Мира решительно кивнула, словно сама с собой соглашаясь, и пошла-посеменила к столу, наверняка на цыпочки привстав, чтобы походка особенно плавной казалась. Получалось у неё не плохо.
– Эй, дочь! – рыкнул родитель, кажется, обращаясь к старшей, – Тебе особое приглашение нужно или как? А ну иди сюда, поухаживай за женихом.
И заржал стоялым жеребцом, восхищённый собственным юмором. Пришлось подчиниться.
– Что вам предложить? – не слишком любезно буркнула Ора, усаживаясь по левую руку от папеньки и по правую от Грая. – Может мясного пирога?
– Благодарю, я сам, – всё так же равнодушно отозвался экзорцист.
Впрочем, вопрос и впрямь казался глупым: здоровенное медное блюдо, стоявшее перед ним, было полно и даже с горкой. Стесняться «жених» явно не собирался и ел с аппетитом, активно так. Правда, в отличие от папаши Роена, аккуратно, не капая соусом, не чавкая и не засовывая в рот куски, которые глотал с трудом.
– А предложите мне, – встрял златокудрый красавчик.
– Уймись, Олден, – посоветовал Грай негромко. – Вы что-то хотели спросить, атьера?
– Меня зовут Ора. Хотя вам это, наверное, не слишком интересно.
– Главное, чтобы интересно было вам, – чуть пожал плечами экзорцист. Его движения Роен ловила лишь краем глаза, потому что очень старалась не смотреть на мужчину, хотя шрамы уродовали левую половину его лица, которую девушка сейчас видеть не могла. – Я слушаю.
– Я так и не поняла, как вы меня с ног сшибли, далеко же были, – подумав, спросила-таки Ора, постаравшись, чтобы голос звучал не слишком заинтересовано.
Грай отложил нож, вытащил из-за обшлага мундира платок, тщательно вытер пальцы и только потом достал из нагрудного кармашка оловянный шарик, размером с ноготь большого пальца, катнул его по столу к девушке.
– Обычно я пользуюсь свинцовыми, – пояснил Грай любезно, – но вас убивать не собирался.
– Из рогатки, что ли, стреляете? – не поверила Ора.
– Зачем? Их и без неё можно метнуть так, чтобы череп проломило.
Экзорцист снова пожал плечами и взялся за нож. Роен помолчала, перекатывая шарик на ладони. «Жених» её не торопил.
– А вы этого атьера Ноэ хорошо знаете? – решилась Ора, в конце концов.
– Не слишком, – не сразу ответил Грай, поигрывая ножом.
– Но мне сказали, что вы его друг.
– Да нет, скорее, он мне не друг. – Он так и сказал, не «недруг», а «не друг». – Просто нам некуда друг от друга деваться. Так получилось.
– Он хороший эльд?
Кто-то из экзорцистов, фыркнул. Кажется, это был Лис, вроде бы не интересовавшийся ничем, кроме еды.
– А кого вы считаете хорошим? – спокойно ответил Грай, на фырканье никак не реагируя.
Ора промолчала, понятия не имея, как бы конкретизировать. Не будет ли он её бить и морить голодом? Не отошлёт ли в какую-нибудь глушь? Не станет ли унижать? Будет ли хоть немного уважать её мнение? Всё это звучало одинаково глупо, да и не к месту. Такие вопросы не задашь мужчине, которого в первый раз видишь. Впрочем, знакомому тоже не задашь.
– Ну что, гостьюшки, – Отец деликатно отрыгнул в кулак. – Я думаю так. Фламика-то у нас своего нет, придётся с Сурочьей пустоши везти, а это дело нескорое, дня три понадобится, не меньше. Потому располагайтесь, значит, как родные. Ешьте, пейте, на охоту с вами выберемся, можно рыбки половить. Рыбка у нас тут прям медовая, нежненькая и жирненькая. А только перед Шестерыми и Одним надо прям шас брак объявить, я так думаю. Обряд обрядом, но всё должно быть правильно.
Роен, кажется, и сам не заметив этого, похлопал себя по левой стороне груди, там, куда засунул заветный конвертик.
– Сегодня не стоит, – неожиданно подал голос тот, кого блондин представил Барсом. Ора глянула на него благодарно, потому что у неё самой в голове стало пусто, как в дырявом котле. А орать «Нет!» и «Ни за что!» сейчас казалось не самой лучшей идеей. – Новолуние. В такие ночи не стоит взывать к богам. Неизвестно, кто ответит.
– А, бред это всё, – отмахнулся Роен, пламенея из-под бороды налитыми щеками. Видно, выпить он успел изрядно. – Бабкины сказки. Так, господа хорошие, – он встал, опираясь обеими ладонями о стол. – Чего-то я подзабыл, кто из вас по доверенности-то женится? – Грай поднял два пальца, привлекая внимание. – Ага, очень, стало быть, хорошо. Я, как глава Дома и отец жены… В смысле, невесты… Короче, настаиваю! Вы как?
Экзорцист равнодушно пожал плечами. Кажется, этот жест у него был не только любимым, но и универсальным.
– Ну и ладненько! – Роен потёр руки, заметно покачнувшись. – Иди сюда, дочь.
– Папа, замуж выходит она, а не я, – мило улыбнулась Мира, указав пальчиком на сестру.
– А какая разница? – гоготнул отец, – в постели все кошки серы. Ладно, Ора, давай тебя выдавать. Иди к папке!
Роен встала, не чувствуя вообще ничего. С ней так уже раз было, когда она, катаясь на лыжах, ногу сломала и едва не отправилась в Закатное небо, почти уснув в сугробе, не сумев выбраться. Тогда вот также мерещилось, будто ниже шеи всё тело пропало – видишь, как рука двигается, а её саму совершенно не ощущаешь.
