вам, то она относится к разряду пьес, где уместен слог скорее безыскусный, нежели возвышенный. Комедия строится на обманах и уловках; страсти же вторгаются в нее лишь невзначай. Правила, установленные древними, в ней свято соблюдены. К единому действию сходятся все нити; место его ограничено пространством сцены, а время не выходит за пределы продолжительности спектакля, если исключить час обеда, приходящийся на первый антракт. Соблюдена даже непрерывная связь явлений, что, впрочем, служит лишь к украшению, но не предписано правилами; и если Вы возьмете на себя труд счесть количество стихотворных строк, то убедитесь, что в каждом действии их равное число.{5} Из этого отнюдь не следует, что я и впредь собираюсь ставить себе столь же строгие условия. Мне по душе подчиняться правилам, однако я не являюсь их рабом и расширяю или сужаю поставленные рамки соответственно потребностям сюжета, а иной раз и ломаю их без малейших угрызений, когда они замедляют развитие действия, когда суровые ограничения находятся в решительном, на мой взгляд, противоречии с изяществом описываемого эпизода. Быть знатоком правил и владеть секретом искусного их применения на театре наших дней — это две совсем разные науки; пожалуй, сейчас для написания удачной пьесы отнюдь не достаточно досконального изучения трудов Аристотеля и Горация. Я надеюсь впоследствии потолковать об этом более подробно и показать, по каким причинам авторам былых времен удавалось, не нарушая правдоподобия, наделять даром речи и зверей, и даже предметы неживые. Впрочем, я держусь взглядов Теренция.{6} Коль скоро мы сочиняем для сцены, то первейшая наша цель — доставлять удовольствие двору и публике и привлекать в театр зрителей. Необходимо по возможности не отклоняться от правил, дабы не вызвать неудовольствия знатоков, а следственно, снискать всеобщее одобрение, но важнее всего завоевать публику. В противном случае — если пьеса, в которой нам удалось соблюсти все правила, будет освистана — знатоки не отважутся защитить нас и скорее предпочтут заявить, что правила нами дурно истолкованы, чем решатся восхвалять нас вопреки единодушному неодобрению людей, смотрящих комедии только ради удовольствия.
Остаюсь, милостивый государь,
покорнейшим Вашим слугою.
Корнель.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ЖЕРАСТ
отец Дафны
ПОЛЕМОН
дядя Кларимона
ФЛОРАМ
ФЕАНТ
молодой человек, влюбленный в Дафну
КЛАРИМОН
молодой человек, влюбленный в Дафну
ДАМОН
друг Флорама и Феанта
ДАФНА
АМАРАНТА
компаньонка Дафны
СЕЛИЯ
соседка и поверенная Жераста
КЛЕОН
слуга Дамона
Действие происходит в Париже.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Дамон, Феант.
Дамон.
Я, друг Феант, себе все голову ломаю,
Но тактики твоей совсем не понимаю:
Влюбленный бы не мог, — уж ты меня прости, —
С возлюбленной своей приятеля свести.
Быть может, охладев, рвать не решаясь прямо,
Ты ждешь, чтоб на разрыв твоя решилась дама?
Феант.
Да, в Амаранту был я пламенно влюблен.
Но голову ломать не надо, друг Дамон,
В моих намереньях ты разобрался тонко.
Влюблен! Но кто она? Всего лишь компаньонка.
Желаешь, — мой порок насмешкой уязви,
Но честолюбие во мне сильней любви.
Как быть? Тебе, мой друг, я искренне отвечу,
Что, чувство подавив, теперь я выше мечу.
Бедняжка мне мила, но я решил уже,
Что помыслы к ее направлю госпоже.
Я рад, любезный друг, что посвящен в мой план ты.
Однако ж острое чутье у Амаранты:
Поняв, что я хочу любовный сбросить гнет,
Она, как бы дразня, ну так ко мне и льнет;
Чуть только появлюсь — без умолку щебечет
И взгляды жаркие в меня, как стрелы, мечет;
Все время начеку: не удается мне
Остаться с Дафною никак наедине —
Не то чтобы на час, но даже на минутку.
Вчера полувсерьез сказала, полу- в шутку:
«Мои поклонники, — вам, сударь, не в укор, —
Должны поддерживать со мною разговор,
Ослушников же я не глажу по головке».
Дамон.
И порешил тогда прибегнуть ты к уловке…
Да!.. Свет не видывал такого хитреца!
Феант.
Имей терпение, дослушай до конца.
Ты знаешь моего приятеля Флорама.
Об истинной любви толкует он упрямо,
Что это — глупость, блажь. Приволокнуться — да!
Тут, что и говорить, он мастер хоть куда.
На днях он хвастался, вступив со мной в беседу,
Что женщинам над ним не одержать победу,
Что хороши, мол, все, но нету ни одной,
Какую бы назвать он захотел женой.
«Флорам, — я говорю, — найти бы мог изъян ты
У каждой женщины, но не у Амаранты».
«Ну что ж, — он возразил, — попробуем, Феант,