Но из сугроба её брат вытащил, на руках домой отнёс. А сейчас кто спасёт?
Вольно орать на отца и ногами топать, мол: «Не выйду замуж!». Но когда уже и выкуп получен, куда деваться? Только молиться, что чудо всё же случится и фламик скажет, что у договора нет силы. Очень горячо молиться.
***
Грай, как и все, время от времени видел сны. Случались у него и кошмары, но он всегда знал, что спит, реальность с миражом не путал, в любой момент мог проснуться по собственному желанию, а потому смотрел намороченное богами со стороны, запоминал и анализировал. Ведь сны – это всего лишь отражение реальности, собственных мыслей.
Чаще всего ему мерещились демоны с бесами, что не удивительно. Реже по ночам являлись неузнаваемые женщины без лиц, намекая, что у тела есть свои потребности. Иногда приходил бессвязный бред, лишённый начала, конца и сюжета. Но он никогда не «пересматривал» то, что случилось в реальности. И Юэй тоже не видел. А тут разом случилось и то и другое.
Он снова стоял в мрачноватом, неуютном в своей убогости зале Дома Холодной Росы. Опять чувствовал раздражение, а ещё тяжесть в желудке от плохо прожаренной оленины и запах кислого вина. Знал, что за спиной стоят братья: Лис справа, Олден слева, Барс чуть позади. Впрочем, это как раз успокаивало. А вот коленопреклонённая девушка перед ним почти до бешенства доводила. Особенно трясущиеся руки, хотя она и стиснула кулаки до побелевших костяшек, только Грай-то знал, что они едва не ходуном ходили. И закушенная губа, и побледневшее лицо, и опущенная голова злили тоже.
Но сильнее всего раздражал спотыкающийся бас главы Дома, путающего слова, но очень старающегося говорить весомо, внушительно: «Колесом и Разделённым кругом, Началом и Концом, Ею и Им заклинаю… Взывая к каждому: Деве, Матери, Мудрой, Юному, Отцу, Старцу и Одному, что сам начало и конец… говорю вам так: эта женщина да будет отдана мужчине, коего тут нет, но он есть в лице другого… Брак нерушимый с сейчас и до того, как лопнет обод Колеса… Она ему и он для неё…»
Чтобы спокойно стоять уже требовалось немало сил. А уж чтобы не врезать по налитой кровью бородатой морде, ещё больше. Желание же поднять девушку, встряхнуть хорошенько, лишь бы не была такой покорной, жгло не хуже калёного железа. А Грай неплохо знал, как раскалённым прутом прижигают, ему было с чем сравнивать.
Но он всё-таки сдерживался – этот абсурд необходимо довести до конца. Потому и приехал сюда, верно?
А затем зал вдруг исчез и он очутился в Храме Высокого Неба. На месте истёртых каменных плит оказался отмытый и отполированный до зеркального блеска мрамор, узкие щели окон превратились в застеклённые двери, за которыми покачивались, кивая, ветки цветущих яблонь. Вместо вони старой сажи, пыли и мышиного дерьма пахнуло цветами. Лишь девушка у его ног так и осталась стоять на коленях, только вместо потрёпанной одежды на ней было нежно-розовое платье. И волосы не чёрные, а пепельные. И кулаки она не стискивала, прикрывала ладонью ландыши, лежащие на подоле. И губу не закусывала, смотрела на него снизу вверх, не очень успешно пытаясь сдержать улыбку, отчего на круглых щеках протаивали две ямочки.
А слова звучали почти те же: «Колесом и Разделённым кругом, Началом и Концом, Ею и Им заклинаю… Взывая к каждому: Деве, Матери, Мудрой, Юному, Отцу, Старцу и Одному, что сам начало и конец… говорю вам так: эта женщина да будет отдана этому мужчине!» Но выговаривали их чётко, громко, торжественно и хор детских голосов, выводивших что-то сентиментально-щемящее, будто поддерживал сказанное, сразу унося к кому и обращались.
Лишь ощущение троих за спиной осталось совершенно прежним.
Но и Храм пропал, остался коридор – бесконечный, повторяющийся в бредовом кошмаре одними и теми же дверьми, одними и теми же простенками. Грай бежал, задыхаясь, грудь жгло, будто в лёгкие перца сыпанули, воздуха болезненно не хватало. Но та самая дверь, до которой пытался добраться, не становилась и на палец ближе, словно атьер стоял на месте, а коридор скользил мимо.
Грай не знал – чётко видел, что там, в той самой комнате. Он разделился надвое: один бежал, спотыкаясь, шатаясь, хватаясь за стены, обдирая ногти о гобеленовую обивку панелей – нежно-розовую, с ветками цветущих яблонь. А другой стоял на пороге, глядя на смятые простыни, расцветшие маками кровавых пятен, на безвольную очень белую руку, свесившуюся до пола. На колыбель, над которой раскачивалась, тихонько позвякивая, серебряная погремушка. В комнате остро пахло ландышами, а за распахнутым окном, то ли в саду, то ли дальше в огороде, кто-то тянул тоненьким голоском: «Милый мой, не дам целовать, не дам обнимать, не дам на ушко шептать. О нет, милый мой…»
Из этого бесконечного коридора, из залитой солнцем и кровью спальни выдраться оказалось очень тяжело. Грай раз за разом приказывал себе проснуться, а сон не желал прекращаться, только становился тусклее, терял цвета, но всего через удар сердца снова засасывал одуряющей реальностью.